Путь в Дамаск

Путь в Дамаск.

Глава первая. Дмитрий Васильевич и поэт-лауреат.

24 декабря Дмитрий Васильевич сначала проснулся в полпятого утра, отправился в недальнее путешествие, потом вернулся в постель. И снова проснулся аж полдевятого. Дома никого не было, Маша собралась наутро в гости к внукам, он же был покинут на произвол судьбы и от него сегодня требовалось только починить табуретку, а там хоть спи или валяйся до утра понедельника.

До шестидесятилетия ему осталось совсем недолго, так что это можно был расценить как-то, что от него уже не ждут буйств и неоднозначных поступков, если оставить без надзора.

Но, если от него не ждут и позволяют, то этим надо воспользоваться.

Визит в семью среднего сына Дмитрия Васильевича миновал, потому что он к браку Михаила относился отрицательно, и, хоть помогал по мере сил, но бывал там редко.

Без двух недель пенсионер решил поваляться и подумать о смысле жизни. С двумя неделями тоже было неоднозначно, он родился четвертого января 1902 года, но по старому стилю, по— новому это получается, что 17го.Но во времена торжества нового стиля он 'остался в прошлом ногою' и по привычке в анкетах писал, что родился 4 января. Сначала иногда дописывал, что 4 по старому стилю, потом перестал, так что таким образом он постарел. Или повзрослел. Когда впереди вся жизнь, о том, когда ты уйдешь на пенсию не очень думаешь— когда-то потом. не то 4 января, не то 17го далекого еще года.

Но в Успенской церкви руководствовались именно рождением по старому стилю, а потому наречен младенец был Дмитрием. Были, конечно, варианты вроде Зоила и Хрисогона с Евтихианом, но был способ наречения ребенка именем поприличнее. Причт церкви становится богаче, а ребенок получает имя получше, чем Завулон и Гадд. Сейчас это уже не так актуально, но тогда...

Дмитрий Васильевич пошел на кухню и поставил греться чайник, а мозг его переключился на размышления о дороге в Дамаск.

Смысл этого выражения отсылал к поездке будущего апостола Павла в Дамаск, когда он поехал туда одним человеком, а вернулся другим. Ехал туда фарисей, враг христиан, и с намерением навредить тамошним христианам, но случилось с фарисеем нечто необычное, плавно переходящее в трехдневную слепоту. а потом глаза стали видеть и уверовал бывший фарисей Савл в того, с кем боролся.

В жизни Дмитрия Васильевича, пожалуй, буквально такого не было, чтобы вот так и резко.

Хотя то, что он нырнул в реку Флегетон гражданской войны и каким он из нее вынырнул...

Но не ослеп и то хорошо. Хотя война шестнадцатилетнему потом еще долго отзывается, выходя из него, словно ежик против шерсти из мамы— ежихи.

Нет, он что-то упускает, и очень важное. Но, может, позже это припомнится.

Поев, Дмитрий Васильевич занялся табуреткой, растопил плитку столярного клея, смазал, собрал и оставил сохнуть. Ему отчего-то думалось, что вскорости снова все развалится, но это будет уже потом, но не сегодня.

За окном падал легкий снежок, градусник показывал минус восемнадцать, сильного ветра при взгляде из окна вроде нет. Так что надо будет и погулять.

Пока можно часок с лишним побыть дома. Табуретка подсохнет, а он пока почитает рукопись. а внутреннюю рецензию -это уже вечером или завтра, на работе. Вечером-это если опус вызовет яркое впечатление, не обязательно хорошее. Если рукопись самая обыкновенная, тогда удовольствие можно растянуть надолго, пока Главный не возмутится 'Долгим ящиком'. Тогда немножко зашевелятся,

-Я для чего этот журнал пробил? Я для чего в двадцати кабинетах побывал и наслушался там всякого? Чтобы журнал появился, а вы тут ничего не делали и геморрои свои об стулья чесали? Почему нет решения по 'Угодьям и половодьям'? Кто тянет? Пушкин? А подать сюда этого Пушкина, а также обоих специалистов по доделке и переделке!

Так вот происходило почти с каждым номером журнала. Менялись только термины военно-морских загибов после каждого предложения. Главный в дни своей бурной молодости пристал к отряду моряков-анархистов и очень хорошо усвоил, как может выразиться морской волк по случаю чего-то необычного.

К его чести, надо сказать, он не только своих подчиненных морскими выражениями потчевал, но и в кабинетах повыше их произносил. Болтали, что и при Хозяине так выразился по поводу нерадивых работников Мосэнерго, сорвавших исполнение срочного заказа, и даже сам обмер, поняв, что сказал, но услышал: дескать, продолжайте, товарищ Алферов, что вы еще хотите сказать про то, кто у виноватых в срыве заказа папа и мама...

Специалистов по доделке и переделке для Главного было двое-Дмитрий Васильевич и широко известный в тесном кругу поэт Алешин. Дмитрий Васильевич отказывался только от книг про колхозы, ибо всегда говорил, что не разбирается в сельском хозяйстве даже в виде самогоноварения, оттого,что не пьет, поэтому тогда, вздыхая, ждали, когда Алешин выйдет из запоя.

Правда, Дмитрий Васильевич потихоньку готовил себе замену из племени молодого и неглупого. Создание нового журнала, продавленное Главным, потребовало и взаимных реверансов, отчего в редакции появилось довольно много тех. кому здесь был вообще не место, но хоть 'ты мне-я тебе'. а делать дело-то надо!

