4
Из здания Штаба Московского военного округа, на Пречистенке я вышел, будто заново родившись.
Авантюра моих родственников, призванная оградить меня от фронта, завершилась для меня наиболее благоприятным способом. По дороге сюда я более всего опасался, что именно здесь мне и предстоит служить, а штабы и штабных я еще с прошлой жизни на дух не переношу. Да и тянуться и щелкать каблуками с видом "чего изволите" — это тоже не мое!
Казалось бы, пробыл тут всего каких-то полчаса, а уже рука устала честь отдавать — военных тут избыток, особенно начальников.
Слава Богу, что у меня теперь иная судьба — запасной батальон родимого 8-го Московского Гренадерского полка.
Несмотря на сильный холодный ветер, я решил прогуляться по Волхонке до Кремля, проветриться и поразмышлять.
Конечно, спасение меня от ужасов войны для родителей было задачей номер один, особенно в свете того, что за неполных два месяца на фронте я дважды был на волосок от смерти. То, что отцу было под силу решить мою дальнейшую судьбу, я нисколько не сомневался: статский советник, согласно "Табели о Рангах" — это нечто среднее между полковником и генерал-майором. К тому же, папа — чиновник Военного министерства.
Удивительно другое — как он тонко меня просчитал!
Ведь очевидно, что служба при штабе у меня, скорее всего, не сложилась бы! Хотя с точки зрения любого родителя — сие есть предел мечтаний. Отец поступил мудрее и учел мой прошлый характер и те его изменения, которые он наверняка приписал нахождению во фронтовой обстановке.
Протекция вышла удачной во всех смыслах — я снова в строю, в своем полку и при этом дома.
Надо будет поблагодарить его, желательно тет-а-тет... Ведь маме ни к чему лишний раз волноваться!
Черт! Как же неудобно ходить с шашкой на боку! Приходится придерживать ее левой рукой, чтобы эта "селедка" не путалась в ногах. Однако, придется привыкать — здесь не "полевая обстановка" и ношение этого аксессуара теперь обязательно!
Зато выгляжу теперь, как на картинке: шинель с башлыком, шашка, фуражка и пистолет в кобуре.
Особенно резкий порыв ветра заставил меня поежиться — хорошо, что матушка заставила меня поддеть под китель безрукавку из козьего пуха. Мне еще простудиться не хватало!
Незаметно для себя, я дошел до Публичной библиотеки, которая размещалась в доме Пашкова, и остановился в нерешительности.
И куда бедному подпоручику податься? Разве что, в Александровский Сад, потом пройтись до Исторического музея и направо на Красную площадь? А там, у памятника Минину и Пожарскому — стоянка извозчиков.
Решено!
Итак, на чем я там остановился? Папа— молодец, а шашка — нахрен не нужна?
М-да... Глубока и извилиста мысль русского офицера, который к тому же и российский юрист...
Итак, что меня ожидает на новом месте службы?
Скорее всего, что очередной геморрой — в переносном смысле этого слова. Запасные части, по воспоминаниям современников — это редкостное болото. Старшие офицеры — сборище посредственностей, унтера — редкостные садисты, солдаты — угрюмое быдло, снабжение — в целом хреновое.
Мечта идиота!
Теперь опять, почему-то, начинаю думать, что фронт — это наилучший выход... Как вспомню пополнение, которое мы получили после взятия Штрасбурга, сразу хочется сначала напиться, а потом — застрелиться!
Можно и наоборот — сначала застрелиться... А ведь мне наверняка придется со всеми этими запасниками возиться! Типа, "сено-солома-шагом-марш" и учить с какой стороны за винтовку держаться!
Ладно! Поживем— увидим!
Сейчас возьму "лихача" и за Генрихом — на Грузинский!
Поедем в ресторан праздновать мое новое назначение. Надо только подобрать что-нибудь на первом этаже и без ступенек, чтобы и на костылях можно было войти.
5
Ну вот, я и прибыл к новому месту службы.
Покровские казармы, построенные еще при Павле I, и в прошлой жизни поражали меня своей монументальностью: мощный восьмиколонный портик увенчан массивным фронтоном с изображением двуглавого орла. Здесь и дислоцируется запасной батальон 8-го Московского гренадерского полка.
Дежурный унтер-офицер объяснил мне, как найти батальонного адъютанта, и я, пройдя по длинному сводчатому коридору, вошел в канцелярию.
