Ветеринар

Ветеринар

Когда, в далёком будущем,

люди будут оценивать В.В. Путина

— нынешнего президента России,

раскладывая на чаши весов его дела,

пусть они не забудут то,

что именно при Путине

стали доступными

миллионы и миллионы архивных документов...

Жил — был Сашка

Жрать хотелось постоянно. Не кушать, а именно жрать. Наступило второе военное лето. Небольшие крестьянские запасы еды были подъедены ещё в прошлом году.

Колхозные амбары и скотные дворы перед приходом немцев согласно приказу: "Ни капли горючего, ни зерна хлеба..." сожгли вместе с хранившимися запасами семян и с животными, запертыми на крепкие засовы.

Немногих уцелевших кур и поросят сожрали маршевые подразделения весёлых, гогочущих гитлеровских солдат.

То, что в январе-месяце 1942 года наши войска силами 39-й армии и 11-го кавалерийского корпуса прорвали немецкую оборону, разгромили тыловые части противника и образовали Холм-Жирковский выступ, как бы подрезавший "Ржевский выступ", избавило жителей нескольких районов Смоленщины от ужаса фашистской оккупации, но хлеб, картофель и овощи, необходимые для питания воинского состава, предполагалось изыскивать у голодающего местного населения.

Четвертый месяц войска 39-й армии и 11-го кавалерийского корпуса сражались во вражеском тылу, в полуокружении, осуществляя снабжение войск по разбитым в распутицу просёлкам через узкий коридор прорыва вражеского фронта, называвшийся "Нелидовские ворота" и находившийся в ста пятидесяти километрах севернее позиций 24-й кавалерийской дивизии имени маршала Тимошенко.

"Весна-красна" — это самое тяжелое время года. В первых числах мая на огородах нет ни свеклины, ни картофелины, ни капустного кочана. В лесу — ни гриба, ни ягоды. Озимая рожь, посеянная осенью вдоль огородного межника, ещё три месяца будет расти, колоситься да созревать.

Красноармейцы постоянно голодали, а местное население пухло от голода. "Голод — не тётка, пирожка не даст". Пацаны и мужики ближайших деревень всеми правдами и неправдами доставали толовые шашки, детонаторы, огнепроводный "бикфордовый" шнур, гранаты и прочие взрывающиеся боеприпасы. Маленькими и большими группами люди шли к реке, мечтая о рыбе, которую можно варить, жарить на огне или сразу же выпотрошить, соскоблить ногтем чешую и съесть сырой, ещё живой, на берегу, прямо с косточками, прислушиваясь, как зубы впиваются в упругое, трепыхающееся, похрустывающее тельце рыбёшки, наполняя человека сытостью и силой.

Гремели взрывы в воде, а иногда, по незнанию и неопытности, эти "рыболовные прибабахи" взрывались ещё на берегу, в руках несчастных рыбаков, выбивая глаза, сдирая кожу с черепа, отрывая руки, ломая кости и превращая в месиво внутренности человека.

Если после взрыва до деревни долетал крик, больше походивший на дикий звериный вой, значит, там корчилось и умирало на траве окровавленное, искалеченное, полураздетое взрывом тело мальчишки, а иногда — два или три тела. Выживший "счастливчик", измазанный своей и чужой кровью, ковылял к деревне за помощью. Вести о беде передавались от деревни к деревне, и вот уже бежали к реке растрёпанные женщины, чтобы спасать или оплакивать своих сыновей, мечтавших накормить семью рыбой.

Самыкинские пацаны насмотрелись на эти нелепые смерти. Они, жившие в деревне, стоящей на высоком обрывистом берегу, тоже мечтали о быстрой удаче, когда одна граната, брошенная в речной омут, даст мешок, а то и два мешка рыбы.

