Памир

* * *

Диляре Ахматовне, бывшей учительнице начальных классов, волей великого Аллаха вернули сына, пропавшего без вести двадцать лет назад. Целого. Снаружи. Акрам, младший брат покойного мужа, случайно наткнулся на Садыка возле одной из мечетей Кабула и узнал по характерному родимому пятну на щеке. И по манере задумчиво теребить мочку левого уха, прежде чем ответить на заданный вопрос. Садык сидел среди таких же, как он, оборванцев в надежде на подаяние. Акрам взял племянника за руку и тропой контрабандистов привёл к матери. Садык не узнал мать. Диляра Ахматовна заплакала, прижала сына к сердцу, сняла у него с головы пуштунку, заменив на традиционное таджикское токи, утёрла слёзы счастья; и они начали жить.

Первое время двери дома Диляры Ахматовны не закрывались: односельчане искренне любили и уважали учительницу, они спешили разделить с ней радость. Да и Садыка многие знали с малолетства. Шли не просто поглазеть — каждый нёс гостинец: кто пиалу риса, кто горсточку кураги, кто щепоть чая. И даже глава поселковой управы Селимбек, бывший ученик Диляры Ахматовны и одноклассник Садыка, богач Селимбек, прислал половину барашка. Двери дома Диляры Ахматовны были открыты для всех, она встречала дорогих гостей светящимся лицом, выставляла на стол всё, что было в доме. Садык сидел во главе стола, смотрел на пришедших пустыми глазами, заученно отвечая на приветствия: ...алейкум ас-салям... алейкум ас-салям... Гости долго не задерживались — встреча с Дилярой Ахматовной и её вернувшимся сыном стирала улыбки с их лиц; и посетители покидали гостеприимный дом потупив взор, горестно покачивая головами и скрещивая пальцы. Поток гостей очень скоро иссяк; и даже соседки, частенько забегавшие просто поболтать, заходили теперь только в случае крайней необходимости. И только Равшана, мать бывшей невесты Садыка Гюльбахор, лучшая подруга Диляры Ахматовны не оставила её.

Садык был тих и послушен. Вставал на рассвете, совершал утренний намаз, молча ел, багодарил мать, называя её Диляра-ханом и уходил за посёлок, к подножию гор. Садился на камень и сидел до темноты, глядя в небо. Или поднимался в горы и бродил там до ночи. "Что же ты так долго, сынок? Я же волнуюсь. Что ты делал там так долго?.. — Искал. — Что ты искал?.. — Место."

Поначалу, с криками — Маджахед! Маджахед идёт! — его сопровождали поселковые ребятишки под предводительством сына Селимбека Рустема: кидали камни, а самые смелые подбегали и тыкали палками. Как-то, обработав сыну рассеченную камнем бровь, Диляра Ахматовна не выдержала и пошла в управу к отцу зачинщика с просьбой приструнить сына. "Он же ещё ребёнок — откинувшись в кресле и постукивая пальцами по столу, улыбнулся в ответ на её жалобу Селимбек. — Что он может понимать?.. Это твой больной пусть дома сидит, уважаемая. Или определи его куда следует. Всё. Иди". Даже сидя глава был больше стоящей перед ним маленькой, щуплой просительницы.

Всю обратную дорогу Диляра Ахматовна давила душившие её слёзы и только дома, когда никто не видел, позволила себе выплакать в плечо подруги Равшаны боль от обиды и унижения, причиненную ей бывшим учеником. Садыку Диляра Ахматовна ничего не сказала: разве могла она, женщина, указывать взрослому мужчине, пусть даже сыну, как ему поступать? Садык продолжал ходить своей дорогой, словно не замечал обидчиков; и обидчики, вскоре потеряв интерес к наскучившему развлечению, оставили его в покое.

После чудесного возвращения сына Диляра Ахматовна, когда-то комсомолка, а потом член Райкома партии, уверовала в Аллаха. Денно и нощно, как умела, своими словами возносила ему благодарности и просила прощения, что не верила раньше. И ещё просила, если, конечно, можно, вдохнуть в её сына радость жизни. И вернуть ему память. Хотя бы чуть-чуть. Если можно.

И однажды, благословенным утром, её мальчик, свет её очей, биение её сердца, услада её старости посмотрел на Диляру Ахматовну ясным взглядом и сказал

— Мама, я хочу постоить дом.