В узкой, плохо освещенной комнате двое: чубатый писарь в звании ефрейтора и уже знакомый мне поручик Юванен.
Поздоровавшись, предъявляю свое предписание.
— О-о! — Вскидывает брови батальонный адъютант. — Отчен ра-ад, што-о и-именно фы тепер пу-утете у на-ас слу-ушить! Приса-ашифайтес! Хо-отитте тча-аю?
Блин! Теперь придется привыкать к чухонскому выговору такого нужного человека, как Юванен. До этого мы встречались трижды, в связи с выдачей жалования, но тогда общение ограничивалось двумя-тремя общими фразами. Вообще-то понятно почти все, что он говорит, только некоторые слова трудно разобрать из-за сильно искаженного произношения.
К концу нашего недолгого, но чрезвычайно информативного разговора, я уже почти приспособился правильно понимать своего собеседника.
Юванен объявил, что я буду назначен командиром 4-ой роты. Сие знаменательное событие произойдет сразу же, как только командир батальона — подполковник Озерковский, подпишет соответствующий приказ. Но произойдет это не скоро, так как начальство имеет обыкновение появляться не часто и не раньше, чем к обеду.
Рота под командованием фельдфебеля только три дня назад прибыла из Сокольнических казарм, где и была сформирована из учебных команд. Унтер-офицеров крайне мало — по одному на взвод. Кроме того, я буду единственным офицером в роте, так как младших офицеров в батальоне нет, и не предвидится. Вооружение получено согласно штату, вот только это не карабины, а пехотные трехлинейки старого образца с гранеными штыками..
Вывалив на меня весь этот ворох информации, поручик, видя мое обалделое состояние, вежливо поинтересовался:
— Е-есчо тча-аю?
* * *
Н-да... Начальничек у меня, оказывается, чудненький.
В нехорошем смысле слова.
Если кратко: болванус напыщеннус вульгарис, хоть архетип с него пиши. Холеный, самодовольный, холерик с возмущенными глазами навыкат и подкрученными усами как у Вильгельма II.
Явился дражайший подполковник уже в пятом часу вечера. Поздоровавшись и выслушав мой доклад, он первым делом посоветовал мне отращивать усы, дабы полностью соответствовать традициям столь славного полка. Потом, не глядя, подмахнул приказ о моем назначении и отбыл "в оперу", на прощанье, осчастливив нас с Юваненом откровением, что "с этим быдлом надо построже!"
Судя по отнюдь невосторженному выражению лица батальонного адъютанта, подполковник и для него не был его любимым начальником.
— Флатисла-ав Йу-урьефитч, претпочета-ает комантофать фесьма-а лаконитчно-о! — С иронией произнес поручик, заметив мой задумчивый взгляд.
Позже, Юванен со всей возможной политкорректностью, в сжатой форме познакомил меня с некоторыми страницами из личной биографии Озерковского.
Сей замечательный тип, был незаконнорожденным сыном князя Любомирского. Окончил пажеский корпус и стал служить в лейб-гвардии Кексгольмском полку. В самом начале Мировой Войны под Алленштайном, от близкого разрыва, тогда еще штабс-капитана Озерковского, контузило и поцарапало осколком ухо. После чего он впал в прострацию и два месяца мычал и закатывал глаза, а когда заговорил, обнаружилось, что бедняга подхватил синдром "фронтобоязни": даже от звуков далеких разрывов у него начинался нервный тик. Начальство услало героя в тыл, адъютантом запасного батальона того же Кексгольмского полка, предварительно наградив его орденом Св.Владимира с мечами. В 16-ом году Озерковский стал капитаном, а полгода назад получил под командование наш запасной батальон, при переаттестации из гвардии, став подполковником.
Службой в Москве Владислав Юрьевич тяготился, так как считал ее понижением, отчего старался появляться в части как можно реже.
Вот такая история.
На этом мы с поручиком Юваненом распрощались, под предлогом того, что уже вечер, а необходимые для моего вступления в должность формальности могут быть соблюдены не ранее чем завтра.
6
На следующий день, приехав "на работу", я первым делом уселся подписывать целую пачку бумаг, врученную мне батальонным адъютантом: списки, приказы, ведомости и тому подобная макулатура.
По завершении бюрократических процедур, мы напились чаю из начищенного пузатого самовара, и Юванен отправил вестового в мою новообретенную 4-ю роту с приказом фельдфебелю: явиться пред очи командира".