Граната у Сашки была, но не было запала. Запал? Вроде бы маленькая штуковина — медная трубочка, запаянная с двух сторон, состоящая из воспламенителя, замедлителя горения и детонирующего заряда, от которого взрывается основной заряд гранаты. Детонатор срабатывает не сразу, а через три-четыре секунды, когда прогорит замедлитель и это нужно для того, чтобы граната не сразу взрывалась, а лишь после того, как долетит до врагов и упадёт рядом с ними.

В противотанковой гранате, принцип другой, она должна взрываться на танке, сразу после касания с броней, не успев скатиться на землю. Но тогда, в мае 1942 года, Сашка этого не знал. Он, поворотом рукояти, взвёл боевую пружину гранаты. Взял принесённый приятелем противотанковый эРПэГэшный запал, не имеющий замедлителя. Вставил его в взведённую гранату, в эРГэДэшку. Зашел в реку. Дождался, когда товарищи залезут в воду, и встанут ниже омута, чтобы ловить всплывающую и уносимую течением оглушенную рыбу. Взмахнул гранатой. Боёк "тюкнул" по запалу и ... детонатор, не имеющий замедлителя, сработал на мгновенный взрыв боеприпаса в замахнувшейся руке паренька.

Очнувшись от боли, Сашка почувствовал, что плывет по реке, хотя на самом деле, его тело инстинктивно барахталось в воде, стараясь удержаться на поверхности, чтобы дышать воздухом. Осознание того, что боеприпас грохнул в руке, пришло сразу. Глаза застилала красноватая пелена крови, стекающей с иссечённой головы.

— Где я? На том свете или на этом?

Под ногами почувствовалось дно. Сашка несколько раз левой, не сильно болящей, рукой плеснул в лицо водой и увидел, как от деревни бегут женщины, сажавшие картошку, а впереди всех, в сбившемся платке — его мамка.

— Значит жив, значит я ещё на этом свете, — понял Сашка и потерял сознание.

Во второй раз он опять очнулся от боли, но не в реке, и не дома, а на спине коня. Несмотря на боль, от сильной слабости ужасно хотелось заснуть и не просыпаться. Сашка не сваливался на землю потому, что его ноги были привязаны к стременам, а стремена — к седельной подпруге.

Мамка одной рукой удерживала его тело, клонящееся на бок, а другой, держась за уздечку, вела коня.

— Сынок, держись ради бога сам, иначе мы с тобой, никогда не доедем до Княжина.

Сашка попытался ухватиться рукой за переднюю луку седла, но не смог. Вся правая рука была замотана холщовыми тряпками, промокшими от крови. Тогда он, как смог, сжал луку левой рукой и, словно сквозь сон, скорее чувствовал, чем слыхал, как мать просит его не падать на бок и не умирать.

Вот так и довезла мать Сашку до госпиталя, располагавшегося в соседнем селе. Та дорога длиной в пару километров матери показалась вечностью, а Сашке — несколькими мгновениями, на которые он выныривал из своего беспамятства.

Там, в селе Княжино, в простой деревенской избе, военврач медико-санитарного эскадрона 24-й кавалерийской дивизии, почти три часа ковырялся, без наркоза, в многочисленных ранах паренька, извлекая осколки, а Сашкина мать — Антонова Анна Ивановна стояла на коленях в сельском храме Андрея Первозванного, перед иконой Спасителя, писанной в старину по заказу тогдашнего землевладельца — светлейшего князя Григория Потёмкина-Таврического, знаменитого полководца, создателя Черноморского флота, основателя Севастополя и многих других городов Новороссии.

Обратного пути Сашка не помнил. В конец сомлевший от боли и от потери крови, он лежал, уткнувшись в конскую гриву своим израненным лицом, не видным из-под бинтов. Мать из последних сил удерживала бесчувственное тело от падения, а бывалый кавалерийский конь медленно и осторожно ступал копытами, возвращаясь знакомой дорогой в деревню Самыкино, к месторасположению дивизионного передвижного военно-ветеринарного лазарета.