— Мама?.. Ты сказал — мама?.. О, Аллах, велики и безграничны твои могущество и великодушие! — Диляра Ахматовна упала на колени и обняла ноги сына. — Повтори, что ты сказал, сынок! Я не верю своим ушам...

— Я хочу построить дом, мама.

— Дом?..

— Да. Дом.

— Зачем нам второй дом? У нас с тобой есть дом, мой мальчик.

— Я хочу построить дом для всех и для каждого. Чтобы каждый мог войти в него и жить, сколько нужно. Чтобы каждому было там место. Тогда никто не будет воевать. За что убивать, если у тебя есть дом? А когда построю, прилетит волшебная птица Симург. Помнишь, ты читала мне маленькому?..

— Помню. Конечно помню.

"Только это сказка, сынок. Нет такой птицы!" — хотела сказать сыну Диляра Ахматовна, но промолчала, побоявшись погасить свет в его глазах.

— Есть! — словно прочитав её мысли, возразил Садык. — Есть! Я видел её, мама! Она летает в небе и нет ей крыши, чтобы опуститься. А когда будет дом для всех и каждого, Симург опустится на крышу дома и накроет крыльями землю. И наступит между людьми мир. Не будет больше на земле слёз и горя.

— Конечно, сынок, конечно! Иншаллах. На всё воля Аллаха, сынок! Строй! Иншаллах... И где же ты хочешь его построить?

— В горах, мама. Я нашел подходящее место в горах. Я уже начал собирать камни.

К концу лета, когда небо выцвело от зноя, трава запеклась и порыжела от раскаленного дыхания пустыни Кызыл-Кум, бурные горные реки стали ручьями и пришла пора собирать на плов дикий урюк, пока он не отсырел в осенних туманах, Диляру Ахматовну позвал к себе Селимбек — прислал за ней старшего внука Равшаны Хакима. Дочь Равшаны Гюльбахор, оставшись без работы, два года назад, вслед за исчезнувшим в Москве мужем уехала в Россию на заработки; и Равшана растила троих её сыновей.

— Тётя Диля! Тётя Диля! Вас Селимбек-ага зовёт! К себе домой! Прямо сейчас! Сказал — быстро!

Оставив домашние дела, Диляра Ахматовна, снедаемая тревогой, по пустынным улицам пошла во дворец Селимбека. В то время дня, когда лучше бы не ходить — жизнь замирала в эти полуденные часы, даже птицы переставали петь и забивались под стрехи домов, в тень. Эти полуденные часы глава поселковой управы Селимбек-ага всегда проводил дома — отдыхал. Всё, на чём держался посёлок, было в его руках: бывший совхозный винзавод, ресторан на автобусной станции, магазин, мечеть, милиция. Все тайные переправы через Пяндж на ту сторону были организованы Селимбеком, все тайные горные тропы протоптаны его людьми. Селимбек-ага был уважаемым человек, он давал работу. И только безумец мог пойти наперекор воле Селимбека-аги. Ссориться с Селимбеком-агой было всё равно, что плевать против ветра. Об этом знали все.

Калитку в высоком бетонном заборе ей открыла мать Селимбека Наргиз, полная одышливая женщина, страдающая астмой. Диляра Ахматовна хорошо знала Наргиз, в их небольшом поселке все так или иначе знали друг друга, а Наргиз к тому же работала уборщицей в школе. Когда-то. Во времена нормальной жизни.

— Заходи, Диляра-ханом, Селимбек-ага ждёт в доме, — пятясь и склонив голову посторонилась Наргиз. Сколько Диляра Ахматовна знала Наргиз, та всегда всем уступала дорогу, закрывая лицо, чтобы скрыть синяки — муж Наргиз, отец Селимбека Селимхан был несдержан на руку. Селимхана больше нет, да упокоется душа его, что же теперь скрывает Наргиз под низко опущенным покрывалом?

Ослепленная ярким уличным светом, войдя в прохладный полумрак дворца, Диляра Ахматовна словно лишилась зрения. Сделала несколько робких шажков и остановилась.

— Я слышал, уважаемая, твой сын жениться собрался? Уж не на этой ли... хмм... гордячке, которую бросил муж? Вместе во всем её выводком? Знаем мы, за какими заработками она отправилась!

