Страсти по Матвееву

Пролог.

...В то раннее сентябрьское утро 192...* Москва еще спала, но на Калужской площади уже вовсю чинили мостовую, и от лишних фонарей на месте работ было удивительно светло. Первые трамваи Замоскворецкого трамвайного парка, свежевымытые водою, покачиваясь на ходу, только — только начинали выезжать из вагонного сарая, они шли по одноколейной линии; между рельсами коричневела свежая, развороченная земля; накрапывал теплый, мягкий дождик. И от этого света, от этой влажной рыхлой земли, от этой теплой сырости, от выкриков рабочих веяло бодрой тревогой ночного труда...

Редкие грузовички и пикапы подмосковных крестьянских хозяйств неспешно катили к Даниловскому рынку. Вдоль Шаболовки к Донскому монастырю тащился маленький угловатый буро — желтый трамвайчик с выгоревшей нечитаемой надписью "Конь...Шус..ва" на боку и круглыми фарами — глазами. Дверей у трамвайчика не было, вместо них был просто широкий проем, обрамленный резными деревянными перилами, с потолка вдоль всего салона свисали лианы поручней — они были почти черными и гнутыми, даже извилистыми. По бокам тянулись ряды сидений, точнее сказать, скамей. Салон был довольно чист, лишь на полу кое — где виднелись темные пятна, да по углам блестела паутина. Сквозь мутные стекла пробивались розовые рассветные лучи.

Трамвайчик тихо плелся по путям, слегка громыхая внутренностями на стыках рельс. Машин почти не было видно, прохожие тоже попадались редко. Некоторые из них запрыгивали в трамвайчик, но пока что их было слишком мало. Возле старинного Храма Троицы Живоначальной в салон проворно прыгнули двое, протиснулись внутрь салона. Первый, в неброском костюме служащего, с глинисто — зеленым лицом, скосил большими пустыми, жестокими глазами наркомана влево — вправо, осматриваясь; второй, в потертом пиджаке, одетом поверх темной рубашки, с самшитовой тростью, в кепке, надвинутой по самые глаза, скользнул по салону равнодушным взглядом. Никто за ними торопливо не метнулся в вагон, лишь на соседней площадке неуклюже взгромождалась раскрасневшаяся толстуха в фетровой шляпке "клош", способная своими формами привести в неземное восхищение великого Рубенса. Она таращилась по сторонам с тем туповато — философским выражением, какое нередко бывает у русских баб из простонародья. Распахнутую по — домашнему кофту "разлетайку", из — под которой торчала ситцевая рубашка, она даже не озаботилась застегнуть...

Второй из заскочивших в трамвай, двадцать минут назад проделал в туалете неприметной, средней руки, гостиницы "Меркур" — с простенькими меблированными комнатами, у Серпуховской заставы, несколько замысловатых па. Сначала он вставил в рот боксерскую капу, за обе щеки положил ватные тампоны, отчего лицо его приобрело зеленовато — одутловатый цвет, снял рабочую блузу и вывернул ее наизнанку — получился пиджак. На голову он нахлобучил смятую серую кепку с козырьком, закрывающую лоб и глаза. Затем он вывернул брюки — из светлых они превратились в белые парусиновые. Добавил еще несколько несущественных штрихов, окончательно превратившись из полуночного гуляки в серого московского конторщика — "мышонка" с безобидной внешностью. Вся операция заняла у него меньше пяти минут. Теперь внешне он выглядел невыразительно — стертым, будто смазанным.

Оба заскочивших в трамвай уселись в заднем левом углу салона, рядышком уселась толстуха, сонно всматриваясь в хмурые, помятые лица ранне — утренних пассажиров и еле слышно забурчала себе под нос что — то про рынок и про какую — то Аглаю "с под Бронниц, будь она неладна со своими огурцами".

Утро поднималось пасмурное, но теплое, парное, с внутренним солнцем, и было совсем приятно трястись в трамвае.

-Отчего же наша встреча в трамвае? — спросил мужчина в неброском костюме. — Могли бы и пройтись.

