Дочь кузнеца

Ольга Сергеева

Дочь Кузнеца

В одну реку, говорят, не войти дважды. Но можно плыть вдоль. Тогда говорят: судьба.

Часть I. Дорога на юг.

Глава 1. Первый день зимы

Северная граница Вольного княжества Махейн, близ Дикого Леса. 1270 год от Сотворения мира.

На княжество Махейн, самое северное из Вольных княжеств, пришла зима. Пришла неожиданно, посреди осени. Ни у кого не спрашивая разрешения и не стучась в ворота, распахнула двери и шагнула, выстудив все живое. Белый снег, такой белый, каким бывает лишь первый снег в году, тяжелыми мягкими хлопьями ложился на землю, еще не успевшую остыть, отвыкнуть от летнего солнца. Но зима была неумолима. И снег падал медленно и совершенно бесшумно. Он уже не таял, а ложился тонким кружевным покрывалом, сплести которое не сумела бы и самая искусная мастерица. Он ложился на пожухлую, хотя все еще зеленую траву; на ветви деревьев, еще державшие в своих объятиях паутину последних листьев; на тропинку, причудливыми петлями бегущую от темного елового леса, возвышавшегося на пригорке, по берегу речушки, через аккуратный деревянный мостик, перекинутый с берега на берег, к маленькой деревне, раскинувшейся на низком берегу реки. Деревня — всего пять домов, деревянных, под высокими скатными крышами, с просторными крытыми дворами, обнесенными изгородями, — могла бы показаться жалкой и недостойной внимания жителям южных королевств, привыкшим к мрамору дворцов, мощеным улицам и шуму многотысячных городов, но для севера Махейна, этого сурового и неприветливого края, деревня была большой и даже довольно зажиточной. Об этом говорили и высокие добротные срубы из великолепной, не успевшей потемнеть древесины, и заборы, даже и не думавшие покоситься, и аккуратные прямоугольники огородов, спускавшиеся по заливным лугам к реке.

Здесь жили хорошие хозяева, сильные люди. Не только потому, что смогли создать свой мир своими руками, но еще и потому, что не побоялись сделать это. Люди редко селились не северной границе Вольных княжеств. Здесь не было власти, ни один правитель не присылал сюда своих дружин, чтобы собрать подать и пообещать защиту крестьянам. Здесь, за грядою невысоких холмов, начинался Лес. Лес, которому местные жители не давали названия, потому что у него были иные Хозяева. Древние как сам мир и жестокие как время, не властное над ними. Их крестьяне тоже никогда не называли по имени...

Впрочем, деревне повезло. Она стояла на берегу реки, укрытая с двух сторон пологими плечами холмов. Холодные северные ветра не истребляли посевов, и зло ходило где-то стороной. И только длинными черными зимними ночами родители рассказывали своим детям сказки про Лес и Хозяев... Из поколения в поколение передавались эти сказки и никто уже не помнил, что в них правда, а что вымысел. Но в дальний лес за холмы крестьяне не ходили.

Но сейчас зима только вступала в свои владения, и ранним воскресным утром деревня тихо спала, нежась под ласковыми прикосновениями пушистого снега. Пряха-зима пряла свою пушистую шубу. Низкое, но бесконечно светлое небо с любопытством вглядывалось в землю, и только река неспешно и бесшумно катилась между поросших густой травой берегов, под деревянным мостиком, исполняя ей одной известное предназначение.

По мостику бежала девочка, лет десяти-одиннадцати, не больше. Невысокая и совсем хрупкая. Еще вчера над деревней стояла теплая осень, и мама не успела достать из сундука меховую зимнюю шубку, поэтому, проснувшись ранним утром, девочка схватила в сенях свой осенний плащ из толстой шерсти с капюшоном, украшенным заботливой маминой рукой яркой вышивкой, всунула ноги в сапожки и выбежала во двор — только тяжелая дверь бухнула за спиной! Сбежав с высокого крыльца, девочка на секунду остановилась, захваченная открывшимся вдруг ее глазам волшебным зрелищем преобразившейся за одну ночь земли — из морщинистой и выцветшей старухи в ослепительную невесту. Невесту!.. Девочка запрокинула голову к высокому небу и закружилась, раскинув руки в стороны, ловя на длинные пушистые ресницы хлопья снега, и засмеялась. Потом вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, сорвалась с места и бросилась бежать, через двор, по тропинке, петлявшей мимо огородов к реке, через крутой мостик, вверх по холму... Ей не было холодно и ей не было страшно. Ей казалось, что сегодня утром она проснулась самым счастливым человеком: ведь самое большое счастье — когда ты счастлива за других!

