Век неспокойного солнца. Часть 1

Век неспокойного солнца.

_____________________________________Светлой памяти Саши Кириченко

Глава 1

Первый "Плейбой" попал мне в руки, когда я учился в восьмом классе. Журнал приволок Славка Кочетов, порывшийся в отсутствие родителей в их шкафу. Уму не постижимо — каким образом этот журнал вообще просочился через нашу непробиваемую границу, но — просочился.

Мы — человек пять пацанов — торчали на переменке в туалете и тискали потными пальцами страницы с обнаженными и полуобнаженными тетками. Переходила от одного к другому мятая "Прима", одна на всех, мы делились впечатлениями, щеголяя забористым, как нам тогда казалось, матом.

— Вот эту пиздюлину было бы неплохо отыметь во все дырки, — Слава ткнул пальцем в одну из теток, лоснящуюся от крема, — А эта меня не возбуждает что-то совсем.

— Да-да, — Мы кивали головами, облизывая пересохшие губы и похлопывая себя по ширинкам школьных брюк — Неплохо бы...и не возбуждает.

Я тоже кивал и похлопывал, хотя налитые загорелые груди и круглые ягодицы плейбоевских моделей оставляли меня равнодушным. Гораздо больше голых и полуголых девиц мне нравился Вадик Короткевич из десятого "Б" — он был высок, строен, в школу ходил с волосами до плеч и в джинсах в неимоверную обтяжку. Когда школьное расписание сталкивало наши классы в одной рекреации, и я мимоходом натыкался взглядом на Вадима, в животе начинало сладко ныть, а знания улетучивались из головы со скоростью света, уступая место ощущениям. Меньше всего я тогда думал о собственной ориентации. Меня — как и большинство пацанов в этом возрасте — приводили в ужас прыщи на самых неожиданных и заметных местах, собственное нескладное тело и подсохшие пятна спермы на трусах от поллюций . Я — как и все парни нашей компании — прижимал под школьной лестницей неосторожных девчонок, пытаясь успеть за несколько мгновений залезть им под юбку или, хотя бы, схватить за грудь. Иногда удавалось, чаще — нет. Собственное восхищение Вадимом я относил на счет того, что он держался совершенно свободно с одноклассницами, позволяя себе чуть ли не в открытую тискать их на школьных дискотеках, мне нравилась его независимость от чужого — учительского — мнения, а ходившие про Короткевича сплетни, что Вадик спит с учительницей по истории, казались мне верхом популярности.

Первые сомнения посетили меня после одного из уроков биологии, которые вела наша классная. Дура она была редкая, подозреваю, что страдала Галина Викентьевна легкой формой шизофрении, а некоторые из ее высказываний были темами для общей ржачки и зубоскальства. Номера она иногда выкидывала такие, что мы только диву давались, почему Галину до сих пор не выгнали из школы. Нечего и говорить, что биологию практически никто из нас не знал и не учил, за редким исключением, например, в виде меня.

В тот раз мы писали какую-то работу минут на пятнадцать — таким образом Галина проверяла домашнее задание. Разумеется, списывали внаглую, классная сидела за учительским столом и читала газету. Неожиданно Ванька Макеев брякнул учебником об стол и на весь класс заорал:

— Отдай ручку, пидарас хренов!

Пидарас. Страшное ругательство — именно ругательство, безотносительно смысла, скрывавшегося за этим словом. За пидараса полагалось бить в морду, а еще лучше по яйцам.

Галина остановила почти начавшуюся драку между Ванькой и его соседом, Андрюхой Лапиным, прошлась между рядов, заложив руки за спину, и неожиданно выдала:

— Не пидарас, Ваня, а пе-де-раст. Если ты употребляешь какой-то термин, употребляй его правильно. А знаешь ли ты вообще, что обозначает это слово?

Мы замерли. Похоже, у Галины начиналось осеннее обострение — ничем иным возникшую ситуацию объяснить было невозможно.