Я внимательно разглядывал человека, которому теперь предстояло быть моей правой рукой: чуть выше среднего роста, крепкий, с неподвижным вытянутым лицом. Под длинным крючковатым носом — короткие густые усы. Внимательные с прищуром глаза смотрят жестко. И для полноты картины — три Георгия на груди.
Суровый дядя.
— Фельдфебель Дырдин по вашему приказанию явился!
— Эт-то фаш но-офый команти-ир ро-оты — по-одпорутчик фо-он А-аш. Ему-у и токла-атыфайте!
— Господин подпоручик, рота в составе двухсот двух душ нынче на строевых занятиях! Больных нет! Ранетых нет! — вскинул ладонь к козырьку фуражки Дырдин.
— Вольно! — Козырнул я.
— Я-а фа-ас по-ольше не сате-ершифаю! — кивнул мне Юванен. — Шелла-аю прия-атнаа профести-и фре-емя!
* * *
Осмотрев расположение роты, мы с Дырдиным вышли на плац, где взводные унтера дрессировали личный состав.
Выстроившись в две шеренги, бойцы дружно пролаяли "здрав-желаю-ваш-бродь" и замерли неподвижно, пожирая меня глазами.
А ничего их, там — в учебной команде, вымуштровали. Стоят почти прилично.
Я внимательно разглядывал своих новых подчиненных. Народец, надо сказать, там был самый разномастный — от молодых увальней до степенных бородатых мужиков. Унтера вроде ничего: на вид, по крайней мере — все четверо с наградами.
Ладно. Разберемся.
— Вольно! Продолжайте занятия!
Повинуясь моему приказу, зарявкали унтер-офицеры, возвращая личный состав к постижению главной воинской науки — шагистики.
А мне пора переходить к скучной, но необходимой обязанности — военно-бухгалтерскому администрированию. Я, в сопровождении Дырдина, отправился на экскурсию по бесконечным сводчатым подвалам покровских казарм — искать делопроизводителя по хозяйственной части. Чиновник должен выдать мне ротную печать, книгу "приход-расход" и денежный ящик, затем предстояло назначить на роту артельщика из нестроевых, и подыскать себе денщика.
Последний вопрос был для меня животрепещущим. Как я уже успел убедиться, денщик или ординарец — это практически личный тыл офицера и очень важно, чтобы в этом самом тылу был нормальный, надежный человек.
Решилось все неожиданно просто...
В коридоре у оружейной комнаты я нос к носу столкнулся с высоким ефрейтором с черной повязкой на глазу и Георгиевским крестиком на гимнастерке:
— Савка?
— Вашбродь... Господин пра... Господин подпоручик!!!
* * *
Домой мы поехали уже вместе с Савкой, отныне официально назначенным моим денщиком.
— Ну, рассказывай, братец, как ты тут оказался?
— Чего рассказывать-то, вашбродь?
— Вне службы, можешь звать меня Александром Александровичем. Ведь ты мне жизнь спас...
— Ну, дык... — Смутился Савка. — Раз оно такое дело...
— Ты, рассказывай, рассказывай!
— Стало быть, как вас в госпиталь отправили, почитай недели две прошло, и тут приказ — полк на пре-фор-ми-ро-вание.
— Переформирование?
— Ну, да! По железной дороге повезли нас на Млаву. Там полк весь остался, а нас раненых дальше повезли — до Варшавы. Там, еще почитай две недели в госпитале лежал. Тут приказ пришел, мол "наградить "Георгием", с повышением в чине". Прямо в палате крест вручили, поздравили всяко, а потом на комиссию. И вышла мне, стало быть, полная отставка по увечью. Бумаги дали, что негодный я и в Москву отправили. Пока на поезде добирался, маялся всю дорогу — куда себя деть? В приказчики теперь не возьмет никто — кому кривой в лавке нужен? В Мышкин воротиться? Дык, я ж с двенадцати лет в Москве в лавке служил — дома-то почитай уж, и забыли все. Мамка с тятькой померли, а у брата старшого детёв мал-мала меньше. Куда им еще нахлебничек-то? Вот и думай — то ли в поденщики идти, то ли по церквам побираться.
— Да, уж... — Только и смог сказать я в ответ на сие немудреное повествование.
