Золото с плесенью

Дом

Стук в дверь выдернул из забытья. Поёжился — промозгло. Лежанка холодит бок — с вечера не топил. Только ли с вечера?

— Не заперто!

Трое. С плащей течёт, сапоги в глине. Тяжело загрохотали по дому, заглянули в лари и подпол.

— Ламна?

— Л-ламна? — во рту сухо.

— У тебя?

— С хрена ли?

— Собирайся.

Откинул дерюгу. Спрыгнул. Пока искал сапоги нашёл чёрные потёки из-под вьюшки. Грязные. Как моя жизнь.

— Чего стоишь?

— Трубу залило. Опять. Портянки отсырели. Мерзко.

-Топить надо. Держи.

Швырнули мне сапоги. Влажные. Натянул. Провёл рукой по чёрным потёкам. Размазал. Дымник что ли украли? Или шквал снёс? Повозил ладонью. Потёки злорадно оскалились. Заглянул в бадью. В бутыль. Посмотрел вверх.

— Хадатаёганлор!

— Чё?

— Трубы горят, говорю!

— На, похмелись, — старший протянул мне флягу. — Пошли уже. Ламна сбежала. Опять. Ну ты понял уже.

Я им что, Ергеж-Ер, каждый раз её на свой ... подманивать?

— Задаток?

Можно бы и больше. Но на выпить хватит — разогнать эту муть в душе. И сухость во рту.

Вышли. Глянул на трубу — дымник на месте. Значит дождь косой был. Прям хоть навес над этим дымником ставь.

-Ёган! — шипит стражник. Увяз в грязи. — Как ты здесь ходишь?

— Так пьяному море по колено, — ухмыляется другой.

Кабак

Украшением кабака была плесень. Лет сто она свисала с потолочной балки, услаждая взоры посетителей. Ходили слухи, что Поныхарь с семейством ею питались. Я оборвал буро-зелёную нить, бросил под ноги. Суше не стало. Приправлять ею медовуху, как делали многие, не стал. Учёный. Жидкая склизкая похлёбка и кислая медовуха — вот всё, чем попотчевал меня хозяин.

— Ных!

— Изъяр? Расстегай хочешь?

Поныхарь изгибался и лыбился, подпихивая мне под нос позавчерашний расстегай. Сама доброжелательность.

— Горячую похлёбку и медовуху на меду подать нельзя было? Нехило ж заплатил.

-А! — растёкся липким киселём Поныхарь. — Так ты за еду платил? Уже несу. Прямо с огня. Мёд поручейниковый али кувшинковый?

Смерзотопакостный проныра. Оглянулся. В душном тумане и дыму жрали и пили. Народу не так, чтоб много. Но... троих справа опасаться следовало.

— Давай то, о чём подумал. Горячее отложим.

— Горячее отложим, а горючую подложим, — осклабился Поныхарь. — Поднимайся.

Плесень на ступеньках стала махровее, а вот запахи выветрились. Вместо них плыл густой тягучий туман из открытой двери чёрного хода.

Буссе сидела на подоконнике, высунув голову наружу. Золотые волосы намокли и превратились в жухлую солому.

— Ну, — рявкнул я с порога. — Ламна где?

Буссе подставила руку под стекающие с крыши струи. Лизнула.

-Может к тёзке своей подалась?

— Утопилась? Не заливай. Здесь была?

Отпила из ладошки. Кивнула.

— С кем ушла?

Пожала плечами.

— Четверо. На тебя похожи. Хмельные.

— Чего обещали?

Буссе накрутила на палец мокрый локон.

— Звёзды показать. Все так говорят. Кроме тебя.

— А тебе?

Буссе вздохнула.

— А я звёзды видела. Маленькие. Думала — с кулак или Луну, а они меньше орешка. Не поняла сначала, что звёзды.

Я не поверил.

— Когда?

— С полгода как. Ты пил наверно. Я всех смотреть звала. Четверо только отозвались. Знаешь, кто пришёл? Отец Ламны. Говорю — маленькие какие. А он — раньше мельче были. А Ламна ушла на север. Она всегда на север уходит. К тёзке.

Пока она говорила, я осторожно снял её с подоконника и пересадил на лежанку. Бесшумно отошёл к двери. Привык запоминать, где какие половицы не скрипят. Плесень на полу всё равно чавкает и хлюпает, но не так громко. И звук от стен отражается. К тому же Буссе всех просит мху принести. Он звуки гасит.