Перевалившись через вершину холма, тропинка резко пошла вниз, и девочка остановилась, запыхавшись, и оглянулась назад. Позади нее в глубокой, словно чаша, долине притаилась деревня — пять домиков, припорошенных первым невыразимо белым снегом, казавшихся отсюда игрушечными. А впереди, по другую сторону холма, там, где своенравная речка резко изгибалась и вгрызалась в его бок, стояла одинокая кузнеца. Добротная, сработанная на века, с огромным колесом, опустившим свои лопасти в воду, — раздувавшим меха: ведь работал в кузнеце всего один человек. Без подмастерьев было нелегко, но что поделать, если не подарила судьба им с женой сына — наследника отцовской силы и умения. Одна за другой рождались в их семье дочери — красивые, статные, умные — отрада отцу. Он не горевал: настанет время, когда сильной, словно дубовый сук, руке станет тяжело поднимать пудовый молот, и он возьмет себе ученика из соседских парней. Но это будет еще не скоро.

Словно невидимые крылья подхватили девочку — она полетела вниз с холма, к кузнеце, к отцу, снова заработавшемуся допоздна, да так и оставшемуся ночевать. Словно почувствовав ее приближение, дверь распахнулась ей навстречу, и из кузнецы показался высокий мужчина, одетый в кожаные штаны и меховую безрукавку. Его короткая пепельно-светлая борода и такие же волосы заискрились в первых лучах солнца, прорвавшегося между чередой холмов на горизонте и низкими снеговыми тучами. Мужчина хотел спуститься к речке, но замер на пороге, заметив крошечную фигурку в развивающемся коричневом плаще, катившуюся к нему по склону холма. Девочка взлетела на крыльцо, и отец подхватил ее на руки, закружил, прижимая светло-серебристую головку к своей груди.

А потом они сидели на крыльце, на широком гладко обструганном бревне, специально прикаченном сюда: отец и его самая младшая и от этого, наверное, самая любимая дочь. Она прятала пальцы в мехе его безрукавки, а он обнимал ее, не давая замерзнуть, но даже и не думал ругать:

— Ты, хоть, матери сказала, куда тебя ноги понесли ни свет ни заря? Она, небось, уже проснулась и места себе не находит: куда подевалась эта егоза! — Мужчина старался говорить сурово, но в его бороде пряталась улыбка, гораздо теплее, чем скупое зимнее солнце. Девочка чувствовала это и даже и не думала бояться. Да и не мог быть суровым с ней этот большой сильный и самый главный человек. Для нее он есть и навсегда останется самым главным, самым умным и самым справедливым человеком на свете! Она только крепче прижимается к нему, а он кладет свою большую сильную всю в мозолях руку ей на голову. Его дочь — самое важное в этом мире, то, ради чего стоит жить, что стоит защищать, самое лучшее, что он создал!

Девочка поднимает на него глаза — серые, словно гладь незамерзшей реки зимой, в обрамлении длинных густых ресниц:

— А Мирима такая счастливая! — произносит она задумчиво и мечтательно и бесконечно радостно. Кузнец усмехается в бороду: так вот зачем она прибежала. Рассказать о счастье старшей сестренки! Давно ли такой же беззащитной птахой прижималась к его груди его первая дочка? А вот уже и крылья окрепли и пора лететь из родительского дома — из родного гнезда. Добро: к хорошему человеку! Лорко — сын соседский, на глазах росший, смышленый паренек, не злой, не ленивый. С таким мужем дом будет богатым, а семья крепкой! Должна быть! А как иначе? Чего другого пожелать родной дочери — родной кровинушке, больше самого себя любимой? Но уж больно быстро... Казалось, только вчера сговорились, а уже сегодня из дому отпускать. Как тут не задуматься лишний раз, не испугаться, даже если и любишь? Именно потому, что любишь!

