Командир Красной Армии. (Черновик).

Пролог.

— Мишин! У нас вылет! Живо в машину! — заорал командир нашего экипажа капитан Ермолов, высовываясь из УАЗа-'буханки'.

Отбив удар ножом, я оттолкнул руками своего спарринг-партнера, уводя взмах клинка в сторону, показал ему на машину и, подхватив автомат из импровизированной стойки, рванул к 'уазику'.

Санька Белкин после контузии плохо слышал, так что нужно было говорить очень громко или просто показывать ему, чтобы он понял. Контузия — это, конечно, плохо, но для меня хорошо. Где я еще найду такого спеца по рукопашке и ножевому бою? Сам я тоже неплох, но то, что показывал и чему научил за эту неделю Санька, быстро спустило меня с облаков на землю. Чтобы достигнуть таких впечатляющих результатов, мне нужно тренироваться с ним не неделю, а полгода минимум. Ничего, основное он мне указал, осталось только довести движения до автоматизма. Как сказал один мастер рукопашного боя:

'Ученик знает пять приемов, доведенных до автоматизма, но он ученик. Молодой воин — десять приемов, он хороший воин. Опытный знает пятнадцать приемов, доведённых до совершенства. Мастер — около тридцати, он считается непобедимым, но нет предела совершенству'.

Я владел одиннадцатью приемами рукопашного боя, за два года доведенными до идеального состояния, и разучивал еще три. На ножах я оказался не так хорош, средняк, но теперь знал, чему надо учиться, и, думаю, до дембеля подниму умение на приличный уровень. Хотя бы руку набью. Так что был я крепким среднячком, не более.

Запрыгнув в машину, я быстро осмотрелся. Штурман и второй борт-стрелок тоже были тут. Борттехника Палыча в машине не было, скорее всего, он уже был у машины. Впятером мы составляли экипаж машины боевой. Проще говоря, на своем Ми-8 мы обеспечивали доставку боеприпасов, эвакуацию раненых бойцов спецназа и многое другое. Борт-стрелки, конечно, на транспортниках не положены, но все вертушки нашего полка летали с ними. Был им и я. Почти два года назад, когда только попал в наш вертолетный полк, ко мне с Игорем подошел молодой офицер в звании старшего лейтенанта.

В то время в качестве борт-стрелков практиковалось использовать находящихся на отдыхе спецназовцев или легкораненых солдат-десантников из расположенного рядом госпиталя, где они проходили долечивание. Постоянных стрелков не было. Вот одному командиру экипажа и пришла в голову мысль взять срочников и обучить их всему чему надо. Тут и полное взаимодействие, и наработанные со временем навыки и большой срок совместной службы. Надо сказать, что тот вертолетчик не прогадал и его примеру стали следовать другие экипажи. Но это было потом, а сейчас этот офицер с интересом рассматривал нас, выбирая будущих стрелков.

Мы тогда стояли у здания штаба, ожидая начштаба, который должен был нас распределить по подразделениям. Хотя какие для нас подразделения, готовили нас в учебке, как бойцов охраны, так и должны мы были пополнить состав охранной роты аэродрома, которая несла одна из частей стоявшего неподалеку десантного полка.

Поэтому все семнадцать человек с интересом посмотрели на подошедшего вертолетчика.

Я не знаю, почему из всех он выбрал меня с Игорем, но с тех пор я хоть и числился в роте охраны, но даже своего ротного командира видел только мельком.

За месяц нас с Игорьком так натаскали в пулеметном деле, что только держись. Нет, конечно, асами мы за это короткое время не стали, но уже кое-что умели. С тех пор и летали в экипаже сперва старшего лейтенанта, потом уже и капитана Ермолова. Были разные случаи, война все-таки, нас один раз даже сбили, пришлось пехом отрываться от преследовавших боевиков. Хлебнули мы тогда, ладно хоть ранениями обошлись, без погибших.

За два года службы в Чечне я из салабона превратился в пулеметчика экстра-класса и дослужился до старшего сержанта. Но не это главное, ДО ДЕМБЕЛЯ ОСТАВАЛОСЬ ВСЕГО ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ, И ЗДРАВСТВУЙ, ЛЕТНОЕ УЧИЛИЩЕ!!!

