Забыть фашизм

Володя Злобин

Одним из итогов Второй Мировой войны стала утрата национальным государством привилегии суверенитета, который отныне мог быть подвергнут сомнению с точки зрения мирового сообщества.

Ревизия оказалась возможной благодаря III Рейху, впервые в истории поставившему всю мощь индустриального государства на систематическое уничтожение людей. Нацизм был системой, смысл которой состоял в производстве неравенства, не просто устанавливающего жёсткие иерархии, как устанавливал их тот же колониализм, а определяющего на основе неравенства чёткие отношения жизни и смерти. Отношения эти понимались как вечные, неизменные, обуславливающие всё и потому не способные даже к малейшему реформизму, ибо реформировать магию крови куда сложнее, чем теорию рынка и классов. Даже Японская империя, в частных случаях творившая вещи более чудовищные, в целом вела себя как опоздавший колониалист, а где-то, как в Индонезии, была вынуждена считаться с зарождающимся национальным государством. III Рейх же провёл сущностное разделение и нарвался на политический ответ, обнуляющий привилегию национального государства на безусловный суверенитет.

Такой ответ стал возможен благодаря временному союзу демократий и коммунизма, что позволило победителям говорить не от своего лица, а от лица мирового сообщества. Мир изымал суверенитет под сильным этическим аргументом: вы не имеете права на самостоятельность, потому что творите абсолютное зло.

Так сформировалась политическая реальность, действующая вплоть до 20-х гг. ХХI века:


1) суверенитет национального государства может быть ограничен;

2) ограничение происходит при нарушении национальным государством некоего этического порога;

3) уровень этого порога определяется международным сообществом, которое от своего лица ограничивает государственный суверенитет.


Здесь возникает важный для России парадокс.

Полностью поддерживая зафиксированные итоги Второй Мировой войны, Россия не поддерживает следующую из этих итогов правомерность ограничения государственного суверенитета. Выступая против любого ущемления суверенитета от Югославии до Сирии и понимая его весьма архаично (не как обязанность, а как данность, синонимичную независимости) Россия невольно противоречит другому своему постулату, а именно священности итогов Второй Мировой, из которых вытекает необходимость ущемления государственной самостоятельности.

Расхождение стало возможным из-за разных трактовок ВМВ. Если условный Запад трактует эту войну как право международного сообщества изымать суверенитет международного же нарушителя, Россия трактует эту войну как битву за собственный суверенитет. И здесь разночтений уже нет — просто потому, что характер ВМВ для двух главных выгодоприобретателей (США и СССР) был различным. Если США сражались на чужбине экспедиционными войсками, СССР боролся за собственное существование на своей земле. Поэтому США, пытающиеся сегодня представить западное сообщество как сообщество мировое, изымают суверенитет, основываясь на итогах ВМВ, а Россия, основываясь на тех же посылках, пытается свой и чужой суверенитет удержать.

Эта разнонаправленность — будущая предтеча большой войны.

Расхождение из общей точки началось сразу после закрепления итогов ВМВ. За свой вклад в победу СССР получил очень многое, но упустил самое главное — то, что мировое сообщество стало обладать экзаменационными правами на соответствие этическим нормам. Трудно сказать, почему СССР согласился с этой установкой — то ли в силу марксистской зашоренности, отводящей культуре зависимую от производства роль; то ли довольствуясь несомненными военно-политическими успехами; то ли понадеявшись на равноправное включение в мировое сообщество, от лица которого и будут выноситься суждения; то ли потому, что место абсолютного зла оказалось занято Гитлером и беспокоиться, вроде как, не о чем. В любом случае, позиция СССР оказалась удобной для Соединённых Штатов.

В 1975 году, продолжая ряд Тегерана-Ялты-Потсдама, по инициативе СССР был подписан Заключительный Хельсинский акт. Все тридцать пять подписантов этого соглашения по-прежнему опирались на итоги ВМВ. Но помимо привычных территориально-политических вопросов Акт включал в себя обширные обязательства гуманитарной природы: подписанты в пункте VII обязались защищать права человека в соответствии с «целями и принципами Устава ООН и Всеобщей декларацией прав человека». Если СССР стремился закрепить в Хельсинки юридические итоги ВМВ и напирал на нерушимость послевоенных границ, то есть на чистый суверенитет, условный Запад сосредоточился на закреплении в документе экстерриториальных прав человека, которые он и определял во всей своей медийной и экономической мощи. В СССР сразу же начался расцвет диссидентского движения, на сей раз прикрытого зонтиком взятых страной обязательств. Удивительным образом СССР добровольно поставил себя на место потенциального нарушителя этических норм, за неуважение к которым следует изъятие суверенитета.

