Дочь смотрителя

Гордон-Off Ю и Б

Дочь смотрителя

Ничего против НАШЕ-ВСЁ, в смысле — Александр Сергеевич, не имею. Вообще, сначала это была просто шутка, а потом получилась книжка про попаданца, вернее попаданку в Россию конца 19-го века. Никакого особенного прогрессорства и изменения истории. Интереснее просто личность и обстоятельства. Развёрнутое предисловие и мысли, толкнувшие на эту работу, для желающих в конце "Не обязательное вступление" и полный текст повести А.С. Пушкина "Станционный смотритель".

16+

Прошу познакомиться, Анька или Анна Сергеевна Пастушкова, семнадцати лет. Росла самой обычной девчонкой, таких в нашем областном центре, который судорожно пыжится и пытается отметиться на планке с миллионом жителей, наверно большинство. Хотя и в этом большинстве она не в числе лучших или выдающихся, обычная девчонка или уже девушка, а может даже молодая женщина. Не дала ей природа феерической красоты и длинноногости, а может просто наглости и пронырливости, которые благодаря косметике часто заменяют не только красоту. То есть перед ней не стояло проблемы, что и как выгодно продать на матримониальных торгах местной ярмарки невест. Как не грезилось ей в мечтах махнуть в столицу, где всё "не такое" и из шоколада, которого отсыплют по первому требованию любому и каждому, только карманы оттопыривай. Хоть, по мере взросления и наблюдения за теми, кому ПОВЕЗЛО, город у нас не такой уж большой, все на виду, фигу в кармане не спрячешь, Анна понимала, что выигрыш в этой свадебной рулетке ничего местным красавишнам не принёс. Если не считать удручающего осознания истины: если решила себя продавать, то ты — ТОВАР и ничего потом никогда не изменится, вопрос только в цене и личной изворотливости. Все "везучие" старательно пыжатся и делают приличную мину, но обмануть это может только ещё совсем маленьких и глупых соплюшек...

Может Аня смогла бы выучиться и благодаря уму проложить себе чугунным лбом дорогу к сверкающим вершинам научного успеха, но с учёбой у неё не ладилось. Она была старшей дочерью, не старшим ребёнком, старше неё были ещё два брата погодки Славка и Мишка, вот только место в семье дочерей и сыновей разное. Вообще, их мама рожала детей почти ежегодно. Если бы следующие за Аней братик и сестрёнка не умерли в младенчестве и матери в консультации по медицинским показаниям бесплатно не поставили спираль на несколько лет, то наверно братьев и сестёр у Ани было бы намного больше. Мама Анны, известная в микрорайоне ″Верка-пол-стакана″, фантастически легко беременела, легко вынашивала беременность и рожала. Она сама с гордостью говорила, что, кажется, может забеременеть от свежего ветра и детей своих она любила как могла или понимала это. Она не умела отказать, ни одному мужчине, а беременела, как уже говорилось мгновенно. Кстати, прозвище было не потому, что она беспробудная пьяница, а от особенности её организма — после всего половины стакана водки она на пару часов впадала в глубокий здоровый сон, в котором с ней можно было делать всё, что угодно, чем многие пользовались, и разбудить её в это время не могло, что бы с ней не делали...