-А расскажите, Галина Викентьевна, — Ванька заискивающе улыбнулся и показал Лапину кулак.

— Педерастами, дети, называют гомосексуалистов. Это мужчины, которые вступают между собой в половую связь. В нашей стране, дети, за гомосексуализм полагается уголовная ответственность, потому что это капиталистическое извращение, несовместимое с обликом советского человека.

"Дети" внимали — Галину, как говорится, понесло. Она рассказала нам обо всем, что знала сама и что сама же придумала. По ее мнению гомосексуалисты были хуже вражеских шпионов, так как подрывали не какое-то абстрактное военное предприятие, а устои социалистического общества. Наша ненормальная биологиня даже объяснила нам в подробностях, как именно происходит этот чуждый советским людям сексуальный контакт. Ее лекция была сродни идиотской книжке для вступающих в брак, которую я нашел у нас дома — там на полном серьезе рассказывалось о том, что онанизм приводит к импотенции, а самой достойной для молодых супругов сексуальной позой объявлялась классическая миссионерская — мужчина сверху, женщина в позе "смирно". Все поля в той книжке пестрели определениями, написанными рукой моего отца — "автор дебил", "полная херня", "дураков надо вешать за яйца" и многими другими в таком же духе.

Когда мы выкатились после урока на переменку, то долго ржали, на все лады обсуждая педерастов, подначивая багровеющих девчонок и обдумывая, на что бы еще спровоцировать ненормальную Галину. А на следующей перемене мне стало не до смеха — я столкнулся с Короткевичем в столовке, очередь за пирожками притиснула меня к нему, и я отчетливо понял, что очень хочу совершить с Вадимом то самое капиталистическое извращение, которое Галина назвала мужеложеством.

Это только в сказках, которые геи любят рассказывать друг другу, натуралы соблазняются легко и просто — прямо спелыми яблоками падают под ноги. А вот фиг — на самом-то деле. Спрашивается, с чего начинать молодому — ну очень молодому человеку — не имеющему ни малейшего опыта не только в соблазнении, но даже в сексе вообще? В свои четырнадцать лет я был девственником — как и подавляющее большинство моих сверстников. Теоретически — да, вполне подкованным, но девственником. Я не был уродом, не был обалденным красавцем — обычный подросток, нескладный, растущий непропорционально, регулярно теряющий контроль над собственным телом. Рост чуть выше среднего, вес бараний, ногти на пальцах обкусанные, вся одежда висит как на вешалке — четырнадцать лет, что вы хотите.

Той зимой мы со Славкой предприняли попытку эту осточертевшую девственность потерять. Мы оставались единственными среди наших друзей, кому нечем было хвастаться. Правда, я подозревал, что в реальности сексуальный опыт приятелей не превышал нашего. Тем не менее, Славка твердо решил совершить не просто акт потери девственности, но акт групповой. Воспользовавшись поездкой предков на Новый год в Чехословакию, он позвал меня для храбрости и снял на Московском вокзале проститутку на оставленные родителями "питательные " деньги.

Проститутка была страшная и старая — лет сорока — и пахло от нее перегаром и какими-то вонючими духами. Или мочой. Она вообразила себя учительницей двух невинных ангелочков, что-то сюсюкала, хватала нас между ног шершавой рукой. У меня не хватило духу лечь с ней в одну постель — я только представил, что надо что-то делать с этой дыркой, как меня начало тошнить. А Славка рискнул и был вознагражден: через несколько дней выяснилось, что он подцепил от вокзальной шалавы не только лобковых вшей, но и триппер. Зато теперь он мог небрежно бросать в компании — "когда я последний раз лечил трипак..." — и ему внимали, благоговея перед крутым сексуальным опытом. А я по-прежнему оставался предметом насмешек и довольно жестоких подначек. Но меня вполне реально мутило даже от мысли о том мокром и лохматом, что спрятано у женщин между ног.