-А я не хочу шкандыбать. — неожиданно ответил "кепка", пожимая плечами. — Кстати, шкандыбать — термин специфически южный, заменяющий глагол идти.

-Почему же вы не хотите шкандыбать?

-А у меня ноги не казенные.

Откуда — то из — за угла, из чистеньких тупичков нерабочего Замоскворечья, из — за старинных добротных домов, где из окон, завуалированных маркизетовыми занавесями и дорогими гардинами, рвутся по вечерам звуки цыганских романсов и фокстротов, оголтело вылетел автомобиль. Следом за ним другой, третий, четвертый, — целая свора частных такси. Без предупреждающих сигналов, пьяные и вихляющие задами, голосящие "Алеша, ша! Возьми полтоном ниже!", они пронеслись по сонной Шаболовке. В окне одного из такси можно было разглядеть груду хризантем и женскую фигуру в белом облаке шифона и газа.

-Свадьба. — проворчал лениво "неброский костюм".

-Вижу, что свадьба. — процедил сквозь зубы второй, в кепке и, совершенно неожиданно, рыгнул на весь салон винным перегаром, так, что даже сонная толстуха вздрогнула и, перестав бормотать, опасливо покосилась на него. "Кепка" озорливо ей подмигнул.

-Рановато для свадьбы. — заметил "неброский костюм". — Или загулялись с вечера еще...

-Эх, Москва, Москва, асфальтовая Россия...Бессонная, "колесная" кавалерия выезжает на рассвете...Шуми, мотор, крути Гаврила... — с коротким вздохом сказал "кепка". — Здешние приземистые домики, выстроившись неровной линией кривых переулков, все еще крепко хранят в себе традиции прошлого, вы не находите? Нравы "Растеряевской улицы" с бесшабашной удалью пьяных "молодцов" до сих пор не выветрились здесь и подчас находят своих неуклонных последователей.

-Сочинять не пробовали?

-Пробовал...Плохо получается, одна сплошная беллетристика.

-Да и черт с нею, со свадьбой...— слегка поморщился "неброский костюм". — Когда в подобные переулки начинает делать первые вылазки новый культурный быт, он встречает иногда жестокий отпор "растеряевских наследников".

-Неплохо вы ввернули...

-Лучше — ка ответьте мне на такой вопрос, который мучает меня еще с гимназических времен: почему это утром вкусен кофе со сливками, а после обеда гораздо вкуснее черный кофе?

-Вот, всегда такие вопросы ставьте. — поощрительно хмыкнул "кепка". — Вот это правильно направленная любознательность.

-Так почему же? — настаивал "неброский костюм".

-Вам так и не разъяснили в гимназии? — снова хмыкнул "кепка". — Потому, что утром человек натощак, ему нужно питание, а после обеда он сыт, ему уже питаться не хочется.

-Верно.

-Вы эдаким макаром решили разговор наш завязать?

-Да, нет, просто, к слову...

-Помните, у Иоанна? "В начале было Слово..."

-Слово...А вот святоотеческие труды ведут взыскующую мысль через творение умной молитвы к священнобезмолвию, — и неброский костюм спокойно процитировал, — "Молчание есть таинство будущего века, к подвижнику уже и теперь доносится его весенняя сила", так, кажется, у преподобного Исаака Сирина?

-В Европе в моде другое...По сути дела вся новоевропейская культура в интимнейших основаниях своих антириторична: "В начале было Дело", — так оспаривает евангельский логоцентризм гетевский Фауст.

-Слово в истории рассматривается таперича как стратегия обмана.

-Знаете, я плохо спал накануне...

-Почему? — негромко спросил "неброский костюм".

-Ну, потому что вставать утром было непривычно рано, а ночью ни с того ни с сего начало казаться, что был какой — то виденный во сне, странный и неухваченный, вечерний горизонт...

-Вот — вот...Понимаю...Чудное дрожащее счастье, чем — то схожее с ощущениями детства, с волнением каким — то...

