|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Издание дневников Д. И. Блохинцева, одного из основателей международного научного центра в Дубне и его первого директора, событие неординарное. Опубликовано много мемуаров, написанных учёными, но вот дневник... — навскидку вспоминаются только дневники В. И. Вернадского.
Дневник — жанр особый. В нём нет места лицемерию. Дневник может быть разным. Это может быть исповедь, это могут зарисовки с натуры, запечатлевшие мгновения жизни между прошлым и будущим, это может быть подведение итогов и построение планов на будущее. Всё это в дневниках Дмитрия Ивановича есть. Но главным для него в его дневниках было самопознание, поскольку рефлексия, в том числе философская, была неотъемлемым свойством его личности. Временами у него возникало желание уединиться, ему грезилась ·лампада мудреца?. Эти минуты (и часы) запечатлены в его дневниковых записях. Скульптор изобразил его в барельефе перед филиалом НИИЯФ МГУ каким-то схимником, отшельником, монахом — ну что ж, что-то такое в нём и в самом деле было.
Энергичный и деликатный, чуткий, человек с тонкой кожей и живым воображением, Дмитрий Иванович никогда не жаловался публично, и те, кто, казалось бы, хорошо знал его, откроют его по-новому, читая эти дневники. Его дневники никогда не были сухими, и только подводя итоги и строя планы на будущее, он переходил на строгий протокольный стиль.
Он подводил итоги, строил планы, давал характеристики современникам и предшественникам, набрасывал штрихи к портретам, делал зарисовки природы и настроения, старался разобраться в себе, понять, что происходит со страной и куда идёт мир, размышлял о науке и искусстве, об ограниченности человеческих возможностей и конечности бытия. Он не думал, что пишет для Истории? Возможно, но взгляд потомков за правым плечом, когда писал, чувствовал.
Он посматривал на счётчик времени и проверял, достаточно ли ещё крепок. В январе 1959 года он записал в дневнике: "Исполнилось 100 лет нашей фирме: мне 51, Ши 49... Я прожил около полумиллиона часов и не чувствую себя стариком. Разве что добавочные 10 кг — надо бы их сбросить..."
Вспоминал времена, которые сравнивал с весной. Крым 1930 года, где они с Ши летом отдыхали после окончания Университета, аспирантура у Тамма, первые публикации, конференция по ядерной физике в Харькове в 1934 году, на которую приехали Бор и Дирак...
И, конечно же, Обнинск. Вот где ему было по-настоящему хорошо. Здесь рождалась ядерная энергетика... Переезжая в Дубну, он словно обрывал пуповину. Обнинск долго ещё звал к себе. Там его любили, там люди занимались делом, там было не до интриг...
А ещё он с теплотой вспоминал дом своего детства, где всё было наполнено добротой, и как символ этой доброты, семейная реликвия — чашка, которую хранила бабушка, получившая её в подарок от доктора Гааза. На второе место после доброты Дмитрий Иванович ставил в людях мудрость. В 1961 году, когда Бор посетил Дубну, он записал в дневнике: "Я не видел его с 1955 года... он ещё сильнее зарос, замшел и ушёл в мир далёкого прошлого; сильно обрюзг, но глаза — добрые..."
Он искал гармонию мира и страдал от несовершенства мира. Ему претило самолюбование ·блестящих? физиков, сыпавших афоризмами как золотинками от шоколадных конфет, он отказывал в гениальности тем, кто умело обходил сингулярности, выходя на комплексную плоскость, но не в состоянии оказывался родить настоящую физическую идею. Он говорил себе: пусть я не гений, но ведь и гении вырастают не на пустом месте, они лишь подводят итог трудам своих предшественников.
С годами его всё чаще посещало предчувствие рукотворных катастроф и природных катаклизмов. В 1967 году, когда страна отмечала 50-летие Советской власти, он сказал: "Может быть, самое трагичное заключается в том, что проблемы у нас общепланетарные, а способ мышления большинства руководящих групп остаётся на уровне мышления вождей кочевых народов".
Ему часто снились сны, иногда кошмары. Он мог бы записывать их и ставить по ним фильмы, как это делал Бунюэль. После книги о йети ему приснился снежный человек: "Он сказал мне: ·I am not a man, I am a monkey. One finds me in Gimalai mountains, because I am the member of Gimalai Climbing Club!" Что там ·Скромное обаяние буржуазии!
Иногда сны повторялись, а в одном из них в точности повторилось то, что уже снилось ему в тревожном 1937 году. Что именно? Ответа на этот вопрос в дневнике нет, но событий в том году было предостаточно... Например, собрание актива ФИАН, на котором обсуждался И. Е. Тамм: его младший брат Леонид был арестован по обвинению в антисоветской деятельности, и обсуждался вопрос, как Игорь Евгеньевич мог проглядеть рядом с собой врага Советской власти. Блохинцев был одним из тех немногих, кто решился выступить в его защиту: "Я давно знаю Игоря Евгеньевича, мы много разговаривали с ним на самые разные темы, и никогда ничего антисоветского я от него не слышал..." Как кто-то сказал, в такие времена оставаться просто порядочным человеком уже само по себе означало совершить поступок.