Вломившихся я слегка раскрутил и отправил в полёт. В окно. Грязь во дворе поглотила чавканье и ругань.

-Зачем? — удивилась Буссе. — Они, наверно, тоже за Ламной.

— И что, мне с ними делиться теперь? — я прикрыл за собой дверь.

Мох Буссе принесу, когда вернусь.

Дорога

Оглобля длинная, удар сильный. Зато и держать нелегко, и руки скользят. Если б по ногам целил — вряд ли бы я увернулся. А тут в лоб метил. Мог бы сказать — присел, уклонился, перекатился. Нет. Споткнулся на пороге, мордой в лужу, а оглобля сверху прошла. Был бы навеселе, бородач успел бы оглоблю перехватить, да по спине огреть. Но был я трезв и зол. Оглоблю швырнул в лужу, пусть поплавает. Все равно телега хорошо если три раза в год по городу проедет, лодки нужнее. Бородачу бороду обкорнал. Нечего. Волосы мокрые бабам не нравятся. Да и грязь в бороде постоянно. Ножи себе забрал. Ну и кистень заодно. Самого туда же, к оглобле. Пока швырял, верзила успел мне ногой по уху заехать. Чуть половину не снёс. Но, хоть в луже и на сапогах земля да помои, не сильно испачкал. Да и дождь всё смоет.

— Ёгнлр, — брызжет грязью бородач, — дома сиди, плесень жуй.

Потёр ухо, залез на Снопота. Лихо запрыгивать не стал — окно Буссе на другую сторону выходит. Прав бородач — дома лучше. Если печь топить да поменьше пить. Вот за Ламну куш отвалят, найму себе бабу. Чтоб печь топила и не пилила. Бражку чтоб вовремя ставила. И тёплая чтоб была. И со мною чтоб пила. Хрен кто ко мне пойдёт, после того как я за Имлес с топором бегал. Ладно б за Ламной. Ту и догнать — не жалко. Даже вон Буссе и та не пойдёт. Страшно им, что Ёган ко мне приходит. Плесень в бухло мешать не надо, вот страшно и не будет.

Да и не помню я Ёгана. И как за Имлес с топором бегал не помню. Врут, наверное. Самим собой пугают.

В лесу не топко, Снопот не проваливается, пружинит. Топко к полной луне станет, и то не на всех тропах. На въезде как всегда валун с надписью — направо женитьба, налево гулянка, прямо — золото или жизнь. В том смысле, ежели жив останешься — разбогатеешь. А кто жениться собрался, те налево сначала едут. Ежели жив останусь, мне и так за Ламну отвалят. И чего ей неймётся?

Постоял на развилке. Плюнул на валун. Плевок долетел, да дождь его смыл сразу. Каждый собирался валун этот перекатить или надписи испоганить. Я и сам пару раз молотом тюкнул. Без толку. Надоел хуже Ёгана. А лежит всё.

Повернул налево. Ламна там. Та Ламна, в которой то ли прабабка княжны утопилась, то ли сестра прабабки, то ли вообще князь тогдашний велел жену с полюбовником обоих туда. Только наша Ламна с тех пор, как ей откажешь, завывает выпью и топиться бежит. Правда, к ближайшему колодцу. Чтоб увидели, да утешать начали. По мне так пусть, да Барауса жаль. Наследник в отшельники подался. Дочь только бегает. И то неясно — чтоб искали, или чтоб в покое оставили.

Так подумать — и палаты у него каменные, и сухо в них, а жизнь не лучше моей. Кабы пил, легче было б. Или вон — сопливник по коре ветлы растёкся. Пожуёшь — хмарь и отступит. Пока спешился, пока пожевал, пока ещё ведьмины уши нашёл. Мох ещё длинный. На обратный путь оставил. Полегчало.

Снопот вперёд ушёл. Пока по мху пробирался, ловушку увидел. Был бы верхом, бревном снесло бы. Поблизости ждут или так поставили? Бревно в лишайниках, верёвка скользкая. Перерезал. Бухнуло. Выругался. Тихо. Надо было орать, не ругаться.

Едва заметный всплеск заставил меня зарыться в мох. Запахло грибами, брусникой и настойкой с плесенью. Так бы и закусил мхом этим.