А чертовка маленькая, словно подслушала отцовские мысли, крепче прижалась к нему, заглядывая в глаза:

— Тебе ведь тоже радостно, правда?

— Правда, правда...

Кузнец смотрел на дочь и гладил ее рукой по серебристому шелку волос. Дай Боги тебе счастья! И тебе, и Мириме, и Ларе, и Катрин... "Четыре мои дочери" — подумал кузнец. Светленькая головка под его рукой встрепенулась:

— А Катрин шепталась: к тебе человек приходил чужой и страшный! — Девочка шептала так, будто рассказывала страшную сказку, лежа ночью в избе на теплой печке. Кузнец нахмурился: знает ли она, что такое настоящий страх? Дай-то Боги, чтобы никогда не узнала! А человека, приходившего к нему три дня назад и правда в пору было испугаться.

Он не был крестьянином из окрестных деревень, он не был торговцем, какие иногда забредали в их деревню. Он приехал на коне, огромном сильном вороном жеребце, и сам он был ему под стать. Почти на пол головы выше кузнеца, которого и в своей деревне и в округе почитали за силу и стать. Одетый в добротный черный плащ, украшенный серебряным шитьем. Каждое его движение было наполнено спокойствием и властностью человека, уверенного в своих силах. Это читалось в том, как он спрыгнул с коня, как подошел к крыльцу, на котором стоял кузнец. Длинные темные волосы незнакомца было собраны в хвост, а глаза смотрели прямо, смело и внимательно изучая кузнеца. Он приехал не как гость: он знал, он мог бы стать хозяином здесь, если бы захотел. Но он не хотел. Он заговорил, и слова его звучали также спокойно и властно. Этот человек был воином. Он привык ничего не бояться: он привык к собственной силе.

Незнакомец без лишних слов объяснил кузнецу, зачем он приехал к нему. Ему нужен был меч. Его собственный, как он сказал, сломался в последней битве, а хорошего кузнеца, способного выковать достойную замену, сыскать не так просто. Кузнец не удивился. И его отец, и его дед были далеко известны в округе как непревзойденные мастера своего дела. Не мудрено, что их слава докатилась и до чужестранца, забредшего в их места. Но что-то настораживало... Что-то во взгляде иссиня-черных глаз ускользало от взгляда кузнеца, что-то в спокойном чуть насмешливом голосе заставляло все внутри сжиматься словно от ледяного холода... Но незнакомец был предельно вежлив, попросил выковать ему меч и предложил щедрую оплату. Кузнец постарался отогнать свои сомнения: с детства родители внушали с недоверием относится к чужакам — этим, должно быть, все и объяснялось. Он принял заказ, снял мерки. Незнакомец оставил щедрый задаток и пообещал вернуться через три дня: он торопился, меч нужен был ему как можно быстрее.

Поэтому последние ночи, также как и дни, кузнец проводил в своей кузнеце с молотом в руках, у раскаленного горна, на котором рождался клинок. Он торопился выполнить заказ в срок, боялся не успеть, гнал себя, как никогда раньше. И клинок родился. Сегодня перед самым рассветом, наверное, как раз тогда, когда повалил снег, и зима незваной непрошенной гостьей ступила на порог. Сейчас меч лежал на верстаке, завернутый в мягкую кожу, ждущий своего хозяина, зовущий его...

— Папа, а что ты делал для того чужого человека? — звонкий голосок заставил вздрогнуть, оторвав от собственных мыслей, напомнил о себе.

— Я делал меч.

Девочка вся извернулась под рукой отца, заглядывая ему в глаза:

— А покажи мне!

Отец внимательно посмотрел на дочь, словно по-новому изучая черты до мельчайших подробностей знакомого личика:

— Зачем тебе?

— Ты никогда не ковал мечей! Я же никогда их не видела!

— Дай Боги, чтобы никогда и не увидела! — кузнец вздохнул и поднялся на ноги. Он не знал, зачем он это делает. Жена уж точно будет ругать его, когда узнает. Он просто толкнул тяжелую дверь кузницы. — Пойдем!