Жил-был ветеринар

В начале шестидесятых годов, когда со времени окончания войны прошло немногим более полтора десятка лет, о телевизорах в наших краях ещё никто не слыхал. Популярные песни: "Ты не грусти, может быть ещё встретимся...", "Речка Бирюса" и "Хотят ли русские войны?" звучали с "заезженых" пластинок, оживавших под трофейными патефонными иголками, привезёнными когда-то нашими солдатами-победителями из поверженной Германии.

Репродуктор, висящий на стене, однообразно вещал об энтузиазме целинников, ценности кукурузы и агрессивности американских империалистов. Он замолкал в полночь и просыпался в шесть часов утра с бравурным звучанием мелодии государственного гимна. В те годы репродуктор — это и радио, и будильник. У нас дома он замолкал только по воскресным вечерам, после того, как отец, сходивший в городскую баню, приносил две или три книги. Обычно про войну.

Мы с братом ложились рядом с отцом, а он начинал читать новую только что изданную и взятую в библиотеке или купленную в магазине, книгу. Первым, сознательно запомнившимся текстом, навсегда осталась в памяти строки из романа "Живые и мёртвые": " ... он будет ослабевшими ... пальцами рвать в клочки письма ... и клочки ... писем ... усыплют землю рядом с истекающим кровью, умирающим Мишкиным телом, а потом сорвутся с места и, гонимые ветром, .... понесутся ... под гусеницы ... немецких танков".

Я представлял себе не взрослого мужчину, а мальчика по имени "Мишка", умирающего на войне, и жалел тётенек, которые никогда не обрадуются письмам, отправленным с войны.

— Пап, читай дальше, — просил я примолкнувшего отца и трогал маленькие черные точки — бугорочки на тыльной стороне его ладони.

Пап, а что это?

— Осколки...

Я не понимал значение слова "осколки", но знал, что когда осколки начинают сильно зудеть, отец берёт большой круглый магнит, медленно водит им по руке или шее и меленькие остренькие частицы металла, какие за вечер, какие — за неделю, вытягиваются из кожи.

Когда я подрос, отец рассказал, почему и как взорвалась в его руке граната, и как лечил его ветеринарный врач с тунгусскими или монгольскими чертами лица, который приходил вечером, срывал присохшие повязки, чистил раны и мазал их из баночки мазью с составом древнего народного рецепта, а баночка та была взята из далёкого дома, когда лошадиный доктор уезжал на войну. Почему мазью? Наверное, верил врач в родовой тысячелетний рецепт, доставшийся от древних воинов Сибири. Да и чем ещё лечить, если обычный йод и порошок стрептоцида превратились в страшный дефицит, а чудодейственный американский пенициллин так дорог, что его не могут закупить у буржуев даже для лечения раненых генералов. Всего один раз упомянул батя про того фронтового "Айболита", а я запомнил потому, что очень интересная была его фамилия: "Катюбеев" — "Катю беев" — "бьющий Катю". "Катю-бей, лечи коней".

Через восемьдесят лет после Сашкиного ранения, совершенно случайно, мне попалась на глаза страница из личного дневника, написанного старшим инструктором по пропаганде из политотдела 24-й кавалерийской дивизии — Андреем Высотиным. В записи от 14 июля, упоминался ветеринарный фельдшер Коттюбеев:

"12 июля. Целый день вели бои с автоматчиками, пытавшимися сжать кольцо. Обстреливают минами. Имеем потери. Встретил школьного друга красноярца Сашу Гупалова. Он летчик. Прилетел за раненым генералом.

13 июля. Связи нет. Командир полка принял решение выходить из окружения группами.

14 июля. Вокруг меня образовалась группа в 18 человек, в том числе два командира — раненый в руку старший лейтенант Шевченко и ветеринарный фельдшер Каттюбеев, земляк, служили вместе в ветлазарете. Углубляемся в лес. Как противна конина без соли: трава и трава".

