Клуб Анонимных Некромантов

Глава 1. О бедном олене замолвите слово

Первое сентябрьское утро молодого выпускника филологического университета, Захарченко Василия Ивановича, начиналось плохо. И прямо скажем, странно. Рядом с ним на кровати сидел какой-то дед и настойчиво орал в ухо:

— Проснись, идиот! Про-снись! Да в кого ты такой уродился-то?

Резко подскочив на кровати и больно стукнувшись головой о книжную полку, молодой филолог забился в угол кровати, зачем-то натянув себе одеяло до подбородка, и тихонько пискнул: — Я буду кричать...

От неожиданности закрыв рот, странный гость озадаченно посмотрел на него и возмущенно гаркнул: — Живо вставай и собирайся, тебе срочно нужно в городскую Устин-Суходольскую больницу! Живо! Подъем! Бегом на электричку!

— Да встаю я, встаю, — парень сомнамбулически вылез из под одеяла и натянул на себя джинсы, случайно пройдя деда насквозь, но не заметив этого спросонья. — А что там такое-то?

— Там я, — вздохнул призрак, — Пра-пра-прадед твой, Захарченко Мафусаил Евгеньевич.

— Пра-пра... Кто? — Вася озадаченно замер с носком в руке, глядя на мерцающего и быстро теряющего материальность родственника. — А ты что там делаешь-то?

— Умираю, — лаконично булькнул дед. — Колдунствуем мы, внучок. Приезжай силу забирать.

И исчез.

В задумчивости сев мимо стула и даже не заметив этого, Вася потер ушибленную о полку голову. Затем — копчик. После — опять голову. "Ну, допустим, это мне все привиделось из-за удара" — сам с собой рассуждал парень, — "но подскочил-то я так из-за чего? Видимо, будильник. Или плохой сон? Да, однозначно что-то из этого". Успокоившись, он решил уже было прилечь на постель, чтобы унять головокружение, но вдруг услышал у себя над ухом вопль: — Да ты совсем идиот, что ли?! Вот уж наградили боги внуком. Вставай! Живо!

От неожиданности соскользнув с кровати и ударившись уже коленом, Вася тяжело вздохнул и пошел искать расписание электричек. Что-то подсказывало, что стоит съездить хотя бы для того, чтобы расписаться в собственной невменяемости.

... А в это время в далеком Устин-Суходольске замученная медсестра уже второй раз прямо в палате делала сердечно-легочную реанимацию странному деду, документы которого гласили, что ему уже 119 лет. И устало бурчала себе под нос "старый валенок, определись уже, ты туда или сюда! На кладбище вовсю прогулы ставят, а он за грибами поперся".

Дедулю привезли по "скорой" из леса, в который ходил он отнюдь не за грибами. Но, к счастью, об этом никто не знал...

* * *

Кое-как собравшись и поняв, что успевает на ближайшую электричку, отбывающую в восемь часов, Вася потащился на кухню за кружкой кофе. В банке, как всегда, оказалось на донышке, хотя он покупал ее совсем недавно. Холодильник был пуст. Его соседка, у которой он снимал комнату в двухкомнатной квартире, Ефросинья Ивановна, имела собственные взгляды на разделение продуктов на "свои" и "чужие". Позиция ее была крайне проста: "сначала мы съедим твое, а потом каждый съест свое".