Так сложилась система морального давления, существующая вплоть до сего дня. СССР, а потом и Россия не могли оспорить её, потому что основывали ценность своей самостоятельности на той же посылке, на которой Запад основывал необходимость её изъятия. Некоторое время казалось, что две противоположные трактовки ВМВ могут сосуществовать, подтверждением чему служило празднование Победы в Москве 2005 года, которое посетили региональные, азиатские и западные лидеры во главе с Джорджем Бушем. Событие интерпретировалось как уважение к российской трактовке ВМВ, но, скорее, это было продолжением морального превосходства США над другими участниками ХХ века. По его итогам США собрали вокруг себя коалицию проигравших: сначала Европа и Азия проиграли Германии и Японии, затем Германия и Япония проиграли США и СССР, после чего СССР проиграл США. Главный соперник США — Великобритания, не была побеждена Германией, но Британская империя по итогу ВМВ также перестала существовать, то есть перешла в разряд проигравших. Поэтому США выгодно появляться даже на чужих торжествах, поддерживая ореол единственного победителя — морального в ВМВ и политического в ХХ столетии.

Ответная позиция России сильная, но не гибкая. Россия пережила нацизм без какого-либо компромисса, в жесточайшей войне за выживание, соответственно, без какого-либо стыда. У проигравших нацизму позиция гораздо слабее, особенно у его непосредственных жертв (вроде узников концлагерей), где, чтобы выжить, приходилось идти на компромисс. Об этом прямо писал увидевший всё Примо Леви: освобождённые узники часто испытывали стыд, потому что выживание обеспечила свычка со злом. Поэтому Россия переработала нацизм в гордость победы над ним, то есть не более чем в суверенитет, а США превратили нацизм во власть стыда над жертвой. Отсюда в российских текстах так много насмешек, что «дом Павлова оборонялся дольше, чем Франция», а в американских — великодушной милости ко всем проигравшим, слабость которых простил улыбчивый негр с жвачкой. Когда посольство США в Дании объявляет, что Освенцим освободили американские войска — это не злонамеренное похищение правды, а искренняя, ничем не замутнённая уверенность, что только так и могло быть, ибо в собирании проигравших состоял смысл похода за океан.

Это противостояние олицетворяет ежегодная российская резолюция Генассамблеи ООН о запрете героизации нацизма. Каждый год незападный мир стабильно голосует за, западный мир стабильно воздерживается, Украина и США стабильно выступают против. Почему признающая свою вину Германия воздерживается от осуждения нацизма? Потому что моральное суждение в современном мире может исходить только от США, благородно возглавляющих коалицию проигравших. Встречный моральный призыв мгновенно очерчивает истинные политические границы. Как и то земное большинство, для которого «нацизм» это просто синоним чужого вмешательства. Африка или Латинская Америка никак не пострадали от нацизма, но голосуют за его запрет по ассоциативной антиколониальной привычке.

То есть Россия пытается осудить Украину за нацизм не в силу личного советского ресентимента, а в силу того, что а) это укладывается в её представление о суверенитете и б) любой другой претензии не хватает международной обоснованности. В мире не существует иного действующего политического подытоживания кроме Токийско-Нюренбергского. Это основы мирового политического распределения. Не вспоминают даже об очевидности терроризма, так как право назначать террористов прямо увязано с правом выражать мнение международного сообщества, а такая возможность есть только у США. Зато к осуждению нацизма Россия была причастна напрямую и вне всяких сомнений, из-за чего Россия и объясняет свою спецоперацию «денацификацией». В ответ Россию объявляют Гитлером, т.к. благодаря своему суверенитету она преступила этический порог. Разговор ведётся на уровне: ты нацист, нет — ты нацист! Другого языка для международного общения нет, он всё ещё работает по образцу 1945 года, и если российский язык плотно обкашлен смешком, то связки западного упорно не замечаются, будто он имеет иную природу.

Отсюда так ретиво доказывают, что никаких нацистов на Украине нет или что они там всё-таки есть. В ход идут фотографии, татуировки, граффити, руны, патчи и реплики бляшек, хотя надо сравнивать не знаки, а структуры, так как частности попросту не выражают всю полноту проблемы, которая гораздо шире чьей-то ролёвки. Это лишь попытка отыграть в понятный ХХ век, потому что со странным ХХI нет опыта взаимодействия. Тем более нет юридического и уж конечно коалиционного подытоживания важных для современного человечества вызовов. Даже снижение градуса обвинений с «нацизма» до «национализма» сталкивается с очевидным: страна, почти полностью лишённая суверенитета (Украина) не может быть национальной, а может только отыгрывать национализм. Здесь кроется что-то иное. И границы иного до сих пор не определены. Любые попытки прописывания сталкиваются с лавиной отжившей культуры и фактажа: хватит, нам этих примеров достаточно. Может, для поддержки/осуждения и достаточно, но для понимания (вдруг оно ещё кому-то нужно) нет.