-А кроме того, я подумал еще и о том, что всякая настоящая жизнь должна быть обращением: к чему — то, к кому — то, в кого — то...— подхватил собеседник в кепке.

-Слова, опять слова...Когда перейдем к сути?

-Знаете, бывают такие эпохи, когда жизнью правят фантасты, а люди реальной жизни, отброшенные и смятые, погружаются в царство призраков. — сказал "кепка". — Мечтатели и фантасты становятся реальнейшим оружием судьбы, трубою века, молотом истории.

-У вас сплошь громкие слова. — "неброский костюм" слегка поморщился.

-Обычно такие эпохи потом называются — "великими". — возразил "кепка".

-Слова...Пока мы плетем с вами словесные узоры, витийствуем, а о деле между тем ни слова не сказано.

-Ну, хорошо, излагайте, что вы там нафантазировали?

-Будете слушать? Ведь времени у вас, как я понимаю, теперь предостаточно? Кстати, как вам живется нынче, когда не у дел?

-Не у дел? — фыркнул "кепка". — Выперли меня в отставку, ежели говорить откровенно. Да еще попросили по третьему пункту*. Без пенсиона.

-Обижены?

-Скорее, я огорчен несправедливостью.

-Отставка ваша, как вы сами прекрасно понимаете, — камуфляж.

-Хорош камуфляж, нечего сказать. — сказал "кепка" чуть расстроенным тоном. — Нынче мне никто по телефону не звонит, домой не заходит. Я словно прокаженный стал. Карьеру загубил...

-Все еще помышляете о карьере?

-А что? Хочется благородных помыслов.

-Жизнь так отшлифует, что от всех благородных помыслов не останется и следа.

-Да, не в коня овес. — горестно вздохнув, признался "кепка". — Наверное, не из того теста меня слепили, из которого пекут делателей карьеры.

-Не те дрожжи положили...Но, скажу вам так: генералов пекут из другого теста, не вашему чета...

-Но вас слепили все же из того? То — то, гляжу, присутствие на наших ранних покатушках в трамвае филеров для генеральского камуфляжа? — подмигнул собеседник в кепке и головой повел в сторону толстухи в фетровой шляпке "клош".

-Равно как и то, что вы не поленились загримироваться.

-Дык, не от хорошей жизни. Мне казалось, что я со своим гримом смогу раствориться в толпе, даже малолюдной. Но филеры же так не считают? Небось посмеиваются, глядя на мои увертки?

-Я лишь воспользовался своим служебным положением, подстраховался на всякий случай. — ответил "неброский костюм". — И потом — я же не могу довериться высокооплачиваемому детективному бюро, чьи сотрудники уже потеряли форму и годятся для выяснения амурных шашней и потасовок с квартирными ворами, и то лишь до той минуты, пока им не попортят костюмы. Но не сердитесь, бога ради. Что для вас карьера? Служба представляется вам наиболее острой и интересной из всех иных. Разве не так?

-Да, служба наша требует ловкости определенной, изощренности, хитрости и коварства, и — полного проникновения в настороженную психику врага. — сказал "кепка", нахмурившись. — А враг только кажется притаившимся, расползается по всей России, и, находить его, угадывать и обезвреживать — для этого требуется своего рода искусство.

-Вот видите...

-Ну, а вы сами, как?

-Нынче веду размеренный образ жизни — спокойная, добропорядочная служба, ежедневные прогулки для моциона, добродетельное поведение...А ежели без шуток, то здоровье мое ни к черту. Собираюсь подать в отставку...Откровенно говоря, вы здесь, потому, что мы весьма озабочены некоторыми аспектами деятельности отдельных высокопоставленных чиновников в настоящий момент. Мы уже получили несколько странных донесений об их поведении. Деятельность некоторых чиновников потенциально ставит под угрозу государственные интересы. В данных обстоятельствах разумно принять превентивные меры.

-И, разумеется, избежать ненужной шумихи?