— Приехал, стало быть, я в Москву, — продолжил Савка, — и в Казенную палату двинул — пенсию справить и поощрение орденское. Туды-сюды по комнатам побегал, а в одной такой комнате — офицер сидит. Капитан. И говорит, что приказ такой есть — увечные воины, коие желают и далее служить в войсках во благо Отечества, могут прошение в особый комитет, и поступить на нестроевую службу(*). Я маленько подумал, да и попросил рассказать, где этот самый комитет сыскать. Ну, а там уже все просто было. Направили меня к месту моей прошлой службы — в наш Московский гренадерский. С тех пор и служил при арсенальной комнате. Вот так...
— Теперь, надеюсь, тебе повеселее служить будет?
— С вами, Алексан Алексаныч, и вправду веселее будет! Привык я с вами... Вы не сумлевайтесь, я — не подведу!
— А я и не сомневаюсь!
Извозчик остановился у кованой калитки нашего дома. Я расплатился и приглашающе махнул рукой:
— Вот здесь, Савка, я и живу! Идем...
7
Офицеры нашего батальона, расположившись в так называемой "штабной комнате", обсуждали текущие дела.
На без малого восемь сотен солдат и унтеров, офицеров было всего шестеро, считая подполковника и адъютанта. Время от времени компанию нам составлял наш батальонный доктор Иван Самойлович Бусаров — сухощавый и глуховатый мужчина лет около пятидесяти.
Со своими сослуживцами я сошелся легко, в основном в силу прошлого жизненного опыта, ибо работа юриста подразумевает умение "просчитать" клиента.
Командиром первой роты был поручик Беляев — любимчик нашего Озерковского. Заносчивый и нелюдимый тип, к тому же хам и матершинник, не упускавший случая распустить руки в отношении подчиненных. На его бледном узком лице, казалось, навечно застыло брезгливое выражение.
Второй ротой командовал поручик Пахомов — румяный и вечно сонный вьюнош весом никак не менее семи пудов. Точнее, "командовал" — это не то слово. То слово — это "числился". Командовал за него фельдфебель, а Пахомов вел бухгалтерию, ел, спал и разглагольствовал о лошадях. Как его занесло в гренадеры, мне было непонятно — ему бы в кавалерию податься. Хотя, конечно, при таких габаритах его никакая лошадь не выдержит.
Третьей роте повезло больше, чем первым двум. Ибо начальствовал там подпоручик Сороковых — балагур и весельчак с обаятельными ямочками на щеках. Фронтовик, как и я, он, помимо "Анны", имел еще и "Станислава". В запасном батальоне оказался волею бюрократов из штаба округа, ибо в тылу откровенно скучал, не зная к чему себя применить. Вся его бурная энергия расходовалась исключительно на шутки и розыгрыши, мишенью которых обычно был флегматичный Пахомов.
Больше всех, несомненно, повезло четвертой роте, потому как командовать ею назначили умелого и скромного меня.
* * *
Сейчас господа офицеры были заняты — обсуждали обстановку на фронтах у нас и у союзников.
На начало ноября 1917 года ситуация была несколько отличная от той, что я помнил из читанных когда-то книг о Первой Мировой. На западе русские войска вышли и закрепились практически по линии государственной границы. Кроме того, был занят кусок Юго-Восточной Силезии от Оппельна и далее на юг вдоль Одера до австрийской границы. Попытка прорыва дальше на юг — на Ольмюц во внутренние районы Австрии, была остановлена только ценой чудовищных потерь Австро-Венгерских войск. По сути, двуединая монархия еще могла как-то трепыхаться, воюя с итальянцами, но возможности вести какие-либо наступательные операции на русском фронте не просматривалось.
Поскольку Болгария и Румыния в этом мире в войну не вступали, то следующим по значимости фронтом для России был Кавказский. После захвата в прошлом 1916 году большей части Внутренней Армении, из-за суровой зимы боевые действия возобновились только в апреле, когда горные районы стали более или менее проходимы. Сил и ресурсов для дальнейшего наступления в направлении Стамбула было явно недостаточно, поэтому боевые действия свелись к отвлекающему удару русских войск в Месопотамии. Это вынудило турок перебросить войска с востока, после чего англичане смогли взять Багдад.
Что касаемо союзников, то ситуация на их фронтах складывалась аналогично нашей истории, хотя те же США вступили в войну не в апреле 1917-го, как у нас, а в июле.
