Небо шамана. 1 часть

Гордон-0ff Б&Ю

Небо шамана

Ученик шамана орков из другого мира попадает в тело советского лётчика в июне 1941 года. Будет не очень много магии, и может немного скучно, как-то сложно магию к нашей реальности привязать... Интересно, что из этого получится. Безумно трудно, когда протолкала героя и открыла ему доступ к магии, не позволить ему и себе как Василисе Прекрасной: "Направо махнула — озеро, налево махнула — лебеди поплыли...". Это уже не реальный герой, а пластиковый Терминатор в детском садике со страшным аннигилятором наперевес. Вообще, всё очень не серьёзно и не ловите меня на документальной достоверности, хотя некоторые документы смотрела, но не для документальности, а скорее для более точной передачи атмосферы и характеров людей. Просто попробовала представить себе магию и почему у нас с ней так плохо. Но и это не самое главное, хотелось через призму взгляда пришельца посмотреть на удивительное чистое и светлое, обманутое и оболганное поколение наших бабушек, которые сумели, нет, СУМЕЛИ, без криков и визга...

Отдельное СПАСИБО Оле Реве! Моим друзьям, дававшим пояснения по авиации и техническим вопросам. В тексте ничего сложного, как и хотела, то есть 11+.

К вечеру, когда над нагретой степью горячий воздух начинает дрожать, а пряный запах подвявших под жгучими летними лучами Пери трав просто пьянит, так хорошо прилечь на расстеленный чепрак и положить голову на тёплую гладкую вытертую до блеска кожу седла, чтобы сквозь прищуренные ресницы смотреть, как величественно садится за далёкие взгорки красно-багровый диск светила. В эти минуты кувыркающиеся и выписывающие свечки и пируэты в вышине чвички выводят свои журчащие трели особенно пронзительно и громко, словно торопятся успеть до того, как на степь стремительно упадёт темнота, а может это они так сердятся и сообщают своё недовольство таким быстрым окончанием летнего дня наполненного жарким маревом и вкусными летающими насекомыми... На пропахшем духмяным конским пОтом войлочном чепраке, закинув руки за голову, лежал... Его наверно можно назвать атлетически сложенным пареньком лет семнадцати*, если бы не острые рога на макушке, зеленоватый цвет кожи, острые кончики чутко шевелящихся оттянутых вверх нечеловеческих ушей... А звали его Зарвандор или Зарвандир (первый вариант имени детский, можно сказать уменьшительно ласкательный, второй более взрослый, в переходном возрасте допустимы обе формы обращения.

Он ученик шамана, но его это почему-то совершенно не радует, хотя очень многие сверстники ему люто завидуют. Открою тайну, он бы лучше был простым охотником, а когда ему бы исполнилось двадцать шесть лет, он смог бы как старший брат наняться в охрану каравана, с которым прошёл бы насквозь всю великую степь до самого южного моря и живых лесов у гор на севере, где живут длинноухие большеглазые загадочные люди леса. Караванщики бы торговали, а он посмотрел, как живут люди в полуночных и закатных баронствах. Зарвандор часто мечтал, потому, что ему ужасно не нравилось учиться у старого Гельвендира, пусть все и говорят, что это великая честь учиться у самого сильного шамана в стане Ворона, а может и всей Степи, что племени Красного Ворона ужасно повезло, что старый шаман не согласился переехать в главный стан и стать личным шаманом верховного вождя. Вредный и дотошный, длинный, худой, словно высушенный сухим ветром старикашка за любую ошибку больно лупит своей палочкой с кисточкой на гибком кончике, обычно такой палочкой чувствительно щёлкают по носу вредничающего коня. Получать щелчок кончиком с кисточкой по спине или плечам очень неприятно и надолго остаются болючие синяки, которые шаман не лечит. Конечно, Зарвандор никогда не покажет, что ему больно, да и стыдно показывать, когда ты сам ростом два метра и размахом плеч как два противных старикашки. Даже не верится, что когда-то шаман был выше него ростом, а статью и лицом был такой красавец, что молодые гордые орчанки чуть не дрались за право сжать в ладошках его рожки в шатре шамана**. Теперь костлявый, на запредельно кривых ногах он был ростом едва на голову ниже ученика, а исковерканные годами колени торчат в стороны, словно он не стоит, а постоянно в полу-приседе. Да и кому из учеников и когда нравились строгие и требовательные учителя, ведь они требуют и заставляют не так как любимые, которые прощают шалости и не требуют учить, легко принимают любые оправдания, дают списывать и вообще не настаивают на изучении своего предмета. И чем учить невыговариваемые слова древнего языка магов, так хочется пойти на тренировку и повалять по твёрдой земле своих сверстников, которым повезло и они учатся на охотников, а не угораздило родиться с магическим даром. Да и что за дар? Все знают, что дар шаманам Богиня дала совсем маленький, что по сравнению с даже самым слабым магом, шаман как слепой кутёнок рядом с матёрым самцом. И наверно даже хорошо, что Богиня запретила войны, даже представить страшно, что может сделать выученный маг, если решит выступить на стороне одного из противников...