Четыре месяца назад он дописывал свой диплом и еще семь чужих за отдельную плату, стараясь не задумываться о том, куда ему переезжать из общежития. С каждым днем вопрос поднимался все острее, и парень уж совсем было приуныл, но однажды к нему подошла малознакомая девочка с первого курса. Он мельком видел ее на разных собраниях за прошедший год, еще раньше — на подготовительных курсах. Невысокая, худенькая, с вьющимися короткими каштановыми волосами, она была вполне милой и, конечно, из серии "давай останемся друзьями". Вообще-то, несмотря на то, что он учился в гуманитарном вузе на филологическом факультете "невест", любая девушка для него была из этой серии. Поначалу, как только он поступил, первокурсницы с его потока и еще двух параллельных вились вокруг него стаями. Он был единственным мужчиной в группе и одним из трех — на весь курс филологов, так что это было, пусть и удивительного для неизбалованного женским вниманием юноши, но вполне логично. Высокий рост, густые вьющиеся волосы и красивое мужественное лицо моментально привлекли внимание многих студенток даже со второго и третьего курсов... Однако, уже к концу сентября у него не осталось ни одной, не то, чтобы девушки или подруги — даже приятельницы. Барышни спокойно переодевались при нем, совершенно без стеснения обсуждали предметы личной гигиены и парней, жаловались на отсутствие свиданий и вслух мечтали о том, чтобы "ну хоть кто-нибудь бы позвал, с любым бы уже пошла". Но стоило предложить одной девушке прогуляться, как она вдруг засмеялась на всю аудиторию, переглянулась с подругами и молча отвернулась. После третьего подобного отказа от разных сокурсниц, Вася отчаялся и целиком погрузился в учебу. Так продолжалось все пять лет обучения с перерывом на армию, о которой даже вспоминать не хотелось. И вот — к нему сама подошла девушка.

— Привет. Ты ведь Вася, да? — остановившись от него на расстоянии полутора метров спросила девчонка. — Я Варвара. Слышала, тебя из общаги выписывать собираются, а снимать не потянешь?

— Привет. Да, что-то вроде того. А от кого слышала? Я ни с кем об этом не говорил, вроде. — Изумился парень, ожидая продолжения и смутно надеясь на что-то... Что-то...

— Ты думаешь, что вокруг тебя одни идиоты? — иронически подняла бровь Варвара, с каким-то даже презрением кривя губу. — Ты на пятом курсе, ты живешь в общежитии, у тебя нет ни друзей, ни девушки. Собираешься уезжать домой?

— Какое тебе дело? — огрызнулся парень, надежды которого, не успевшие даже толком сформироваться, шумно обрушились от одного взгляда на брезгливое лицо собеседницы — такое, словно она увидела дохлую мышь у себя в сумке. — Чего тебе вообще?

— Да ничего. Я волонтер, помогаю одиноким старикам. Есть на попечении одна бабушка, ищущая к себе в комнату девушку, которая бы за ней ухаживала и за продуктами ходила. На старушкины, кстати, деньги. Платить за комнату ничего не надо будет, просто помогай, не шуми и не устраивай пья... о чем это я. К тебе, наверное, и в гости не ходит никто, какие уж тут вечеринки. Бабуля милая, не лежачая, просто ей одиноко, родственников нет, пообщаться не с кем. Заинтересовался? — сказала студентка, красноречиво помахав в воздухе листочком с, видимо, адресом или телефоном.

— А тебя не смущает, что я не девушка? — Василий удивленно посмотрел на Варю.

— Ой, я тебя прошу! — Варвара фыркнула и сунула ему листок, стараясь не касаться руки. — Любая первокурсница даст тебе сто очков в перед. Чао!

И ушла. Вроде, и помогла, а почему-то захотелось удавиться.

Старушка, как и было обещано, оказалась тихой и милой. Когда он приехал к ней, чтобы осмотреть квартиру и познакомиться, она встретила его горячими пирогами, домашним вареньем и чаем из трав "сама тем летом собирала". При входя обняла и дала домашние тапочки, представившись Ефросиньей Ивановной, дамой исключительно древнего и аристократического рода.

С каждой последующей минутой разговора улыбка бабули становилась все менее широкой, а выражение глаз с радостно-добродушного сменилось в начале на изумленно-непонимающее, затем на озадаченное, после — на брезгливо-непонимающее. К первой трети диалога со стола исчезло варенье, ко второй — пирожки, к концу — бабушка отняла у него чашку с недопитым чаем и сказала, что у нее поднялось давление и ей бы прилечь, она вся такая больная, что, наверное, и не стоит его так напрягать, он, мол, парень молодой, чего ему с бабкой возиться, пусть лучше найдет себе дешевую комнатенку без лишних проблем. Пожав плечами, Вася переобулся и ушел, но был остановлен старушкой — "возьми тапочки себе, у меня много гостевых, оставь себе на память". Студент все равно их оставил в коридоре, а выйдя на улицу и присев на лавочку, увидел, как только что болеющая старушка бодрым козликом выскочила из парадной и с выражением крайней брезгливости на лице выбросила в урну тапочки и... чашку, из которой Вася пил.