Говорят, что в юности мама-Вера была чудо — какая миленькая, не красивая, а очень обаятельная, с какой-то природной задоринкой, чем привлекала к себе внимание. В шестнадцать лет, у неё случилась первая и сумасшедшая любовь с соседом Серёжей, от которого она забеременела и родила Славу. Сергея к тому времени забрали в армию и зимой после нового года привезли в цинковом гробу. Он участвовал в новогоднем первом штурме Грозного, когда наших ребят в танках абреки жгли прямо на улицах и расстреливали с крыш домов. Иногда вся семья ходит на кладбище, навещает его могилу, а бабушка — мама Сергея хоть и со скрипом, но признала своего единственного внука Славку. Когда привезли тело, Славка уже родился, а на похоронах Вера была уже беременна Мишкой, к которому Сергей Пастушков никакого отношения не имел, этого бабушка простить не смогла. Само собой, если первого ребёнка Вера родила в неполные семнадцать, а второго ещё до восемнадцати, то никакого образования и специальности у мамы-Веры никогда не было. Сейчас ей нет сорока, но выглядит она на все пятьдесят с хвостиком и ещё у Ани четыре младших брата и три сестрички, которых она любит, они ведь не виноваты, что с их мамой так жизнь обошлась. Видимо в память о первом парне у всех детей отчество Сергеевичи и фамилия Пастушковы, ведь вспомнить, кто именно участвовал в зачатии, она из-за специфики своей физиологии не может. Вера — не злая, просто такая вот нескладная, как и её жизнь. И Аня на неё не сердится, как в далёком детстве, бабушка (на самом деле это прабабушка Анны — мамина бабушка) говорит, что грех это сильный судить кого-нибудь, что в Библии написано: ″Не судите, да не судимы будете″, но Аня просто поняла и смирилась, что изменить ничего не может, а может только в меру сил помочь вырасти своим родным братикам и сестричкам...

На физкультуре в старших классах Аня вообще не была ни разу. Ну, а как идти на занятие, если у неё формы для занятий нет, как и денег её купить, ведь даже на еду не всегда хватает. Хотя Вера работает и как многодетным из собеса иногда подкидывают продукты и другие посылки от каких-то спонсоров и пособие доплачивают, но всё равно всегда не хватает. Здесь помогла справка, это когда Аня резко выросла за одно лето и у неё нашли какие-то шумы в сердце, врач освободила от физкультуры. Шумы уже прошли, а справка об акселерации и освобождении от физических нагрузок осталась...

У Ани в школе много пропусков, ведь если кто из малявок заболеет, то сидеть с ними почти всё время приходится ей. Ведь если Вера возьмёт больничный, то её выгонят с работы. Хотя её и так каждые полгода выгоняют и обычно забывают выплатить последнюю зарплату. Когда Славик после девятого класса пошёл работать, мы все так радовались, что всем станет легче. Но тут Веру избил за недостачу её очередной хозяин Рустам, у которого она в ларьке торговала. Вера попала в больницу, где лежала с синим опухшим от синяков лицом и едва могла говорить из-за сломанной челюсти. Славка, он всегда был резкий и упрямый, пошёл мстить за маму и пырнул этого Рустама ножом в необъятный живот. К счастью, Рустам выжил, но Славика посадили в колонию. Теперь приходится ещё и ему передачи возить, хорошо, что хоть тюрьма не так далеко и его могут скоро по УДО выпустить...

Анну Пастушкову не назвать красавицей, да и за собой ухаживать у неё ни сил, ни времени не остаётся. Кто её отец неизвестно, она похожа на маму, такая же тёмно-русая, с не слишком выразительными, но аккуратными чертами лица. Если её привести в порядок, приодеть и накрасить, возможно она бы выглядела красавицей, но кто же это станет делать... Одежда у Ани какая попало, ни о каком ансамбле или подборе частей туалета речи не идёт, что досталось, то и надела, главное, чтобы тепло было. При такой жизни девочка имела полное право озлобиться и замкнуться, но Аня осталась удивительно доброй и искренней. А в те редкие моменты, когда она смеётся её тёплый звонкий смех, словно преображает всё вокруг, даже краски становятся ярче...

