Черная икона

Черная икона

Люди видели намедни,

Темной ночью на заре,

Это верно и не бредни,

Там на камне-дикаре.

Узнай же! Мава черноброва,

Но мертвый уж, как лук, в руках:

Гадюку держите сурово,

И рыбья песня на устах.

А сзади кожи нет у ней,

Она шиповника красней,

Шагами хищными сильна,

С дугою властных глаз она,

И ими смотрится в упор,

А за ремнем у ней топор.

(Велимир Хлебников "Ночь в Галиции)

"Это не праздник, это беснование! Шабаш! Церковь всегда будет отрицательно к этому относиться... Принимая участие в бесновании, какими станут в будущем невесты, какими вырастут защитники Отечества? Это "Правый сектор" получается!"

(Протоиерей Александр Игнатов, настоятель краснодарского храма Рождества Христова о праздновании Хэллоуина.)

Невысокие сосны и могучие дубы с разлапистыми ветвями надежно укрывали поляну от посторонних глаз. Здесь, в лесной чащобе, чотовой рискнул зажечь костер, вокруг которого расселось двадцать бойцов. Даже в неверном колышущемся свете угадывалась разница между галичанами и волынянами: первые узколицые, с тонкими прямыми носами и темно-русыми волосами, вторые с широким, коротким лицом с сильно развитыми надбровьями, темными глазами и светлыми волосами. Кто-то из них носил польскую форму, кто-то трофейную советскую, а кто и простую крестьянскую одежду. Разным было и вооружение: у одних винтовки, пистолеты, гранаты с польских складов, у других — старенькие охотничьи берданки, а иные не имели ничего кроме самого, что ни на есть народного оружия — топора. Но, несмотря на эти различия, всех их объединила идея Независимой Соборной Украины, во имя которой они вели упорную борьбу с теми, кого считали оккупантами: сперва польскими, затем "жидо-москальскими".

Слегка в стороне от мужчин, на поваленном бревне сидела молодая девушка— стройная, с тонкими красивыми чертами лица. Коротко подстриженные волосы, прикрывала надвинутая чуть ли не на глаза конфедератка, тонкие пальцы сжимали ствол винтовки, поставленной между колен. В темно-серых глазах читалось нервное напряжение, но вместе с ним — и жестокая решимость, как и у остальных бойцов.

Горожанин никогда не выделил бы в обычных звуках ночного леса чуть слышного шелеста, однако на лице чотового проступила тень тревоги, мигом передавшаяся и бойцам, в любой момент готовым сорваться с места и нырнуть в лес. Всего несколько мгновений повстанец выслушивался в посторонние звуки, после чего слабая усмешка искривила тонкие губы.

-Сидите,— небрежно кивнул он подскочившим бойцам,— это свои.

Почти бесшумно раздвинулись кусты и на поляну вышли два человека. Первым был невысокий, коренастый мужчина в крестьянской одежде. Темные волосы уже изрядно тронула седина, маленькие серые глаза настороженно перебегали с лиц сидевших у костра на своего спутника. Вернее — спутницу.

Стоявшая рядом молодая женщина выглядела куда необычней своего сопровождающего. Впрочем, резко отличалась она и от остальных присутствующих на поляне, да вряд ли во всех бывших Сходних Кресах нашелся второй человек с подобной внешностью. Пламя костра то и дело освещало ее, но даже в этом свете лицо девушки как бы оставалось в тени. Никому из присутствующих не доводилось видеть чернокожих и никто из повстанцев не мог знать, что у чистокровных негров кожа темнее этого нежно-кофейного оттенка, что их волосы — жесткие и курчавые, а не густые и мягкие, спадающие на плечи черными волнами, что глаза африканцев столь черны, как и их кожа, а не мерцают темно-зеленым цветом, словно два изумруда.