Правда шаманам дана дружба с духами, вернее шаманы очень мало прямо используют силу, но легко могут договариваться с духами и это не только духи ушедших или животных, это ещё духи стихий, которые могут быть очень сильными и иногда шаман через своих духов может сделать даже больше иного могучего мага. Но Зарвандору это было совершенно не интересно, ну, не хотелось ему быть шаманом, и не видел он ничего интересного в том, чтобы договориться с каким-нибудь духом, которому просьбы и уговоры этих глупых людишек не нужны совершенно и надо духа уговорить-умаслить-даже обмануть, а ведь духи не имеют разума, они искренние как маленькие дети... И Зарвандор уже даже не пытался ничего объяснять, глядя на искрящиеся завистью глаза приятелей детских игр, ведь любая его попытка честно всё объяснить, заканчивалась обидой на него. Даже его любимый родной брат, выслушав, прямо спросил, зачем ему было нужно так унижать родного старшего брата и показывать, что тому Богиня не дала ни капли Дара?...

* * *

Старший сержант ВВС Александр Гурьянов, лётчик полка "Чаек" Западного Особого военного округа встретил войну совсем не так, как им столько говорили и как они готовились. Накануне лучший друг и однокашник Мишка Щечихин притащил откуда-то целый мешок ещё не созревших, твёрдых как деревяшка кислых зелёных яблок, но Сашка под расслабленную субботнюю трепотню в новой казарме сточил их пару десятков. И когда весь полк по команде отбой уже видел первые сны, Сане стало как-то неуютно, что-то словно в животе странное чужое ворочалось. В общем, часа в два ночи, как он не торопился, до туалета он добежать не успел, и трусы потом пришлось стирать, а съеденные яблоки рвались из организма с прытью спасающихся с тонущего корабля крыс. Когда невыспавшийся, в мокрых ещё не высохших трусах, злой Гурьянов, наконец, решил урвать хоть полчаса сна оставшиеся до подъёма, на аэродром стали пикировать немецкие пикировщики. Вообще, он даже не понял сначала, что это такое, ну, не бывал Саня раньше под бомбёжкой, и когда его взрывной волной смело и закинуло к турникам самодельной спортплощадки, Саня испытал только недоумение, как и тогда, когда ещё до налёта на аэродром слышал ровный гул множества самолётов в тёмном небе, ему в голову не могло прийти, что это звук моторов чужих самолётов...