Конечно, срок службы при ведение боевых действий сокращался с двух лет до года, но это во время войны, сейчас же по словам правительства в Чечне было все мирно. Поэтом срок службы у нас шел по уставу.

— Что случилось? — крикнул я штурману (шумоизоляции в машине не было, поэтому приходилось надрывать горло). Мы в это время как раз вырулили из военгородка и попылили к полосе, где стоял наш полк.

— Наших зажали, нужна эвакуация!

Игорек знал, куда и зачем мы летим, поэтому молчал, отсвечивая выспавшимся и отдохнувшим лицом. У него не было привычки тратить все свободное время на свое физическое усовершенствование. В отличие от него, я это глупостью не считал и за два года из салабона, которого соплей можно перебить, превратился в 'хищного зверя'. Мне так наша повариха сказала, прошептав на ухо. Может, приятное хотела сделать, но спарринги с бойцами спецназа, которые часто квартировали на территории нашего полка, были мне вровень, а один раз в увольнительной я схлестнулся с двумя морпехами и, к своему удивлению, вырубил обоих. Сейчас уже не помню, из-за чего мы подрались, но свой уровень оценил. Парни были трезвы и готовы к драке.

— Одни идем или с прикрытием? — спросил я, мельком посмотрев на 'Грачи', четыре из них механики готовили к полету.

— С Соловьевым. В прикрытии две вертушки, — кивнул штурман.

Я скривился. Если у духов есть ПЗРК, то нам и вертушки не помогут. Увидев мою мимику, штурман крикнул:

— 'Сушки' еще будут. Кстати, наши за перевалом.

— За перевалом? Какого хрена они там делают?! Этот перевал уже год, как в лапах у боевиков?!

В ответ он только пожал плечами.

Сердце сжало от недобрых предчувствий. Шансы вернуться пятьдесят на пятьдесят. Теперь понятно, почему командир такой нервный, а остальные бледные. Оставалось только выругаться, что я и сделал.

Через минуту 'уазик' затормозил у борта нашего вертолета, где двое оружейников снаряжали пусковые установки НУРСами.

Мы быстро заняли свои места. Проверяя, как ходит ствол ПКМа в окошке блистера, я посмотрел на командира. Похоже, он получил разрешение. Палыч снаряжал АГС, что стоял у дверного проема. Через секунду загудели двигатели, еще через некоторое время дрогнули и стали вращаться лопасти винтов. Чуть в стороне готовилась к взлету машина Соловьева, в бойницу я видел ствол пулемета Валерки Варламова — он, как и Игорек, был правобортным стрелком. Я — левобортным, всегда. Дело привычки, работать с правого борта мне будет заметно тяжелее. В отличие от экипажа Соловьева, наш экипаж считался счастливым. И действительно, за два года ни одной потери, не считая легких ран. У капитана Соловьева стрелки менялись довольно часто — кто выбывал насовсем, кто в госпиталя. А по телевизору говорят, что тут все спокойно.

Через секунду наш 'Мишка' оторвался от бетона аэродрома и, натужно ревя перетруженными турбинами, пошел на взлет. Машина Соловьева последовала за нами. 'Крокодилы' должны были присоединиться позже — так часто бывало, обычная практика.

Через полчаса к нам присоединились Ми-24 и пошли вперед, расчищать дорогу.

— Наблюдаю дымы, — сообщил Игорь в микрофон.

— Вижу, — ответил я коротко, пристально рассматривая приближающееся поле нашей деятельности...

Очнулся я как будто от толчка. Резко открыв глаза, судорожно вздохнул и осмотрелся, привычно ища рядом оружие.

То, что я увидел, меня изумило: над головой шелестела листва березы.

'Какие, на хрен, березы в горах?' — это была первая мысль. Рывком сев, я бегло оглядел себя.

Мало того, что оказался в лесу, так еще и полностью голый. Состояние — как после слишком долгого сна. Вроде и выспался, но голова чугунная.