Учительница первая моя. Была такая слезливая песенка для первоклашек. Летом моим родителям пришла в голову светлая мысль снять дачу — я, наконец-то, вырос из летнего лагеря, куда ездил семь лет подряд. Вот там, на даче, я и потерял свою мальчишескую невинность — совершенно неожиданно для себя.

Вместе с нами второй этаж дачного дома делила еще одна семья. Молодые супруги и мать мужа. Римма Викторовна была молодящейся дамочкой, вполне симпатичной "разведенкой". По вечерам мы играли в карты — я на пару с Риммой против ее "детей". Предки приезжали только на выходные, и я всю неделю был предоставлен самому себе. Римма Викторовна с готовностью взяла на себя бремя наблюдения за "мальчиком", варила мне обеды, пришивала оторвавшиеся пуговицы и выдавала карманные деньги на всякие мелочи. Любимым ее развлечением было пощекотать мне шею под волосами своими острыми накрашенными коготками и посмеяться над мурашками, которыми моментально покрывались мои руки от этой щекотки.

Римма Викторовна работала на дому — перепечатывала по заказу диссертации и курсовые работы. Свободного времени у нее было — хоть отбавляй. И когда я, перекупавшись, внезапно затемпературил — она моментально превратилась в сиделку, варила мне морс, приносила куриный бульон и следила за тем, чтобы я вовремя пил таблетки. В первую же ночь моей болезни, когда градусник показал тридцать девять с лишним, а меня продолжало лихорадить, несмотря на грелку с горячей водой в ногах, Римма скинула с себя халатик и нырнула ко мне под одеяло — согревать собственным телом.

У нее была крепкая грудь с большими сосками, слегка дряблый живот и тщательно выбритый лобок с единственным кокетливым завитком рыжеватых волос. Ее руки вытворяли со мной нечто неимоверное. Ее рот оставил на моем животе и на бедрах кровавые следы клубничной помады.

Римма позволяла мне абсолютно все и в любое время, лишь бы не было рядом посторонних глаз. За два месяца я прошел такой курс молодого бойца, что в последующие годы не открыл для себя в женщинах ничего нового. Но по скромности своей я так и не признался Римме, что больше всего меня привлекала в ней крепкая крутая задница.

В город я вернулся за неделю до начала занятий в школе. Ни малейшего желания продолжать встречаться с Риммой у меня не было, хотя она сунула мне свой домашний адрес, телефон и подробно рассказала, как к ней доехать. Я болтался по улицам в неясном томлении, боясь признаться самому себе, что меня совершенно не интересуют женщины, и я дорого бы дал за возможность заменить Римму на того же Короткевича хотя бы один раз.

Если чего-то очень сильно хотеть... Я встретил Вадима в магазине, куда мать отправила меня вечером за хлебом.

— Привет.

— Привет.

Я и не подозревал, что он меня помнит, да и вообще — знает хотя бы. Оказывается, помнит и знает — с чего тогда ему со мной здороваться? Слово за слово, через парк — к моему дому. И в парке темно, безлюдно.

— Ты на меня в школе на переменках все время таращился, — Он смеялся, а мне и ответить было нечего.

У дома распрощались — мне направо, ему налево. "Выеби меня, выеби меня, птица щасття завтрашнего дня" — улетела птица по своим делам, а я всю ночь тихо выл в подушку от невыразимой тоски.