Это написано о том моменте, когда 39-я армия, а также 11-й кавалерийский корпус, куда входила и 24-я кавалерийская дивизия, были полностью окружены в результате немецкой операции "Зейдлиц".

История войны...

Историю пишут победители и очень часто пишут её по официальным или по общепринятым канонам, и живут такие "исторические штампы" в головах народа, и кочуют из статьи в статью вот такими тезисами:

"Ржевско-вяземская операция — крупнейшее поражение Жукова"

"29-я армия, погибшая под Ржевом".

"39-я армия, убитая и забытая".

"33-я армия Ефремова, которую предали".

"Героический Вяземский десант".

"1-й Гвардейский кавалерийский корпус Белова. Кавалерист, с которым не справился Вермахт".

Краткая картина Ржевско-Вяземской операции изображается так: "Наступление войск Западного фронта (33-й армии, 1-го гвардейского кавалерийского корпуса и 4-го воздушно-десантного корпуса) на Вязьму, начавшееся во взаимодействии с 11-м кавалерийским корпусом Калининского фронта, успеха не имело. В итоге 1-й гвардейский кавалерийский корпус и высаженный десант оказались в глубоком немецком тылу, где до конца июня 1942 года совместно с партизанами вели упорные боевые действия".

Вот она, "великая сила слова", когда всё написано правильно, но совсем не так, как нужно.

"Мясник Жуков" всегда взваливал на себя ответственность за судьбу Родины, в самые ответственные моменты войны. И неважно большинству "писюков", что Жукова в феврале 1942-го года назначили ответственным за Западное направление, когда основные силы войск Калининского фронта, возглавляемого Коневым, уже были блокированы или остановлены противником. Не упоминается, что часть войск, на которые рассчитывал Жуков, были изъяты у него Ставкой Верховного Главнокомандования и отправлены на северо-западное и на южное направления. Историки назначили Жукова козлом отпущения за это якобы "крупнейшее поражение Жукова".

Армию Ефремова, не сумевшую выполнить поставленной задачи, обозвали преданной.

Назначили геройским кавкорпус генерала Белова, усиленный партизанскими отрядами, десантными бригадами, окруженцами и мобилизацией местного населения, который так и не дошел до шоссе Москва-Минск каких-то шести километров.

При этом мало кто знает о героизме 11-го кавалерийского корпуса, который сумел перерезать шоссе западнее Вязьмы, но так и не дождался подхода, взаимодействия и помощи от Беловцев и Ефремовцев.

Историки, писавшие историю с оглядкой на "непогрешимых" полководцев, и последующие либеральные "правдоискатели" в течение многих лет не акцентировали внимание на подвиге кавалеристов полковника Соколова, которые выполнили боевую задачу и, после того, как в апреле была уничтожена 33-я армия Ефремова, Соколовцы до середины июля, на месяц дольше группы генерала Белова, сражались в окружении вражеских войск. Надеюсь, что придет время, и кавалеристы полковника Соколова будут известны так же, как Беловцы, вяземские десантники или красноармейцы — Ефремовцы, но наш рассказ о не простой судьбе простого армейского ветеринара из 24-й кавалерийской дивизии 11-го кавалерийского корпуса.

... Больных и раненых кавалерийских коней, а заодно и смоленского паренька Сашку — моего будущего отца, лечил в деревне Самыкино ветеринарный врач Катюбеев или ветфельдшер Коттюбеев, который, как видно из дневника пропагандиста Высотина, был жив и пытался выйти из окружения в середине июля 1942 года.

Благодаря доступным архивным документам, я попытался собрать сведения о военветвраче.

Нашлось донесение о выбытии личного состава 248-го дивизионного ветеринарного лазарета 24-й кавалерийской дивизии. Как видно из документа, одиннадцать военнослужащих пропали 5-го июля 1942 года. Десять человек, перечисленных в списке, не упоминаются больше ни в одном документе. Их нет в списках пересыльных пунктов, запасных полков, госпиталей, награжденных, убитых или демобилизованных воинов.