-Отчего же? Может быть, шумиха, правильно организованная и поданная как следует, приправленная политическим соусом, была бы желательна.

-Иными словами, требуется убрать двух зайцев? Я имею в виду неугодных чиновников или одного неугодного чиновника, и разыграть в нужном ключе интригу с далеко идущими последствиями?

-Я бы сказал иначе — нужно разыграть политическую комбинацию. Мы переживаем опаснейший момент. Но чувствуя силы свои, мы спасем Россию от захвата власти людьми, которые все равно удержать в своих руках ее не сумеют. До парламента мы не доросли, а говорильни Земского Собора нам с лихвой хватает.

-Ну — ну...

-Дело государственной важности...

-Государственной важности? — усмехнулся "кепка". — Всего и делов — то: копошиться в доносах, сплетнях и перечитывании чужих писем, и при этом считать, что это дело огромной государственной важности. Это же бесполезное занятие. Ссориться со всеми, нос задирать и слишком высоко залезть? Никакой тут нет государственной важности.

-Я предпочел беседу с вами, ибо думаю, что вам можно доверять. Знайте: ваши начальники затеяли неприятную игру и им нужно дать от ворот поворот. Вы должны помочь.

-Излагайте преамбулу...

-Несколько месяцев тому назад мы получили сообщение о том, что некое высокопоставленное лицо использует свое служебное положение и близость к священной особе государя в личных целях. Ради своих интересов это лицо прибегает к разного рода махинациям. Об этих махинациях стало известно. Неприятность заключается в том, что о них известно не только узкому кругу лиц в России, но уже и за рубежом. И это плохо, потому что заграница намерена использовать высокопоставленное лицо в своих интересах. Речь идет о компрометации государя, его семьи. Подробности дела не очень интересны. Интересен путь, на котором некое высокопоставленное лицо поскользнулось и оставило кучу улик, и кучу дерьма, которое еще предстоит разгребать. Непонятно, почему это лицо их не уничтожило.

-Кучи дерьма?

-Кучи улик.

-Почему вы не вмешались раньше?

-Дорогой мой, вы знаете, как тщательно нам надо работать! Мы намерены пока как можно меньше беспокоить это высокопоставленное лицо. Трудно истолковать все, что мы знаем о делах и планах этого лица. Сырой материал такого рода, как правило, отрывочен и не точен, полон ссылок и намеков, понятных лишь посвященным. Правильное прочтение добытых сведений — ключ работы.

-Вы затеваете сражение...

-Да, сражение. Говоря откровенно, сражение против опасности, грозящей обществу.

-Попросту борьба с невидимками, не так ли?

-Разумеется, мы не бездействуем и собираем информации. — сказал "неброский костюм". — Наше ведомство работает, не покладая рук. Но может быть, мы неправильно ведем бой? Настоящая война ведется не только против привычной угрозы, исходящей с Запада, а против здешних негодяев, которые хотят погубить страну. И вы, как я, хорошо знаете, насколько серьезна угроза именно изнутри. Таков наш вклад в обеспечение охранения порядка. По — моему, он бесспорен.

-Мы, бюрократы, бывшие и действующие, все на одно лицо, не правда ли? "Я искренне и от всей души надеюсь, что совместными усилиями мы добьемся"..., "Мне хочется, чтобы вы верили", "Мы поддерживаем ваши устремления", "Можете положиться...". И тому подобная чепуха, которой и вы, и я, сыты по горло.

-Но все будет и дальше именно так.

-Давайте к делу.

-Извольте.

...Со стороны Александровских казарм на Серпуховском шоссе еле слышно доносились сурны, барабаны, медные, старинной работы "воеводские" набаты — их по традиции вывозили на ежеутреннюю побудку на четырехконных упряжках. Раньше ими подавали общие команды: "вперед", "по коням", "спешиться", "на вылазку", а нынче их медные вопли дополняли общую команду на подъем.

-К делу, так к делу. — покладисто ответил "неброский костюм". — Речь идет о высокопоставленном лице, о генерале Матвееве...