С трудом встав сперва на колени, потом, громко хрустнув сучком, на ноги, я покачнулся, ухватился за ствол березы и осмотрелся уже более осознанно.

'Так, что мы имеем? Судя по положению солнца, сейчас середина дня. Нахожусь я в лесу, причем ни с одной стороны просвета не видать, хотя вроде левее что-то темнеет, вроде малинника. Судя по деревьям, я где-то в средней полосе России. Что помню последним? Мы погибли... это сто процентов'.

Прищурившись, я стал вспоминать свой последний вылет. Как экипаж подхватил меня со спортплощадки, вертолёт, взлет и маршрут в горы. При подлете — дымы и трассеры во все стороны на месте боя. Вспомнил, как 'крокодилы' обрабатывали подсвеченные спецназом цели. Как мы, пройдясь НУРСами, пошли на посадку и стали принимать раненых. Взлет. Потом попадание в борт из ПЗРКа. Видел, как падает Игорь, нашпигованный осколками. Потом попадание в пылающий вертолет из обычного гранатомёта, потом еще, и мы падаем. Жесткая посадка, вернее, падение на скалы, и начавшийся пожар из-за разлившегося топлива. Не обращая внимания на шевелившихся под ногами раненых, я длинными очередями бил по мелькавшим между скалами боевикам. Палыч раз за разом выпуск гранаты, ставя стену из разрывов и осколков. Как только лента опустела он подхватил одного из раненых и попытался вылезти в покорёженный дверной проем, но упал, получив очередь в грудь. Помню, как орал, продолжая выпускать остатки боезапаса, когда загорелись ноги и тело, потом взрыв... это все.

Я стоял и тряс головой, приходя в себя.

Игорек был большим любителем книг про попаданцев, подсадив и меня, так что никаких рефлексий у меня не было. Этих книг под нашими койками было великой множество, штук семьдесят точно, короче сколько их выпустили все были у нас. Сам Игорь увлекался попаданцами в ВОВ и РЯВ, тогда как я, в основном, мирами магии и меча, хотя и военную тематику почитывал. Таким докой, как Игорь, не был, но тему знал. Так что уже осознал, что куда-то попал. Другого объяснения не было. Я был человеком довольно спокойным и вывести меня из равновесия это постараться надо, поэтому рефлексий от меня ожидать было трудно.

В чужое тело я не попал. Как было оно моим, так и осталось. Себя я тоже помнил. Виталий Мишин, через три недели мне должно было исполниться двадцать лет, старший сержант отдельной охранной роты десантного полка. Готовился поступать в летное училище, из-за чего многие офицеры нашего и не нашего полков помогали мне подготовиться, чтобы я не уронил чести части при поступлении. Сирота, воспитанник детского дома в Санкт-Петербурге. В общем, все про себя помню.

Наверное, я с час так стоял, анализируя последние события, когда краем уха расслышал звонкие голоса и хруст сухих веток под чьими-то ногами.

Спрятавшись за дерево, я стал всматриваться в сторону, откуда доносился шум. Видимость была едва ли метров восемьдесят. Так что мне пришлось продолжать минут пять, пока между деревьев не замелькали две неспешно идущие фигуры.

Это оказались две девчонки лет по двенадцать-тринадцать с заметно тяжелыми корзинами в руках. Самое интересное — красные платки на шеях.

— Пионерки, что ли? — пробормотал я, рассматривая их немного допотопные платьица, платки и босые ноги. В отличие от них я не был привычен ходить босиком, и это мне доставляло некоторое неудобство.

— А-а-а! — раздался визг, когда я вышел из-за дерева. Побросав корзинки, что они несли, девчушки сломя голову рванули куда-то вглубь леса.

— М-да, наверно, не стоило показываться им голышом. Да, надо было просто проследить, куда они шли, — пробормотал я себе под нос. Кинув последний взгляд в сторону удравших девчонок, я подошел к корзинам.

Естественно, бежать за ними я не собирался. Сперва следовало произвести разведку и понять, где я нахожусь. Вернее, в каком времени. Одежда девочек убедила меня, что я не в привычном мне две тысячи седьмом. Ни одна дивчина в современном мире так не оденется.