Тем удивительнее, что их пути разошлись. Какая кошка между ними побежала, учителем и учеником? Скорее всего, ответ следует искать на полях сражений, которые в середине прошлого столетия вели между собой ФИАН и физфак МГУ (подробнее см. в книге А. В. Андреева ·Физики не шутят? — А. Р.). Блохинцев, работавший и там, и там, оказался под перекрёстным огнём. Больше всего ему досталось от фиановских коллег, ·беотийцев?.
Первый удар был нанесён в 1938-м. Если И. М. Франк, его бывший однокурсник, в том году дал объяснение голубому свечению, открытому Черенковым, и через 20 лет разделил с ним (и с И. Е. Таммом) Нобелевскую премию, то Блохинцев в тот же год предсказал новое явление и не получил ничего, кроме критики коллег, которые разнесли его работу на семинаре. Он отнёс статью в журнал, но там сидели те же люди, и работа ушла в стол. А через 9 лет предсказанный ·лэмбовский сдвиг? был обнаружен экспериментально и удостоен Нобелевской премии... Второй удар последовал после войны: фиановские коллеги провалили его на выборах в Академию. Академик М. А. Леонтович, самый прямой из них (его называли ·совестью Академии?), так и сказал: "Твоя линия не наша линия, ну так и получай!? В числе тех, кто голосовал против Блохинцева, был и И. Е. Тамм, ·учитель и враг"...
В 1971 году он увидел во сне Тамма; сцена прощания запечатлелась так ярко, словно всё происходило в действительности, хотя Игорь Евгеньевич уже стоял по другую сторону бытия: "Приснился мне отчётливо, как живой...
— И. Е, ведь вы мне дороги, ведь тогда была весна!
— Да, да, я понимаю...
— Но ведь вы с Дау утопили мою работу...
— Знаю, знаю, жалею, что не понял...
— Ничего, И. Е., это прошло..."
Готовый сценарий!
"И тогда... я ушёл из ·барских садоводств поэзии — бабы капризной?, — писал ДИ, оглядываясь назад, — а они не поняли тогда, что я не бежал, а бросил им в лицо весь мусор академической мишуры..." А пять месяцев спустя добавил: "Кажется, надо поздравлять Академию — меня избрали в членкоры. Сами "они" думают, что это так важно, что и мне начинает казаться, что это важно". Курчатов подписался под поздравлением: солдат Атомного проекта. А следовало бы спросить как с генерала, заметил ДИ: порой он досадовал на ИВК...
Задела его и книжка И. Н. Головина о Курчатове, вышедшая десять лет спустя. О первой АЭС в ней было написано так, словно всё сделал Курчатов, а Блохинцев был просто начальник строительства. А когда в Обнинске стали готовиться к 20-летию пуска Обнинской АЭС, вдруг обнаружились новые её творцы: "Вчера М. Е. Минашин сообщил мне, что Савелий Фейнберг рвётся в Историю и приписывает себе АЭС. Это после того, как он пытался её закрыть в самом начале строительства! Хороши гуси-лебеди!" История стара как мир: архитектор Сострат высек своё имя на мраморной стене Александрийского маяка, под штукатуркой, а на поверхности красовалось имя очередного Птолемея, но со временем штукатурка отпала, и имя создателя седьмого чуда света стало достоянием истории. Дмитрий Иванович не стал дожидаться, когда осыплется штукатурка. Он сел и написал "Рождение мирного атома", где рассадил всех по своим местам.
Конечно, Дмитрий Иванович не всегда и не во всём был последователен. Временами даже сам себе противоречил. На одном заседании Учёного совета ОИЯИ он бросает лозунг "Идеи, а не ускорители!", а на другом — "Даёшь ИБР-2!". В его дневниках встречаются противоположные суждения и оценки, которые он, поддавшись сиюминутной досаде, выносил. Что ж, люди есть люди...
В 1965 году Дмитрий Иванович, освободившись от административных хлопот, с головой погрузился в науку. Мечтал построить теорию элементарных частиц в законченном виде, лишённом противоречий существующей квантовой теории поля. Искал выход в нелокальности, в дискретности пространства и времени. Большинство теоретиков к тому времени уже перестали мыслить в образах и перешли на формулы, а он поражал своих учеников умением представлять происходящее в микромире в пространстве-времени. Но... физика пошла другим путём — победила математика. Частицы остались точечными, бесконечности по-прежнему заметают под ковёр, а нелокальные теории сданы в архив. Однако монография Д. И. Блохинцева ·Пространство и время в микромире?, изданная полвека назад, в 2015 году в очередной раз была переиздана — а это значит, что идеи ДИ продолжают вдохновлять физиков XXI века.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