Всего этого не знали бойцы украинской боевки, для которых неожиданная соратница выглядела просто чернокожей. Среди чащоб Полесья и отрогов Карпат девушка смотрелась существом из другого мира — где душные испарения поднимаются от топких болот, кишащих водными гадами, а в глубине джунглей волосатые зверолюди молотят огромными лапами по могучей груди. Не случайно ей дали кодовое имя "Мавпа", с оскорбительным подтекстом — "обезьяна". Впрочем, молодая женщина не возражала, а со временем, бойцы все чаще норовили назвать ее "мавкой", опасной лесной чертовкой. Такое имя подходило ей больше — девушка была куда симпатичнее обезьяны, но то, что она делала с пленными поляками или большевиками, наводило дрожь даже на Леся Ковальчука, начавшего борьбу еще в Сичевых Стрельцах. И ему, как истовому греко-католику, совсем не нравилось то, как выражала свои религиозные чувства чужачка. Никогда бы он не взял ее в боевку — если бы не прямое указание куратора-немца. Учитывая расовую щепетильность нацистов, иначе чем странным подобного "бойца" не назовешь. Чотовому виделась в этом скрытая издевка — мол, " истинные арийцы" не видят разницы между "восточными народами" и черными дикарями.

Тем не менее, пока девушка себя ничем не скомпрометировала и бойцы помалу свыклись с ней — хотя и косились порой с опаской. И Ковальчук сейчас обратился именно к мулатке, а не к пришедшему с ней украинцу.

-Ну, как проверила?

-Да,— кошмарный акцент, даже когда она говорила по-немецки,— все чисто.

-Я же говорю,— быстро заговорил мужичок,— их там человек пятнадцать. За главного старший лейтенант вроде. У Анджея-ляха остановились, ну ты его знаешь. Я к нему зашел будто по-соседски, краем уха услышал, что с утра приедут еще комиссары из Львова. Вот тогда они и начнут лес прочесывать.

-Значит, времени у нас мало,— кивнул чотовой и обвел взглядом бойцов,— все помнят, что делать. Облегчим панам — комиссарам задачу — сами к ним наведаемся.

....................................................

-Как говорит товарищ Сталин — жить стало лучше, жить стало веселее! Сейчас, когда все вы — поляки, украинцы, евреи влились в нашу дружную советскую семью, эти слова относятся и к вам. А еще лучше будет, когда мы избавимся от бандитов и вражеских наймитов, что мешают жить трудовому народу. Выпьем же товарищи за это!

С этими словами Семен Борисов — круглолицый, широкоплечий здоровяк с петлицами лейтенанта НКВД на темной гимнастерке, подхватил рюмку "хринивки" и залпом выпил, закусив ломтиком сала. Следом, неуверенно улыбаясь, выпил и хозяин фольварка.

Чекисты нагрянули как снег на голову — хозяин и без того, ежеминутно ожидающий подобных "гостей, услышав стук в дверь и возглас "Откройте! НКВД!"— вышел на порог с бледным как мел лицом. Узнав же, что гости пришли не по его душу он успокоился и постарался выложить на стол все, что нашлось. Чекисты отдали должное и грибному супу со сметаной и отварному сальцесону и тушёному бигосу и прочим яствам. Вместе с энкавдэшниками обедали и сыновья хозяина— Тадеуш и Ян. На стол же подавала жена поляка Ядвига и его дочь Ванда— круглолицая пышногрудая девушка с живыми темными глазами. Не раз и не два девушка ловила на себе красноречивые взгляды нежданных гостей, заставляющие потупить взор в притворном смущении, а отца — недобро нахмуриться. Однако возразить Анджей Силецкий не посмел, опасаясь тех, кто в любой момент мог отправить его с семьей туда, куда уже проследовали сотни и тысячи поляков. Оставалось только молиться, чтобы захмелевшие чекисты не потребовали большего. Впрочем, пока они вели себя прилично, даже "хринивку" пили весьма умеренно — Борисов следил за тем, чтобы его бойцы завтра были с ясной головой. Да и не стоило сразу настраивать против себя хозяина — в беспокойном лесном крае, где опасность таилась за каждым деревом, и без того хватало врагов. Вот завтра, когда приедут товарищи из Львова — можно будет и разъяснить польского кулачишку.