Все знали, что после пропажи Садыка, Селимбек несколько раз сватался к его невесте, предлагал за неё хороший калым. Семья Селимбека всегда была зажиточной, отец его, Селимхан, держал чайхану на автостанции. Где, по ходившим слухам, проворачивал тёмные, незаконные дела. Но отец Гюльбахор не продал дочь против её воли. Гюльбахор долго ждала любимого, а потом, чтобы избавиться от назойливых приставаний Селимбека, уехала в столицу, встретила там хорошего человека и вышла замуж.

— Да как у тебя язык поворачивается говорить такое?! Побойся Аллаха, Селимбек! — повернулась на голос Диляра Ахматовна, — Гюльбахор приличная замужняя женщина! Она знает и чтит все наши законы! Так же, как и Садык! И муж её — не бросал! — выкрикнула она возмущенно и осеклась, испугавшись собственной дерзости.

— Тихо, женщина! Тихо! — неожиданно рассмеялся Селимбек. — Я пошутил. Кто же за него пойдёт? За убогого?..

Глаза привыкли к полумраку и Диляра Ахматовна, наконец-то, увидела Селимбека-агу. Он лежал, утопая в подушках, на широком, низком топчане, покрытом ковром, и курил кальян. Рядом с топчаном журчал фонтан. Зал, в начале которого она стояла, был больше, чем спортивный, он же актовый в их поселковой школе.

— Подойди ближе, уважаемая! Я что? Кричать тебе должен?

С трудом переставляя ватные ноги, Диляра Ахматовна сделала ещё несколько маленьких шажков и остановилась.

— Ближе. Не укушу! — опять рассмеялся Селимбек. — Разговор у меня к тебе. Служебный. Твой сын строит дом?.. Прекрасно. Каждый человек имеет право построить дом. Пусть строит. Заплатит за землю и — строит. Заплати за землю, уважаемая.

— Заплатить?.. — растерялась Диляра Ахматовна, — Заплатить за землю?.. За какую землю?.. Кому я должна платить?..

— Мне, уважаемая.

— Тебе?.. Побойся Аллаха, Селимбек! Садык строит дом в горах! Там земля — ничья! С какой стати я должна тебе платить?! Побойся Аллаха!

— Ничья?!

Отшвырнув мундштук кальяна, Селимбек вскочил и навис над Дилярой Ахматовной.

— Ничья?.. Это у вас, у коммунистов, всё было ничьё! Всё, что вокруг — земля моего прадеда! Все кишлаки! И здесь! И по ту сторону! Были! Его! Ты знаешь, женщина, кто был мой прадед?.. Мой прадед, Селим, был бек-торе! Мы все! Мой дед! Мой отец! Я! Мой сын! Мы все — бек-торе! А кто такая ты?.. Пришлая голодранка?..

— Побойся Аллаха... Селимбек... — попятилась Диляра Ахматовна, — побойся Аллаха... Ты же верующий человек... Ты мечеть построил. Ты хадж сделал! Побойся Аллаха!

— Да что ты без конца меня своим Аллахом тычешь?! Не ты ли нас учила, что бога нет?.. — опять неожиданно рассмеялся Селимбек, сел на топчан и потянулся к мундштуку. — Заплати, уважаемая. И покончим миром.

— Сколько?.. — обреченно прошептала Диляра Ахматовна.

Селимбек-ага втянул дым, закрыл глаза; посидел несколько мгновений, выпустил дым через ноздри в лицо Диляре Ахматовне, открыл глаза и назвал сумму.

— Сссс... сссколь-ко?.. У меня нет таких денег, Селимбек...

— В американских, уважаемая.

— В американских?.. Это как?..

— По курсу, уважаемая.

И назвал курс.

Диляра Ахматовна была образованной женщиной — преподавала арифметику ученикам начальных классов. Но сейчас её образованный ум дал сбой: как она ни пыталась что-то перемножить и сложить (вычесть?.. разделить?..)

— Он же — не для себя! Он же — для всех! Для всех! Для каждого! Чтобы каждый! Зашел и — жил! — в отчаянии выкрикнула Диляра Ахматовна. — А потом прилетит волшебная птица Симург и опустится на крышу... Я ни-че-го не понимаю в американских деньгах! Разве этому учила я вас, Селибек?.. — И замолчала, едва не теряя сознание. Повернулась; хватаясь руками за воздух, пошла к выходу.