Внутри было темно и жарко. В горне еще не успев остыть, мерцали неуверенным красным светом угли. Кузнец провел дочь мимо, в дальний угол, к единственному окошку, перед которым был устроен грубый верстак. На верстаке лежал длинный сверток. Кузнец осторожно, словно сам робея перед творением собственных рук, развернул мягкую темную коже. Внутри, среди мягких складок, матово блестел клинок. Видят Боги, он никогда не ковал мечей! Зачем создавать то, что отнимает жизнь? Так учил его отец. А сейчас вот он...

Меч лежал в складках кожи. Светлый, чистый, только что рожденный и смертельно опасный. По его идеально отполированному клинку бежал замысловатый черный рисунок. Кузнец не наносил его специально — он возник сам из огня и металла, такой, каким должен был быть. А по извивам узора струились блики солнца, прорывавшиеся в кузницу сквозь единственное покрытое сажей окно. Девочка смотрела на меч, словно завороженная. Тонкий и острый, гладкий с едва заметной выпуклостью рисунка. Идеально выверенный и сбалансированный. Ни одной лишней детали, ни одной неверной черточки! Она словно чувствовала в руке его тяжесть. Он был так прекрасен! Она никогда не видела ничего более красивого! Девочка сама не заметила, как рука потянулась к клинку, желая прикоснуться к его холодной смертоносной стали...

— Не смей этого делать! — огромная, сильная, твердая от мозолей рука отца схватила ее за запястье. Девочка вздрогнула и подняла на отца испуганные глаза. За что? Он никогда так не говорил с ней! Что она такого сделала? Кузнец разжал руку, запоздало сообразив, что напугал дочь. Он не хотел. Он сам не мог понять, что на него нашло. Он просто вдруг почувствовал, что этот клинок, безжизненно лежащий на верстаке, может причинить ей вред. Ей — его любимой дочери! Больше того, он вдруг осознал, по-другому не скажешь, что этот меч, это творение его рук — самое страшное, что он когда-либо делал. И кузнец испугался! Никогда он не боялся ни зверя в лесу, ни противника в кулачном бою на ярмарке, ни даже грозы — ярого гнева Богов. А сейчас ему было страшно! И то, чего он боялся, лежало на верстаке перед ним. Меч, еще не узнавший крови... Он ковал его, не думая о тех, кого этому мечу доведется убить. Но сейчас... У этого меча была своя судьба. Он вдохнул в него жизнь, и уже был не властен над ним.

Кузнец завернул мягкую кожу, пряча клинок, и обнял дочь, стараясь ее успокоить, попросить прощения за грубость:

— Никогда, Занила, не прикасайся к мечу! Хотя это — всего лишь меч. А убивает человек! Со стали кровь можно вытереть, но на руках человека она остается навсегда!

Мирима была такой красивой! Когда Занила вернулась домой, она стояла посреди избы, уже одетая в новое платье, специально сшитое для этого дня, украшенное по подолу и низу рукавов яркой вышивкой, изображавшей деревья, цветы, птиц и зверей. Над этой самой вышивкой невеста, не смыкая глаз, провела ни одну ночь. Именно по красоте рисунка и по мастерству исполнения и будет судить будущая свекровь, принимая невестку к себе в дом. Благосклонно ли примет? Или покажется рука, распустившая птиц лететь по ткани, нерадивой, ненужной в хозяйстве, недостойной ее старшего сына? Конечно, девочка росла у нее на глаз, и все было известно, обдумано и сговорено давно, но от этого не меньше старалась Мирима, склоняясь глубокой ночью перед светцем над беленым полотном. Только стороннему пришлому человеку рисунок мог показаться пустым: красиво подобраны нити, один к одному лежат аккуратные стежки, словно живые распахнули крылья птицы, вот-вот готовые сняться с веток, да и все на этом. Но любой житель северного Махейна знал: вышивка это — заговор, равного по силе которому еще поискать, ведь кладется он любящей рукой для защиты будущего дома, мужа и всей семьи! Животные и птицы сулили удачу смелому охотнику, цветы зазывали в дом лето, обещали обогреть щедрым теплом, ветки деревьев, ломящиеся под тяжестью плодов... Что ж тут объяснять? Пусть урожайным будет каждое лето, пусть голод никогда не посетит молодой дом, и каждый год пусть в семье появляется по сыну или дочке!