Санин полёт после могучего пинка взрывной волны от взорвавшейся авиабомбы закончился ударом стриженной макушки об врытый столбик скамейки и в сознание он пришёл когда налёт уже закончился, и сквозь рассветные сумерки стало видно поднимающиеся над расположением и лётным полем там и тут столбы дыма. Доносились разные крики и женский плач, хищный треск пожирающего добычу пламени. Борясь с подступающей тошнотой и головокружением, кое-как отряхнув испачканные галифе и майку, Саня двинулся к людям. Он оказался в галифе только потому, что они тоже промокли от мокрых трусов, а на себе их высушить было гораздо быстрее, поэтому и собирался лечь спать в штанах. На месте многих строений остались дымящиеся воронки, у казармы, где он жил не было ближнего угла и почти всей крыши. На стоянке так красиво в ряд выставленных самолётов полка суетились в дыму и поднятой пыли какие-то фигуры, везде, куда доставал взгляд были видны только раскуроченные дымящие обломки и ошмётья того, что ещё недавно было красивыми боевыми самолётами, которые гордо задирали к небу свои кургузые толстые носы со скруглёнными коками винтов. Никому в этой неразберихе до Сани не было никакого дела и он, переступая через обрушенные балки, стараясь не пораниться об торчащие злые закопчённые осколки и махрящуюся щепу изломов, старался не потерять с ног казённые шлёпки "ни шагу назад", бродить в развалинах босиком совсем не хотелось, даже в тапочках приходилось осторожно выбирать куда поставить ногу. Хорошо, что его койка и тумбочка оказались почти в самом конце казармы, и он нашёл в пыли свои сапоги и гимнастёрку. Правда один сапог пришлось искать довольно долго, он отлетел в сторону и оказался под другой перевёрнутой тумбочкой. К сожалению, гимнастёрка не порадовала, пришлось вынуть всё из карманов и переложить в карманы бриджей, потому, что надевать и носить изорванные обгоревшие лохмотья без одного рукава, было глупо, как ещё все документы уцелели, просто удивительно. Спохватившись, Саня оторвал с воротника петлицы с крылатыми эмблемами и с тремя треугольниками на голубом фоне. То, что местами по развалинам валяются красные от крови лохмотья, а из-под заваленной двери в бытовую комнату торчат чьи-то голые пятки вывернутые так, как ни один гимнаст не смог бы вывернуть, как-то прошло мимо Саниного сознания. Может потому, что всё время нужно было бороться с подкатывающими волнами тошноты и пульсирующей головной болью с головокружением от сотрясения головного мозга. Последней нужной находкой стал ремень с пустой кобурой для нагана, который хранился в оружейной комнате штаба. Очень уж комиссар с командиром полка подполковником Мирошкиным боялись, как бы красные военлёты после пары стаканов пальбу не устроили, а тут ведь до границы доплюнуть можно...

* * *

Зарвандор с детства считал себя даже не охотником, а воином. Это ведь жутко почётно, добывать еду для племени или защищать его. Ещё в шестнадцать лет он вышел сам на своего первого дикого кранда

* * *

, когда охотники окружают в степи стадо, эти спокойные флегматичные животные становятся очень опасными. Матёрые самцы выходят на края, а в середину сгоняют детёнышей, вокруг которых встают самки. И можно конечно перебить многих стрелами, но охота — это не только добыча еды, это ещё и доблесть, не только показать себя, важнее самому окунуться в шквал боевой дрожи, когда чувства становятся пронзительнее и только в эти мгновения живёт настоящий мужчина! Ведь мясо можно взять и зарезав любого из прирученных и пасущихся рядом со стойбищем животных, только домашние почему-то почти в два раза мельче диких, и их не добыли, а словно собрали, как женщины свои ягоды и коренья. Вот поэтому охотники по очереди спрыгивают со своих коней, чтобы остаться против противника с одним копьём и ножом на поясе. Духу кранда нужно показать своё уважение, нужно быть честным и выйти на равных, чтобы быть достойным своей добычи. И когда разъярённый кранд взрывая толстыми ногами сухую степную землю несётся на тебя, чтобы смять, сбить, затоптать, пробить дорогу всему стаду с самками и детёнышами, у охотника есть только один удар, узким и длинным наконечником копья, которое в повлажневших ладонях кажется таким маленьким и хрупким, а маленькие глазки кранда едва видны на фоне покрытой пылью толстой и крепкой шкуры. Надо крепко сжав древко копья неподвижно ждать приближения набегающего самца, чтобы только в самое последнее мгновение чуть спружинить ногами выбросить руки с копьём вперёд и точно направить наконечник в глаз. При этом копьё должно быть чуть выше воображаемой средней линии головы и конец древка отведён на полторы головы наружу, только тогда наконечник не завязнет в крепких костях черепа, а проскользнёт вслед за зрительным нервом в узкую щель в мозг, рассекая его и убивая могучего зверя. И только после того, как протолкнул копьё можно отпрыгнуть в сторону, чтобы не оказаться сметённым тяжёлой тушей, живой или бьющейся в агонии, ещё не успевшей осознать свою гибель.