— Не напрягайся, уважаемая, — рассмеялся Селимбек ей в спину. — Я пошутил. Ладно. Пусть строит, если для всех. Не надо денег. И пусть возьмет жерди от старого загона для овец. Для крыши. Скажи: Селимбек-ага дарит. Школьному другу.

Теперь все дни и ночи, взяв с собой недельный запас еды — несколько лепешек и воду, Садык проводил в горах. Спускался лишь к пятничной молитве в мечети, что построил в поселке Селимбек. После молитвы засыпал, как убитый и наутро субботы уходил опять: — Я должен достроить дом до зимы, мама. Чтобы уже этой зимой каждый мог укрыться от непогоды. А весной, когда в горах зацветёт дикий урюк, прилетит птица Симург и опустится на его крышу. И на земле настанет мир. Иншаллах!

Глядя на сына, Диляра не могла нарадоваться переменам: Садык распрямился, окреп. Но самое главное — глаза. В его глазах она видела то, о чем молила Аллаха — жизнь. И благодарности её не было границ.

Время шло. Солнце устало от собственной ярости и сменило испепеляющий гнев на умеренную милось. Земля задышала, делясь с небом сохраненной в глубинах влагой. Небо начало оживать: возвращало себе цвет, рождало облака, собирало их в тучи, рокотало в горах далёкими громами, обещая земле вернуть скорыми непогодами подаренную влагу. Земля тянулась к небу утренними и вечерними туманами. А Садык спешил достроить дом.

Садык, как обычно, ушел затемно; но когда совсем рассвело, у Диляры Ахматовны отлегло от сердца: день был на удивление чистым и покойным. "Я не надолго, мама, — сказал ей Садык, уходя, — осталось совсем немного, сегодня-завтра — и я вернусь. Иншаллах. — Иншаллах, сынок! — как обычно благословила сына Диляра Ахматовна, — Иншаллах!"

Раскат грома прозвучал так неожиданно и так громко, что Диляра Ахматовна выронила миску, в которую собирала последние, не дозревшие помидоры. Гром был так раскатист и близок, что едва не разорвал её испуганное сердце. Она подняла голову и посмотрела на чистое небо — ни облачка. "Что это было?.. Спаси и сохрани нас, великий Алл..."

— Тетя Диля! Тетя Диля-я-я!

Скрестила пальцы, выскочила за калитку — со стороны гор бежал к её крайнему дому Хаким, младший внук Равшаны. Бросилась навстречу — Что, Хаким?.. Что?..

— Тетя Диля! Селимбек-ага взорвал дом Садыка! Люди! Люди! Селимбек-ага взорвал дом Садыка!.. Селимбек-ага взорвал дом Садыка!..

Они все были внизу: Садык сидел на камне, а Селимбек-ага и его слуги обсуждали что-то, громко смеясь.

— Сынок! — бросилась к Садыку Диляра Ахматовна, — Ты жив! Жив! Слава Аллаху...

Садык не узнал мать, скользнул по её лицу пустым взглядом и отвернулся.

Увидев глаза Диляры Ахматовны, Селимбек-ага перестал смеяться и отступил на шаг

— Я ничего ему не делал... Я просто пошутил...

С криком — Да будь ты проклят! И дети твои! И внуки! И всё семя твоё до десятого колена! — маленькая, щуплая Диляра Ахматовна в прыжке сбила здоровяка Селимбека с ног, вцепилась ему в горло и начала бить головой о камень. И била. Била. Бесконечно долго. Целую вечность. Пока её не оторвали и не оттащили от обмякшего тела пришедшие в себя верные слуги бек-торе.

К горам уже бежали из поселка посельчане, поднятые Хакимом. Чуя сердцем беду, по-звериному воя в голос, первой бежала мать Селимбека, полная, одышливая астматичка Наргиз.

А высоко в небе неприкаянно летала волшебная птица Симург, и не было ей крыши, чтобы опуститься и укрыть землю от слёз и горя. И ещё, черными, заплесневелыми камушками осыпался с деревьев не собранный на плов дикий урюк.