Где мне было искать партнера? С одной стороны — я никогда не был с мужчиной, хотя вполне представлял себе, КАК это будет выглядеть. С другой стороны — та самая страшненькая сто двадцать первая статья, о которой распространялась наша биологичка. И была еще третья сторона — жесточайшая гормональная встряска под названием "недоебит". Девы из нашего класса вдруг оказались вполне доступными — особенно после "огоньков" на дому с каким-нибудь вином и паленой водкой, купленными втридорога у таксистов — а где еще достать спиртное, если в стране вдруг началась перестройка, и принят дебильный "почти сухой закон"? После водочки практически любую из девчонок можно было увести на кухню или в ванну, поставить раком и "проверить на фригидность", как это у нас называлось. До сих пор удивляюсь, как это в нашем классе обошлось без залетов, абортов и скандалов. Парадокс — подруги, которых мы трахали, в последующих обсуждениях очередной групповухи тащились от моих способностей "качать пресс" по часу и больше. Разумеется, сказывался приобретенный с Риммой опыт, но дело-то было не в этом! Со стояком не возникало проблемы, в таком возрасте каждый пацан "всегда готов", но вот кончить... Отсюда и часовые рекорды, когда член уже огнем горит, а у подруги сил осталось только на то, чтобы на выдохе — хвааа..., хвааа..., хваааа...тиииит.... Хватит так хватит, а мне что прикажете делать? Далеко не все наши ляльки были согласны на минет постфактум. К таким упрямицам я потом близко не подходил.

Заслужив славу первого ебаря на деревне, я по-прежнему оставался страдающей стороной и в вечном пролете. Черт его знает, на что я был готов ради того, чтобы самому оказаться под мужиком. Или на мужике — тут уж как получится.

Глубоко заблуждается тот, кто считает, что подросток, строящий глазки взрослым дяденькам в сумрачной аллее какого-нибудь парка, не ведает, что творит. Охота на самца — увлекательнейшая игра с очевидным и желаемым финалом. Шестнадцатилетний пацан уже прекрасно знает, чего хочет, разве что пути достижения своей цели ему все еще неясны. Но кипящая от гормонов кровь толкает на непредсказуемые и опасные поступки — и вот начинается блуждание по городу в поисках кого-нибудь, чтобы где-нибудь и как-нибудь. "Кто-нибудь", как правило, далек от идеала. "Где-нибудь" рано или поздно находится. "Что-нибудь" зачастую оказывается насилием, остается в памяти болью, сладкой жутью и ощущением падения в пропасть. Проходит день-два, и подросток вновь выметается из дома на ночь глядя — искать, находить и падать в бездну запрещенных удовольствий.

Я мотался по городу часами, но у меня создалось стойкое ощущение, что я один такой на весь Питер. Уж не знаю почему, только мои поиски подходящего мужика оставались безрезультатными. Наверное, я просто не знал, где его искать.

В конце десятого класса мой друг Славка неожиданно увлекся мистикой. Экстрасенсы, пророки и мессии начали плодиться в те годы с невероятной быстротой, в газетах вдруг появились десятки объявлений — "Снимаю сглаз, порчу, гадаю на кофейной гуще, лечу энергетические дыры в астральном теле".

В один прекрасный день я увидел, что запястье Славки закрывает широкий медицинский пластырь. Любопытничать я не стал — секретов от меня у Славки не было. И точно, вечером он пришел ко мне домой, с трудом отлепил с руки уже порядком грязную нашлепку, и я увидел небольшую, еще воспаленную татуировку — знак бесконечности, вписанный в ромб.

— Я теперь ученик, — Гордо сообщил мне Славка.

Я пожал плечами.

— У меня есть Гуру, Учитель. Можешь мне не верить — но никаких тайн для него не существует. Он мне такое про меня рассказал, чего никто не знал, кроме меня. Он сверхчеловек. Познакомить? Он мне еще вчера сказал — у тебя есть друг, которому нужна помощь.

Перспектива познакомиться с человеком, который все знает и для которого нет тайн, меня поначалу не привлекла. А если этот гуру прочитает мои тайные мысли? Если поймет, что все мои сексуальные фантазии в последние полтора года имеют своим объектом одного из жильцов нашего подъезда — перспективного хоккеиста сборной, увы, недавно женившегося, но не ставшего от этого менее привлекательным для меня?

Тем не менее, я потащился со Славкой за город в субботу после уроков — гуру жил где-то в дальнем пригороде, чуть ли не в Выборге или немного не доезжая до Выборга. Он сказал — мне нужна помощь? А вдруг он избавит меня от моих тягостных и пугающих желаний? Чем черт не шутит, пока Бог спит...