Роман Запрудин, старший сержант НКВД пинком распахнул дверь, выходя на крыльцо. Глубоко вздохнул начавший свежеть воздух, чувствуя как холодный ветер освежает уже зашумевшую голову. Он оглянулся по сторонам — справа темнели хозяйственные строения, слева за высоким забором простиралось поле, обрывающееся где-то черным лесом. Искать отхожее место Роман не захотел, поэтому, расстегнув ширинку, он начал мочиться прямо с крыльца.

Сбоку послышался какой-то шорох и, обернувшись, он увидел, как рядом с ним вырастает черная тень. Он увидел горевшие ненавистью глаза, успел заметить, как блеснуло над ним лезвие и широко распахнул рот, но закричать уже не успел. Острый топор с сочным хрустом опустился на его голову.

Семен Борисов только недавно прибыл в воссоединенные со страной рабочих и крестьян земли, переведенный сюда из относительно спокойной Центральной России. К местным нравам он еще не привык, а гостеприимство поляка и вовсе настроило его на благодушный лад. Борисов не выставил постов, забыв о том, что уставы пишутся кровью беспечных солдат и их командиров— в чем чекисту пришлось убедиться очень скоро. Он еще разговаривал с Тадеушем, когда послышался звон разбитого стекла и на стол рухнуло нечто, взорвавшееся с оглушительным грохотом. Чуть ли не половина отряда полегла на месте, оставшихся в живых раненых и контуженных ворвавшиеся в комнату повстанцы добили, не пощадив и поляков.

-Все готовы?— отрывисто спросил Ковальчук, оглядывая заваленный трупами зал.

-Не совсем,— гортанно рассмеялась черная девушка, усаживаясь на пол,— этот еще живой.

"Этот" был лежащим на полу молодым парнем, с ненавистью смотрящим на националистов. Правая рука зажимала правый бок, сквозь гимнастерку сочились алые капли. Чотовой присел рядом.

-Имя, фамилия, звание?

Парень зло сверкнул глазами и отвернулся. Ковальчук пожал плечами.

-Он твой, Челита,— сказал он, повернувшись к мулатке. Та благодарно сверкнула белыми зубами в ответ.

-Кто мне поможет?— она вопросительно посмотрела на украинских националистов.

-Я,— невысокий рыжеватый парень шагнул вперед. Девушка улыбнулась.

-Я знала, что ты не откажешься, Дмитро,— сказала она. Из рук одного из бойцов она осторожно приняла увесистый, явно тяжелый ранец.

-Осторожнее там,— буркнул Лесь,— и не задерживайся.

-Как всегда,— вновь улыбнулась девушка,— останетесь посмотреть?

-Не на что тут смотреть,— угрюмо сказал четовой, подавая знак остальным бойцам оставить эту пару наедине с мертвыми. Последней выходила девушка, чуть не споткнувшись у дверей об мертвую Ванду. Та лежала на спине Когда украинка вышла в коридор лицо ее было белее мела, она едва держалась на ногах.

-Привыкай, Галина,— угрюмо произнес четовой,— эта война идет давно и на ней нет правил. Или они или мы.

-Я понимаю,— кивнула девушка, — но все-таки...

-Думаешь, они наших жалеют?— невесело хмыкнул Ковальчук,— рассказать, что ляхи с нашими творили, когда отступали на восток?

Нет, это Галине рассказывать было не надо. Перед ее глазами явственно встала сожжённая дотла деревня, изуродованные трупы среди дымящихся развалин— с выколотыми глазами и отрезанными языками. Женщины, старики, дети. Меж тел ходили солдаты в серой форме, добивавшие раненых с криками "Тоже хочешь Украину? Получай, пся крев!" В Розвадове девушка чудом спаслась от польских карателей — после чего и вступила в ОУН.

-Они ничуть не лучше,— сказал Лесь, кивая на трупы,— всем ненавистна Вольная Украина: москалям, ляхам, мадьярам. И отвечать мы будем тем же, в союзе с кем угодно — с немцами, литовцами...и с такими как она, — понизив голос, он показал на дверь.