В один самый обычный день Аня шла домой после школы. Да, район не очень спокойный, его называют "рабочей окраиной" или "спальным заводским районом", но для неё это родные с детства места и она ничего не боится, да и как может быть иначе. Как рассказывают взрослые, раньше здесь всё было по-другому, завод, выпускал военные самолёты, строил дома для своих рабочих, зарплаты были высокие, а жить в новых удобных домах было гораздо удобнее и престижнее, чем в деревянных развалюхах ближе к центру города. Но теперь завод захирел и закрылся, пришёл в упадок и весь район. Только Анна этого не застала, она росла уже, когда завод не работал. Дважды оставленная на второй год из-за большого количества пропусков, в свои неполные семнадцать она сейчас заканчивала девятый класс, после которого может быть удастся поступить и за год окончить училище на парикмахера. Лучше бы конечно выучиться на повара, но там учиться нужно два года, а это долго, деньги семье нужны скорее, хотя ничего ещё окончательно не решено. На дворе уже раскрылся первой листвой май и всего через месяц эта школьная тигамотина закончится навсегда. Да и надоело сидеть на последней парте с ростом в сто восемьдесят пять сантиметров и старше всех на два года, когда твои бывшие одноклассники уже готовятся к выпускным экзаменам в одиннадцатом классе...

Аня ничего не успела сообразить. Сильные грубые руки сдвинули ей на лицо её любимый красный берет и, зажав рот, куда-то потащили. Из-за берета ничего не было видно, но слышно, что вокруг сопят трое или больше. Аню чуть не разобрал смех, вот ведь дураки какие, у неё и взять то нечего, даже последние двадцать рублей она потратила на булочку, очень попросил кушать младший братик, когда нашёл её на перемене. Пришлось идти искать ещё и сестричку, чтобы булочку поделить на двоих, а добрый повар тётя Наташа чаю без сахара им и так налила... Аню тащили за забор, которым огорожена всегда на её памяти замороженная стойка. В этой недостроенной коробке они маленькими играли в прятки, но только днем, а не вечером, как сейчас...

Когда Аню повалили на грязный бетонный пол, она испугалась, но вырваться и отбиться от сильных парней не получилось, а из-за того, что её уткнули лицом в какую-то вонючую тряпку было даже не закричать, да, чего там кричать, дышать получалось с трудом. Потом был звук рвущейся юбки и сильная боль внутри, когда сзади навалилось и начало елозить чьё-то тяжёлое тело. Потом ещё одно, потом ещё... и ещё... Может этим всё бы и закончилось, но когда ее, наконец, оставили в покое, она из последних сил повернулась, подтянула колени и свернулась калачиком, чтобы внутри было не так больно, невольно повернула голову и посмотрела. Вот этого она не ждала, это оказался Лёха — Нос из соседнего дома со своими ребятами, а главное, они увидели, что она на них смотрит.

― ...ядь! Комод! Ты какого ... её отпустил? М...ла!

― Нос! Ну, чего ты на меня катишь? Она же в отрубе лежала...

― Лежала... А Мишке -Пастуху ты это сам хочешь рассказать? Дятлы! Уё...! — И уже повернувшись к Ане. — Слышь! Анька! Мне Славка три тыщи был должен, а пока он откинется, я ждать не собираюсь, я с тебя их взял. Я ему сам передам, что в расчете. Ты языком не мели лишнего...

Аня ещё не поняла, что этим своим взглядом она уже подписала себе приговор. Шакалята почувствовали кровь и её за своей спиной теперь ни за что не оставят, ведь рисковать получить месть Славки и Мишки они не будут...

― Я тебя сейчас поправлю, чтобы лежать было удобно... — заюлил Нос. А двое обошли с боков, мгновением позже холодная сталь противно скользнула по ребру и принесла в грудь жуткий холод, который быстро растёкся по телу, сумерки погасли, превращаясь в леденящую ночь...

Кто-то нашёл на заброшенной стройке тело, застывшее в луже крови, в заляпанной совсем не красной, а обветренной чёрной кровью одежде... Трупами у нас уже давно никого не удивишь. А вот счастливая улыбка на застывшем и ставшим в смерти милым личике девочки поразила даже не сентиментального судебного медика. Глядя на её лицо можно было подумать, что она не умерла, а видит замечательный сон и улыбается ему...

А ресницы закрытых глаз оказались загнутыми, густыми, чёрными, длинными и очень красивыми...