Через два дня Ефросинья Ивановна позвонила сама и, извинившись, предложила все-таки переехать к ней. Со всеми своими вещами, сколько бы их не было — посудой, полотенцами, подушками, постельным бельем и тапочками. А то старая она, больная. Вдруг еще заразит его чем-нибудь через предметы общего пользования.

Спустя две недели совместного проживания, Ефросинья, переставшая вообще появляться на кухне или в коридоре, когда парень был там, подошла к нему и сказала, что ей требуются деньги на дорогостоящее лекарство. Раз уж он живет бесплатно, мог бы и помочь. Вася вздохнул и помог. Через пару дней — еще. Потом — еще. В результате к началу второго месяца набежала вполне приличная сумма, на которую можно было бы снять комнату где-нибудь на окраине или в пригороде. Решив проявить хоть какую-то твердость, Василий сказал, что либо он будет платить фиксированную сумму в месяц и продолжать убирать всю квартиру и ходить для нее в магазин, либо съезжает. Поджав губы, аристократка из древнего рода согласилась, выставив встречное условие — она будет иногда есть его продукты. Вася согласился, и после этого она ни разу не послала его в магазин со списком и деньгами. Разве что со списком.

К концу августа, исчерпав все финансовые запасы и отказавшись пару раз покупать что-то по ее просьбе, был поставлен перед фактом: десятого сентября он должен будет съехать со всеми своими вещами, если денег не найдет. Оставалось чуть больше недели...

В коридоре хлопнула дверь, раздались шаркающие шаги. Дворянка встала и явно хотела кофе, покушать и поругаться. Можно одновременно, можно по порядку, главное — результат.

— Василий, — прозвучал противный голос за спиной, и вышеназванный содрогнулся всем телом. — Почему вы так громко шумите? Зачем вы взяли мой кофе? Там всего на пару кружек осталось.

— Это мой кофе, — сквозь зубы процедил Вася, пересыпая — из вредности — весь порошок в кружку разом. Соврала старушка, хватило бы кружки на четыре, но пересыпать обратно, теряя лицо, не хотелось. Пришлось заливать кипятком и пить так — стоически не кривя сведенное горечью лицо.

— Это уже слишком. Это мой дом, моя кухня и мой кофе. И вообще все, что здесь есть — мое, — покраснела бабка, швыряя какой-то лист на стол. — Вчера пришел счет за квартиру, нужно оплатить. С вас две тысячи.

— Мы с вами обговаривали сумму, которую я буду платить. Я ее сполна уже заплатил. Квартира ваша, счет ваш — сами и платите, — психанул парень, прекрасно понимая, что денег у него — кот наплакал, и эти несчастные две тысячи окончательно подкосят его и без того весьма шаткое финансовое положение. — До десятого числа у меня все оплачено. Отстаньте.

— Отстать? Да что ты себе позволяешь, хамло трамвайное! — уже багровея, заорала дворянка, хватаясь за сердце. — Чтобы сегодня же. Сегодня же! Собрал вещи и убрался отсюда. Хоть на вокзал, хоть к бомжам на помойку. Ноги чтобы твоей тут не было больше!

— Треть кварплаты верните, — разозлился Вася, прекрасно понимая, чем ему светит перспектива остаться на улице и прикидывая, хватит ли ему этих денег для того, чтобы доехать до деда в Великий Новгород. — В конце концов, в месяце тридцать дней, а не двадцать.

— Ишь чего захотел — захохотала бабка, — денег ему. Нету у меня ничего. А и было бы — не отдала. Это с тебя еще нужно требовать, за моральный ущерб. В качестве компенсации за то, что рожу твою поганую терплю.