Они навалились скопом. Я не успел среагировать. Прикрыл голову руками, локти прижал к бокам. Рёбра так не сразу сломают. Первый град ударов стал реже. Вот тут-то я и ухватил ближайшую ногу. Опрокинул одного в мох. Рывок дал сил вскочить на колени. Увернулся от удара ногой в лицо, вскочил в полный рост. Один лежит на чистом мху и грязно ругается. Второй бежит сюда. Не успеет. Третий тянет нож. Бью в горло. Нож теперь мой. Мельком — а не простой, камушки на рукояти да вязь по клинку. Проверить заточку? Пнул лежащщего, чтоб не мешал. Тут и второй успел. Как раз, чтоб лишиться большого пальца на поднятой руке. На левшу переучиваться будешь. Беспалый и задал стрекача. Про остальных умолчу. Разумнее было нас с Ламной на обратном пути дождаться.

Уйду, пока он всю ватагу не привёл.

Ловить Снопота — последнее дело. Тропа привычна, Снопот мчался ветром.

И болото обогнул. Без меня. Ржание я на том берегу услышал. Решил напрямик к нему идти, по кочкам. Не каждый рискнёт. Ежели вдруг лиходеи вернутся да сообразят, что по болоту пошёл, да ещё догонять сдуру станут, в болоте и спрячусь. Поспешил. Кочки вроде все знакомы, да не все. Шагнул — да прям с головой под воду и ушёл.

Очнулся на кочке. Сверху болотница. Грудью придавила. Морда довольная. По лицу гладит. Что уж там творила, пока без чувств валялся?

— Чего ещё? — спрашиваю. Может, не всё ещё получила, чего захочет. Я не против, грудь большая и мордашка приятная. Незнакомая вроде. А казалось, всех здесь знаю.

Подмигивает. Облизывается. За бороду треплет.

Кочка мягкая, грудь мягкая, руки мягкие, вода обволакивает.

— Довольна?

— За любовь мою да ласку заплатить надо, — мурлычет. И кость щучью заточенную мне показывает. — Золотом.

Имлес

Я знал, куда Снопот подался. Я знал, куда идти надо. И если б тучи разошлись хоть на минуту, узнал бы и направление. Утром я понял, где восход. Вернее, где не закат и не север. Туда и брёл. Где-то да будет знакомый ориентир. Или лежбище гадюк.

Гадюки смотрели на меня гордо. Малышня ещё не вылупилась, ноги ставить можно смело. Главное, не охотиться на них. Запомнят. Три ночи брёл. Слизняки, пиявки, сопливники и ведьмины уши — еда вполне сносная. Я и так среди гадюк и пиявок живу. Вон Ламна чего мне стоила. Присосалась. Если б не она, с Имлес бы хозяйствовали. Пиявка Ламна. Хуже гадюки. Бараус её лелеял. Потакал во всём. Допотакался. Поди найди теперь слизняка, который отцом его внука согласится стать. Лучше б утопилась у тёзки своей. А может и правда, что мать её гадюка болотная?

Я уже сотню раз в мечтах лично утопил Ламну. В болоте. Луже. Реке. Колодце. И помянул. Тоже сотню раз. Только в грёзах всё. Не наяву.

На сто первый услышал ржание. Оно отражалось от деревьев и вязло во мху. Лёг на спину, закрыл глаза и застонал.

— Имлес!

Теперь лежать и скулить. Всё равно не определю, где Снопот. А вот меня Имлес найдёт. Или уже ищет. Ведь не забыла же?

Пинок под дых вывел из забытья. Я приоткрыл один глаз. Зря надеялся, что Имлес притащит меня в избу на себе или хотя бы волоком. Закрыл глаз. Застонал.

— Вставай.

Ещё пинок.

— С-снопот? — язык еле ворочается.

— Пришёл.

— Приведи, сил нет...

Пинок.

— Не пройдёт. Вязко.

— А Шаматай?

— Шаматай не ездовой пёс.

Поднялся на четвереньки. Застонал. Не подействовало. Посох дала, плечо и не подумала подставить. Пошатался. Протянула кусок мухомора.

— На, пожуй. Не хочешь идти, продолжай лежать. Совсем допился — волосы с бородой болотнице срезать позволил.

Так выбор был невелик — волосы или яйца.

Шагов через сто грибок подействовал. И мне притворяться надоело. Добрались быстро — Имлес каждую кочку на болотах знает.

Снопот заржал, Шамотай облизал, Имлес горячий отвар подала.

— Покрепче нет?

— Не для тебя.

— А что для меня?

Протянула трут и кресало.