Если ставить вопрос не «почему» и «зачем», а «с чем», то это война с международным политическим активизмом, война с самоустранением классического государства, война с политической и стратегической шизофренией, война с потестарным, медийным, современным, лабильным и ролевым. Естественно, эти смыслы не обозначались как цель и даже не осознавались, но что-то похожее упаковано в ярмарочную матрёшку борьбы с нацизмом, оккупации, ирреденты, империалистической агрессии, геополитического противостояния и других обтёрханных определений.

То есть ситуация совершенно новая, а методы её описания неизлечимо старые. Поэтому — тупик, который оглашает гулкая встреча головы и реальности.

Можно предположить, что пресуп-утомлённость нацизмом уйдёт с эрой доминирования США, когда эта страна лишится почти безграничных возможностей для изъятия чужой самостоятельности. Также можно предположить, что единственной силой, способной положить такому доминированию конец, является Китай. Но по отношению к ВМВ Поднебесная также находится в намоленной российской позиции. Для Китая это тоже борьба за свой суверенитет, причём в больших по сравнению с Россией масштабах жертв, времени и сторон. Что подчёркивает перенятый у России ритуал грандиозного военного парада, который КНР проводит с 2015 года. А значит, противостояние обречено повториться, и новый виток спирали опять выжмет кровь.

На слишком удобные команды разбились.

Ведь нацизм компрометирует не только тех, кто его поддержал, но и человека вообще. «Как люди могли допустить такое?». И как такое мог допустить Бог? Становится возможным любой нигилизм и подрыв любых оснований. В нацизм сбросили всё тяжёлое, к нему выстроилась «олигархия мучеников». Жертвой пал даже немецкий историзм с его неуместной тягой к постижению самобытного. Он тоже был объявлен ступенью к трагедии. «Немцы никогда не простят нам Освенцим», — слова, слишком часто звучавшие от евреев.

Мир сознательно замешали на травме: одни, чтобы вменять вину и править проигравшими, другие, чтобы мобилизовываться в ответ. Но стремление к чистому суверенитету так же подозрительно, как и настойчивая тяга его ограничить. Сам спор нездоров, он ещё вреднее глупейшего «нацизм это не фашизм». Никто не готов к балансу и компромиссам, причём доказывает свою неготовность чем-то действительно бесспорным и однозначным — правильностью борьбы с III Рейхом. Поэтому следует забыть нацизм — забыть не как конкретное преступление, а как обоснование политического, как финальный аргумент любого социального спора, как препятствие независимости, как удобный всем камень, который и метнуть можно, и высечь на нём закон. Разумеется, это невозможно даже в культурно-этической области, где теперь так удобно не писать стихов. Метапозиция превращена в пепел. Иерархия — в трубу крематория. Ситуацию не увидеть со стороны — притянет возмущённая гравитация. Это власть надгробия над могилой. Никто не просто не хочет, не может её отпустить! На неё всё кладбище выровнено. Разложился даже язык, где «фашистом» способен оказаться любой — хулиган, прогневавший бабку, полицейский под уличным градом речёвок и даже проссавший хозяйские тапки кот — а значит, разложились критерии суждения, общество не может верно опознать незнакомое и прибегает к заученным клише. Неверные предпосылки делают шаткими выводы, выводы раскачивают поступки, и соскользнув с них, человечество летит в более страшный чем предшественник век.

И многое в нём забудется.

В качестве умозрительного примера вспоминается трилогия «Задача трёх тел» китайского фантаста Лю Цысиня. К Земле вот уже сотни лет летит инопланетный флот, угрозе которого невозможно противостоять. Это вызывает ряд катаклизмов вроде голода «Великой пади»: население Земли в XXI веке сокращается с 8,3 до 3,5 миллиарда человек. Ещё позже, в XXIII веке, инопланетяне заставляют 4 миллиарда людей мигрировать в Австралию, где в духе дарвинистского эксперимента объявляют, что «на континенте должно остаться от тридцати до пятидесяти миллионов человек». Кого в таких условиях волновала бы свастика? Люди, пережившие столь фантастические гекатомбы, получили бы эмоциональный иммунитет к любому прошлому. Но даже без масштаба зла, просто в силу времени, идеологические войны индустриальной поры будут рассматриваться не более чем секулярные бойни ХХ века, мало чем отличающиеся от религиозных войн в Европе XVI-XVII столетий.

Время многое сгладит. Оно всю эпоху Раздора сомкнёт: от лугалей шумерских номов до искорёженных космолётов. Труп на улицах Мохенджо-Даро уравняется с дрейфующим в космосе телом. Солдат Наполеона, идущий в атаку по узкой горной тропе, замрёт рядом с героями Илиона. Никто не будет разделять одно и то же убийство.

Но это потом.

Сейчас будут лечиться гомеопатией.

Жаль, только такое пока лекарство. И новая от него болезнь.

[Наверх]