Опустив кружку мимо стола, но не заметив этого, уже начинающий потихоньку опаздывать Вася прошелся прямо по кофейной луже и хрустящим осколкам стекла, игнорируя орущую что-то нечленораздельное бабку. Под ор неторопливо переобулся в коридоре в кроссовки и, взяв ключи и рюкзак с ветровкой внутри, вышел в парадную, основательно хлопнув дверью. Судя по смазанному к концу звуку — дверь хорошо приложила выскочившую было за ним Ефросинью Ивановну, но ему было абсолютно все равно. В нем кипела злость, раздражение и обида. И все это — замешанное на отчаянии и абсолютном незнании того, что же ему теперь делать.

Пройдя мимо сквера Дружбы по направлению к Литейному мосту, он заметил нарядных детей с бантами и запоздало вспомнил, какой же сегодня день. Первое сентября. Первое его сентября, когда ему негде жить.

Вокруг бродили собачники, их четверолапые друзья весело гавкали и носились по траве и кое-где осыпавшимся листьям, все дышало свободой, свежестью и чем-то невероятно прекрасным.

Счастливый радостный беззаботный мир. Мир, которому наплевать как на массовку, так и на отдельно взятые личности.

Большинство людей не представляют жизнь своих родных и близких без себя. Людям кажется, что если у них беда — у всех беда. Если они умрут — мир умрет вместе с ними.

Вася хотел бы быть одним из них, но с самого детства сталкивался с тем, что его словно бы и не существовало. Он совершенно не заблуждался в том, что его смерть или исчезновение не изменит ровным счетом ничего ни в этом мире, ни в сознании людей, ни в настроении родных.

Сейчас он идет, еле переставляя ноги от усталости, свалившейся внезапно на голову. А миру — все равно. Миру — плевать. Солнце светит так же ярко, как и вчера светило. Вчера все было плохо, но чуть лучше, чем сегодня. А солнцу все равно. Оно и завтра будет светить точно так же, вне зависимости от того, что случится с одним человеком. Проснется завтра филолог на улице — а солнце светит. Проснется в поезде на Великий Новгород — солнце светит. Не проснется вообще — все равно светит... Мир рушится только внутри людей. Снаружи их он нерушим и постоянен.

* * *

На Финляндском вокзале было шумно, цветасто (день знаний, как-никак) и душно. Первый осенний день еще в восемь утра настойчиво намекал на то, что будет вполне по-летнему жарким. Вася, похожий на грустного ослика, потянулся было по привычке за студенческим билетом, но внезапно вспомнил, что детство вместе со льготным проездом закончилось, и загрустил еще сильнее. Внимательно изучив табло, он увидел, как его электричка подъезжает к полупустому перрону и стремительно рванулся к предположительной остановке дверей, напротив которых почему-то никто не стоял. И — был снесен толпой, выходящей из поезда. Маршрут оказался оборотным, толпы народу из пригорода приехали в северную столицу работать и учиться.

Шарахнувшись в сторону и коря себя за невнимательность — через стекла дверей уж можно было бы увидеть выходящих, Василий сел у окна и задумчиво уставился на проносящийся мимо пейзаж. На душе было тоскливо. Вся жизнь, как деревни за окном, проносилась перед глазами.

Он родился в последний год существования Советского Союза в самой обычной семье. Мама родом из Петрозаводска, отец — из Нижнего. Оба — учителя, познакомились в Педагогическом вузе тогда еще Ленинграда. Сыграли тихую свадьбу, аккурат к концу защиты диплома зачали желанного первенца, Антона, на котором и решили остановиться на ближайшие лет десять. Беременность протекала легко, до середины девятого месяца будущая молодая мама Екатерина работала и прекрасно себя чувствовала, так и не узнав, что такое токсикоз, отеки и плохое настроение. Однако, роды прошли совершенно не так, как беременность, запомнившись бесконечной болью вплоть до потери сознания. Множественные внутренние и внешние разрывы, обильная потеря крови, швы и долгий восстановительный период лишь утвердили молодых родителей во мнении, что со вторым ребенком нужно будет несколько лет подождать...