"Бойня Нивеля" в апреле-мае стоившая обеим сторонам порядка 480 тысяч жизней, закончилась все с тем же результатом. Утерев кровавые сопли, союзники решили попробовать еще раз. Наступление во Фландрии началось 1 августа и продолжалось до сих пор, хотя я знал, что закончится все 21 ноября при Камбре, и будет стоить противоборствующим сторонам еще почти 600 тысяч убитых.
Что касается итальянцев... Была такая поговорка: "Для чего нужны итальянцы? Для того, чтобы и австриякам было кого бить!". Наступление итальянских войск под Изонцо началось одновременно с боевыми действиями во Фландрии, но закончилось все довольно печально, ибо Австро-Венгерские войска, в основном при помощи трех германских корпусов, перешли в контрнаступление и разгромили непутевых потомков древних римлян при Капоретто, захватив одними только пленными 275 тысяч человек.
* * *
Стратегические экзерсисы были прерваны появлением на плацу под окнами наших соседей.
Дело в том, что Покровский казармы были рассчитаны на полк четырехбатальонного состава, поэтому к нашему 8-му Московскому Гренадерскому подселили временных жильцов в лице 56-го Запасного Пехотного полка в составе двенадцати рот.
Несколько дней назад, гуляя по Александровскому Саду, я представлял себе все ужасы службы в запасной части, но на деле все оказалось немного лучше, чем я ожидал. Все же, в гренадеры отбирали народ получше, посильнее и посообразительнее.
А вот 56-ой Запасной был полнейшим воплощением всех возможных недостатков строевой части. Если кратко: стадо баранов под командованием козлов. Я, конечно, слышал, что пастухи именно так и поступают, потому как козлы умнее и берут на себя функции вожаков стада, но в приложении к людям все это выглядело удручающе.
Народец там подобрался все больше мелкий, ленивый и туповатый. Процедура тренировок запасников на плацу вызывала жалостливое недоумение, типа "что все эти люди здесь делают?".
С офицерами в 56-ом полку дела были еще хуже, чем у нас. Нас-то на четыре роты двое вменяемых — я и Сороковых. А у них, на двенадцать рот, вменяемых было трое: двое выслужившихся в офицеры из унтеров и один московский интеллигент Сережа Эфрон, кстати — муж Марины Цветаевой!
Наше гренадерское офицерство с "запасными" коллегами не ладило, за исключением Эфрона — Сергей был принят нашим сообществом благосклонно, по причинам мне неизвестным.
В продолжении темы о Запасном Пехотном, остается добавить, что вооружены они были трофейными австрийскими "Манлихерами" без штыков, причем винтовок хватало только на половину личного состава и подразделения постоянно делились по типу тренировки на "шагистов" и "стрелков", передавая оружие по кругу.
Поглядывая в окно на мучения пехотинцев, изображавших штыковой бой с помощью прикрепленных к винтовкам прутиков, я размышлял о том, что несмотря на явный прогресс, по сравнению с известным мне вариантом развития исторических событий, Россия все же полностью не смогла полностью обеспечить себя всем необходимым для полномасштабной войны.
Думы тяжкие были прерваны неожиданным вопросом поручика Беляева:
— Барон, вы ведь служили в третьем батальоне?
— Именно так, Владимир Игнатьевич!
— Вот видите! Я же говорил! — Победно ухмыльнулся Беляев. — Капитан Берг был вашим начальником?
— Да. А в чем дело?
— Просто, мы с Андреем Ильичем, обсуждаем целесообразность похорон штаб-офицеров на Родине, за счет казны.
— Я считаю, что это весьма почетно! — подтвердил Пахомов.
— А причем тут капитан Берг?
— Ну, как же? — Удивился наш "самый весомый гренадер". — Ему же еще летом памятник справили на Введенском, за казенный счет! Я еще с одним взводом в караул ходил. Командование гарнизона было и из штаба округа тоже!
Но я уже не слушал...
Надо же, а я, лопух, и не знал, что Иван Карлович похоронен здесь — в Москве!
_____________________________________________________________________________
(*) "Особый Комитет" — Авторский произвол, навеянный Комитетом Набора солдат-инвалидов при Временном Правительстве. Все же, в одном только Питере с 27 мая по 25 октября 1917-го целых три батальона сформировали!
(C) August Flieger
12 апреля 2011