Дрова носить сам. Мокрые, склизкие, плесневелые. Разжечь сам. Веник хорошо хоть дала. Уснул в бане. Один. Решил — добытого мной жара Имлес не достанется. Пусть сама себе баню топит. Справлялась же без меня. Доволочь не могла до избушки. Обиду свою лелеет. Настойки для меня жаль. Змеюка.

Вышел из бани под утро. А может вечером. Всё одно — полумрак и туман с дождём. И ёлки кругом. Забрался в избу. Имлес перед самоваром. Ни капли радости. Сел напротив.

— Утро или вечер?

— День.

Молчание. Сидит, отвар пьёт.

— Долго я спал?

— Вечер, ночь, утро, вечер, ночь.

— Разбудить нельзя было? А вдруг бы угорел?

— В моей бане не угоришь. Чего надо?

— Ламну ищу.

— От тебя сбежала?

— От себя. Бегает. Неймётся ей. Бараус злится. Денег обещал за неё. Много. Очень. С тобой поделюсь. Он жениха ей ищет. Найти не может.

Виду не подала, что намёк поняла.

— Лучше б прадеда своего вспомнил. Половины уха у него не было, а голос разума слышал. Взял да сам другой раз женился. И, заметь, на деда Бараусова никто не жаловался. И на отца его. И на него самого.

— Ты ж знаешь, где то озеро? Куда Ламна бегает? Тёзки они.

— Знать знаю, да путь топок.

— Отблагодарю, отслужу...

— Да уж отслужил болотнице.

— Не выпускала без откупа...

— Как всегда. Лиходеи в болото закинули, болотница надругалась, не выпускала, а сам и не при чём...

— Чего хочешь?

Имлес замолкла.

— Год трезвым, избу новую, баню новую, запас дров на пять лет.

— Полгода, терем, хоромы, сарай, баню и дров на десять лет. За полгода успею. Клянусь. И деньгами поделюсь ещё.

— Бери Шамотая, доведёт.

Ламна

По болотам идти, не лыко плести. Туман сгустился так, что день от ночи не отличался. Кудри не гасили струй дождя, новые ощущения сбивали с толку. Лягушки, жабы и гадюки попадались жирные, хоть целый город корми. На базаре с руками оторвали бы. Теперь знаю, почему Имлес не бедствует.

Шамотай вывел к озеру, когда борода отросла до двух пальцев. Озеро-то озеро, да берега заросли. Сплошь камыши да осока. Не подойдёшь. Ни троп, ни просветов. Полдня бродил, искал где пролезть между камышами. Разделся. Вплавь легче. Или под водой Ламну найду, или у воды. Болотницы в озёрах не водятся. Русалки бывают. Договориться со всеми можно. Плыл. Отдыхал на спине. Снова плыл. Если дура Ламна к озеру подалась, должна ж она до воды добраться?

Может, покликать? Не отзовётся. С Ламны станется цену себе набить.

Плыл да искал. Песок. Мостки. Обрыв. Дерево. Рыбу видел. Огромная. Но не живёт никто рядом. Почему?

Ливень зарядил такой, что проще стало под водой плыть. Под водой хорошо, тепло.

Хорошо ровно до тех пор, пока утопленника не найдёшь. Первого. Потом становится интересно, сколько их. Насчитал четырёх. На самой глубине искать не стал — темно. Осмотрел — одеты не бедно. Кинжалы с камнями. Ножны не плесневелые. Брать ничего не стал — и плыть неудобно, и хозяйку озера гневить не следует.

Вынырнул. Лёг на спину. Ливень такой, что на воде, что под водой — разницы нет особой. Не слыхал ни разу, чтоб озёрным хозяйкам жертвы приносили.

— Хозяйка озёрная, — говорю, — а нужны они тебе? Сколько их там? Озеро светлое, чистое, да берега заросли. Слухом вода полнится, что протухнуть она может от таких даров. Надо ль тебе болотницей становиться?

Волна пошла. Заколыхалась, словно смеётся. Судак плавник показал. Верхом на нём плыть можно. Но я следом поплыл.

Иву над водой показал. Вроде всё озеро по кругу проплыл, а не видел её. Судак хвостом плеснул, да под воду ушёл.

Если Ламна не утопилась, на стволе должна быть.

Ива скользкая, но ветвей много. Ламна на стволе сидит. Волосы чёрные распущены, рубаха мокрая белеет. Значит, не плавала. Ведьмины уши со ствола обдирает и ест. Хорошо, что я без одежды и волосы отрасли уже. Легче уговорить будет.