Присев на корточки у ближайшей корзины, стянул материю. Как я и думал, время было летнее, но еще не ягодное, в корзинах лежала провизия.

— Надеюсь, они не обидятся, сами ведь бросили.

Оставаться тут мне не хотелось, кто его знает, где я, поэтому, подхватив обе корзины, быстрым шагом, изредка ойкая, если наступал на острый сучок, направился вглубь леса. Короче, в ту сторону, куда садилось солнце. Противоположную той, куда девчонки шли и куда убежали.

Шел долго, почти час, пока впереди не появился просвет между деревьями, явно показывая, что подхожу к опушке. Желудок уже давно бурчал, намекая, что пора подкрепиться, но я старался уйти как можно дальше, поэтому особо на него внимания не обращал.

Поставив обе корзины под дуб, я осторожно двинулся на разведку.

Впереди действительно оказалась опушка. Выйдя из-под деревьев, я осторожно продрался через высокий кустарник и выбрался на дорогу, почесывая царапины на боку.

— И что мы видим? — пробормотал я себе под нос, присаживаясь у ближайшей колеи.

Двухминутное изучение вьющейся у опушки дороги дало понять, что тут проезжали не только телеги, но и машины. В пыли отчетливо отпечатался рисунок протектора. Причем на удивление узкого, как у мотоцикла, но судя по ширине колеи, все-таки не мотоциклетного.

Встав, я посмотрел сперва в одну сторону, потом в другую. На дороге было пусто, впереди раскинулось поле, засеянное молодой пшеницей. Еще зеленой, хотя и уже высокой. Получалось, сейчас примерно начало лета. По посевам я не то чтобы был спец, но приходилось выезжать в поля. Наш директор был тесно знаком с одним председателем колхоза, отчего детдомовцы частенько все лето проводили в этом колхозе. Но зато зимой было что кушать. Я был в курсах, что не всем детдомовцам нравилось в деревне, но мне там было интересно, поэтому выезжал я на посевные и уборочные с удовольствием.

Тягуче сплюнув на пыльную дорогу, я вернулся к корзинам. Подхватив их, приблизился к опушке и, устроившись в густых кустах, стал готовить поляну. Стянув с обеих корзин куски ткани, один подстелил под задницу, а другой использовал, как скатерть.

— Тек-с, посмотрим, что там есть.

При первом заглядывании я только и рассмотрел бутылку в одной из корзин да несколько яиц, сейчас же, выкладывая снедь, прикидывал, что съесть сейчас, что оставить на потом.

В корзинах была схожая крестьянская еда: по бутылке с молоком, по краюхе хлеба, завернутых в грубую холстину, сало. В одной корзине простое соленое, в другой копченое. Ещё яйца, пара пирожков с картошкой и луком, перья зеленого лука, в маленьком пакетике соль, по головке лука, немного чеснока. В общем, обычная и простая еда. Помидоров и огурцов не было.

Вставала проблема с ножом, его в корзине не оказалось. Видимо, те, кому несли снедь девчушки, имели свои тесаки. А как мне тут быть? Вздохнув, я завернул сало обратно и стал, отламывая куски хлеба, запивать их молоком из одной из бутылок.

Я уже почти закончил, когда услышал перестук копыт и скрип телеги.

Быстро пригнувшись, хотя с дороги меня заметить было не возможно, я отставил бутылку в сторону, снова заткнул ее кукурузной кочерыжкой, положил остатки хлеба обратно в корзину и, стараясь не шуметь, скользнул к дороге.

Осторожно выглянув из-под куста, присмотрелся.

— Все-таки наш мир, — вздохнул я, видя впереди крах своих надежд. По дороге действительно ехала телега, причем управлял лошадью каурой масти самый настоящий старинный милиционер. В смысле, в старинной форме. Он был в синих галифе, в начищенных сапогах, в белой гимнастёрке с четырьмя треугольниками в петлицах. Так называемая старшинская 'пила', я знал, что это было за звание. На кожаном поясе на пояснице была видна застегнутая кобура коричневого цвета. Про фуражку с красной звездой уже и не говорю.