-Надеюсь, успеют до утра, — помолчав, добавил Ковальчук,— пока комиссары не заявились.

Девушка хотела еще что-то сказать, но осеклась когда из-за двери раздался крик, полный боли и ужаса. Ковальчук перекрестился и направился к выходу, вслед за ним потянулись и остальные бойцы. Националисты рассыпались по двору чутко ловя каждый звук извне— чтобы хоть отвлечься от приглушенных криков и гортанного песнопения на незнакомом языке. Все это сопровождалось громким стуком, словно в доме заколачивали гвозди.

Минуло часа три, когда из дома, наконец, вышел Дмитро с закатанными рукавами, обнажающими выпачканные в крови руки. Следом на ступеньках появилась Челита, держащая под мышкой нечто напоминающее доску, завернутую в черную ткань.

-Все в порядке, пан Ковальчук,— произнесла она,— завтра красным будет один сюрприз.

-Надеюсь, он будет достаточно поганым,— сплюнул четовой и, повысив голос, обратился ко всем, — уходим!

......................................................................

Солнце уже всходило над лесом, когда на двор фольварка ступили новые люди — не менее сорока вооруженных до зубов чекистов. Впереди шел высокий мужчина с петлицами капитана государственной безопасности, сопровождаемый плюгавым рябым мужиком, в крестьянской одежде.

-Точно ничего не напутал? — спросил капитан, с сомнением оглядывая усадьбу.

-Как бог свят пан... то есть товарищ комиссар,— закивал мужчина,— именно тут и расположились. Место ведь удобное, лес рядом — откуда начинать еще.

-Уж больно тут тихо,— с сомнением протянул комиссар,— впрочем, утро ведь.

Незапертая дверь распахнулась от легкого толчка. Осторожно оглядываясь по сторонам чекисты входили в подозрительно пустой дом, ежеминутно ожидая подвоха.

-Хозяева!— крикнул Савельев,— есть кто живой?!

В ответ откуда-то из глубины комнаты раздался слабый, чуть слышный стон. Михаил Савельев потянул носом воздух — его ноздрей достиг сначала слабый, а потом все более усиливающийся аромат гниющей плоти.

-Прикрой меня,— сказал он одному из бойцов — рыжему рябому парню. Тот понятливо кивнул, встав по другую сторону от двери, откуда доносились стоны. Савельев мощным ударом распахнул дверь и ворвался внутрь, держа пистолет наготове.

Ему открылось большое помещение — столовая или гостиная, заваленная окровавленными трупами. Стены покрывали причудливые рисунки и чертежи, при взгляде на которые Савельев содрогнулся от омерзения. Все эти кресты, пронзённые кинжалами сердца, змеи, черепа, непонятные надписи латиницей — все начерчено кровью. На полу застыли растекшиеся огарки маслянисто-черных свечей — Савельев заметил, что иные из трупов изуродованы так, словно с них срезали жир.

Самым большим изображением был начерченный на всю стену трезубец, основание которого переходило в вершину большого креста. И на нем, приколоченный большими гвоздями к стене, был распят молодой парень. Сквозь застегнутую на все пуговицы форму проступали темные пятна. Светлые волосы слиплись от пота, крови и грязи, на разбитых губах пузырилась кровавая пена. Блуждающие, мутные глаза остановились на вошедших людях, в них мелькнула тень узнавания.

-Наш?— отрывисто спросил Михаил.

-Да,— выдохнул рябой парень,— Лешка Спиридонов. Сволочи, зверье, а не люди!

-Дышит еще,— бросил Савельев,— снимите, может еще спасем.

Двое чекистов кинулись исполнять приказание. Распятый парень что-то протестующе замычал, ворочая обрубком языка меж выбитых зубов, во внезапно оживших глазах проявился слепой, не рассуждающий ужас.

-Сейчас Лешка, погоди, — рябой вынул нож из ножен и сделал глубокий разрез на плотной, мокрой от крови ткани, обнажив тело почти до пояса.

-Гады!— сорвался с губ всхлип. Савельев подался вперед и его чуть не вывернуло.