Солнце светило мне прямо в левый глаз, от тёплого толстого одеяла и духоты в доме я вся взопрела, зимнее солнце пробивалось в маленькое мутное замёрзшее по краю окошко рубленой избы. Вставать и шевелиться совершенно не хотелось, внутри я ощущала какую-то вязкую слабость. Всё было не так. Я не понимала где я нахожусь, здесь я точно никогда не бывала, но думать тоже было тяжело, а может просто не хотелось, и память не разрешала вспоминать, что со мной было последнее... Было просто очень жарко и хотелось чуть приподнять тяжёлый край одеяла, чтобы пустить к телу струйку холодного воздуха, тогда приятное тепло останется, а вот жарко уже не будет... Но едва я стала ворочаться, как со спины послышались звуки, и перед моими глазами оказалось лицо когда-то видимо удивительно красивой женщины с распахнутыми яркими пронзительно синими глазищами.

― Очнулось? Дитятко моё родимое! Что ж ты мамочку так пугать вздумал? Солнышко моё ясное! Ты что-нибудь хочешь? Может попить дать?...

От обрушенного на меня многословия я немного растерялась, но успела сообразить, что попить чего-нибудь холодненького я совсем не против, поэтому кивнула в ответ. Женщина ловко перехватила меня, как-то умудрившись не развернуть толстое разноцветное тёплое лоскутное одеяло, закутанным коконом передвинула по лавке и усадила опирая спиной о вытертую побеленную стену, а в губы мне ткнулся толстый край глиняной плошки с прохладной чуть кисловатой очень вкусной жидкостью. А женщина, продолжая называть меня своей дитяткой, любимой лялькой, ясным солнышком и ещё целым набором ласковых прозваний, половины которых я в жизни не слышала. Мне и в голову не приходило раньше, что так нежно можно говорить и называть "любимой ясноглазой Синичкой-Зоряночкой". Вот только никак не укладывалось в понимании, что она называет меня своей дочкой, если я её правильно поняла, хотя дочкой она меня ни разу не назвала, своей "Лялькой" и "Дитяткой", но не дочкой. Вот только по смыслу я её дочка, если она себя моей мамой называет. И речь немного странно звучит, как в деревне некоторые старики разговаривают, но эта женщина говорит так естественно и по-другому, кажется, не умеет.

Среди устроенной вокруг суеты после прохладного питья меня напоили тёплым топлённым молоком с упругой золотистой пенкой, которую я с удовольствием поймала не очень послушными губами, разжевала и сглотнула, такую вкусную, настоящую затвердевшую, на настоящем молоке из-под коровы, а не порошковом из гипермаркета. Мелькнула мысль, что те, кто не любит молочные пенки, просто никогда не пили настоящее деревенское молоко, у которого пенка — не противная склизкая плёнка-амёба, которая неожиданно попадает в рот и противно, словно сопли глотаешь. У настоящего молока пенка плотная, жирная, со вкусом и запахом настоящего сливочного масла. Ну, как от такой вкуснятины можно отказаться? Тем более с ломтем свежего духмяного с хрустящей бурой корочкой ситного калача. Я сидела завёрнутая в одеяло, млела от тепла, растекающегося по телу из наполненного желудка, смотрела, как вокруг меня радостно хлопочет эта милая женщина. И всё никак не могла понять, что же меня так тревожит на самом краю сознания...

Пошевелиться у меня не получалось, а тело всё словно его через валки пропустили, даже не болит, а всё словно помятое и меня не слушается. Как меня посадили, так и сижу, только глазами лупаю, как болванчик какой-то. Удалось немного пошевелить головой, а вот сказать ничего не могу, словно мне в горле всё, что должно звуки производить ватой обложили, не болит, но и не чувствую ничего и сказать ничего не получается, хотя жевать и глотать мне это не помешало. А когда изо всех сил попробовала, то только сип какой-то получился, и язык с губами какие-то деревянные, даже шептать не выходит. А эта незнакомая милая женщина, которая так со мной носится и ласковости говорит, интересно, кто она и почему так себя ведёт?