Только после этого мальчишка-орк может считаться мужчиной и его признают взрослым. Зарвандор уже имел за спиной трёх добытых диких крандов, и всё шло к тому, что он станет воином и исполнит свою мечту. Но три года назад вечером в их шатёр вдруг пришёл шаман, а ушел, уводя с собой ошарашенного Зарвандра. После похоронного обряда, для семьи он стал мёртвым орком и теперь в дни памяти предков его вспоминают в числе умерших, ведь шаман служит всему племени и не может иметь семью. То есть теперь его брат и сестра стали чужими, как родители и другие родственники, а родственные связи у орков очень важны и почитаемы. Вернее, семью шаман иметь может и даже детей, но от своего рода должен отказаться, а его дети, если не унаследовали дара (дар очень редко переходит по наследству), считаются по роду матери и, став взрослыми, уходят из племени в её род если не могут стать учениками отца... Хотя, если быть честным, то последний год отношение Зарвандора к обучению стало немного меняться, возможно потому, что прекратилась изнуряющая подготовительная муштра, да и получаться уже кое-что начало. Будь у шамана чуть больше педагогического умения, он бы сразу научил ученика чему-нибудь простенькому чем пробудил у него интерес, но шаман был выше таких глупостей и учил тупо и прямолинейно, а что может быть скучнее чем сидеть и часами пытаться достичь внутренней концентрации. Только врождённая упёртость Зарвандора не позволила ему легко отказаться от уже ставшей натурой привычкой страдать от выпавшего на него "шаманского счастья", которого он всей душой НЕ ХОЧЕТ...

* * *

Когда Саня пришёл в себя, и стал воспринимать происходящее, было уже позднее солнечное утро. А когда захотел, чтобы лысый ворчливый доктор обработал ему ободранный при падении локоть, оказалось, что от домика медсанчасти не осталось ничего, хотя доктор оказался жив. Он погрузил в две машины всех раненых при налёте, которых ему даже перевязывать было нечем, повёз их в госпиталь. Командир после налёта тоже остался жив, и едва выяснилось, что стоявший в стороне под деревьями связной самолёт не пострадал, прыгнул в него и улетел в дивизию для доклада и получения указаний. Комиссар, чудом угодивший в авиацию, никогда не летавший и кажется боящийся высоты даже высоты крыльца штаба остался за старшего. Но вместо руководства полковым хозяйством он заперся у себя в домике (от штаба осталась только кучка обгорелых развалин). Теперь успевший напиться до полного изумления комиссар, кричал из-за закрытой двери пьяным голосом, что "он всё доложит товарищу Клокову" и "никому ЭТОГО не позволит"! Кто такой ТОВАРИЩ КЛОКОВ никто не знал, и ЧТО он не позволит тоже, но комиссара не дёргали, ясно, что толку от него ни на грош. Зампотех с замотанной какой-то кровавой тряпкой рукой чем-то распоряжался в дальнем конце аэродрома. Пожары после бомбёжки практически потушили, люди приходили в себя и начали заниматься делом, но некоторые, как и сам Саня ещё очухивались от этой громыхающей побудки. Сане было жутко обидно смотреть вокруг, он как и многие гордился своей службой в авиации, самолётами, своим полком, который всегда хвалили и часто ставили в пример. Ещё вчера вокруг был идеальный порядок и красота, ведь даже две большие палатки столовой и стоящие позади них полевые кухни с маленькой кухонной палаткой убрали в глубину леса, чтобы они не оскорбляли своим неуставным видом глаза проверяющих. Все дорожки были отсыпаны и утрамбованы специально привезённым с карьера светлым золотистым песком, а края выложены торчащими побеленными уголками кирпичами, которые на субботнике всем полком весной выковыривали из развалин панской усадьбы. А покрашенный голубой краской на краю лётного поля домик медсанчасти выглядел как игрушка, и было очень удобно использовать его в качестве ориентира при заходе на посадку. Сашка за год службы здесь после Серпуховской военной школы пилотов приложил вместе со всеми к появлению этой красоты немало сил, комсомольского задора и пролил пота. Ведь полк стал его новой семьёй и домом, родную то он толком не помнил.