Нынешняя рукопись принадлежала протеже довольно известного поэта и даже дважды лауреата Сталинской премии за поэмы о колхозном строительстве, сначала про организацию колхоза, потом про его восстановление после войны.

Как прозаик Лауреат особо не был известен.

Протеже его несколько раз публиковал стихи в московских газетах, но как прозаик был известен еще менее. Хотя он учился в Литинституте, возможно, что там числился непризнанным гением и асом деталей или диалогов.

Наш герой все жен чуял подвох, Ему отчего-то казалось, что племянник-студент здесь не при чем, а поэт-лауреат решил писать и прозу, но опасается, что граб породит лещину, то есть роман или повесть окажется кошмаром, и этот провал нанесет ущерб его авторитету. Замаскировавшись под студента, он легче перенесет критику и даже отказ, и даже может потом доработает до сколько-нибудь пристойного уровня. А племянник сейчас получит от дяди что-то на расходы, а в случае счастливого принятия свою фамилию на обложке книги. Потом быстрее в Союз возьмут...

Отбрыкаться 'сельским хозяйством' уже нельзя, Алешин со среды в запое. потому кто самый свободный? Понятно, кто. И книга не про колхоз, а про войну. Кажется.

И Дмитрий Васильевич занялся делом. В итоге он так и не пошел гулять аж до прихода супруги. А когда она пришла, то отправила его на улицу, дескать, гуляй, дыши, придешь уже на обед.

Наш герой послушно вышел и часок погулял в скверике. Знакомых ему не встретилось, поэтому он мог поразмыслить и оценить прочитанные им 35 страниц. Пока впечатление такое, что автор писать может, но к этому прибавлялась какая-то нотка непригодности. То есть все как бы интересно и хорошо, но в итоге это окажется только съедобной частью фрукта. Дальше пойдут черви и прочие малоаппетитные вещи.

Когда же Дмитрий Васильевич придет домой, то ему нужно сделать две вещи. И обе по телефону. Позвонить знакомому военкому, не знает ли он кого-то из отставников, кто имел отношение к УРам и дотам, желательно еще до войны. И второе— узнать, что делал поэт-лауреат во время войны. Второе было куда проще, есть на свете люди, которые все про всех знают.

Насчет специалиста обещали вспомнить, насчет службы лауреата-не служил из-за плохого здоровья. Ага!

'Ага' обозначало не отрицательное отношение Дмитрия Василmевича к этой стороне жизни поэта-лауреата, а то, что автор опуса таки в армии не служил, и его догадка подтвердилась, но снова-если это действительно поэт-лауреат. А племянник его мог перед Литинститутом отслужить.

Ближе к вечеру Дмитрий Васильевич еще продвинулся и дошел до некоторого узлового момента повествования. По крайней мере рецензенту так показалось. Поскольку дальше речь шла о занятии дота на старой границе-вот тут-то и нужен был человек, что в них разбирается. Сам же герой видел некоторые доты на новой границе севернее Бреста, немного на них посмотрел, но нужно было понять, описанное было везде или сильно зависело от места.

Пока же получалось так: повествование начиналось от имени сержанта-пограничник, заставу которого утром 22 июня атаковали танки, герой стрелял, пытаясь попасть в смотровую щель, но был ранен и потерял сознание. Когда же очнулся, увидел двух немцев, которые трепались, потом попытались поговорить с героем, сержант попытался их одолеть в рукопашную, но получил еще одно ранение и отключился. Когда пришел в себя, то увидел другого пограничника, тот сержанта перевязал, но практически сразу же после перевязки они попали в плен. Их отвели в конюшню, а наутро оправили на работу, строить полевой аэродром вместе с другим пленными. Сержант, хоть и раненый сумел охмурить немцев, что он еще в силах, потому шел со всеми. И тут колонну атаковали. Это были сослуживец сержанта и какой-то военный строитель, ранее захватившие мотоцикл и устроившие шахсей-вахсей для охраны. Как оказалось, сослуживец сержанта начало войны встретил на отсидке на заставе, во время обстрела здание завалилось, но он кое-как выбрался из развалин. Дальше была смешная, но неправдоподобная сцена с немецким пилотом, затем по душу разгильдяя явились немцы на мотоцикле, но он их совместно с военным строителем перебили, оседлали мотоцикл и двинулись. Наткнулись на колонну пленных. Навели шорох, но потеряли строителя. Потом трое пограничников

поехали на восток, пока был бензин, далее пошли пешком. Где-то по дороге увидели три брошенных советских танка, они там переночевали, но утром явились немцы, желавшие что-то добыть. Их отогнали стрельбой, потом подорвали и подожгли танки, потом снова пошли. По дороге присоединили еще одного бойца, и вот такой группой вышли к старой границе, где на берегу речки стоял дот, который охранял рядовой из УР, что сидел там довольно давно, и никто к нему не подходил и не брал под команду. Оттого он, увидев своих, оказался в морально сложном положении. Сидеть одному, пока мимо него идут немцы кто его знает, сколько, было тяжело, поэтому свои-это радостно, но он на посту, охраняет свое сооружение и не должен никого туда пускать! Сержант это понял и организовал отвлечение 'часового' и захват сооружения, а часовой подыграл, неэффективно сопротивляясь обезоруживанию и захвату.

Н сем пока Дмитрий Васильевич и остановился.

Наверное, надо добавить консультанта-пограничника, потому что командир отделения (то самый сержант) по довоенным уставам может налагать взыскание до одного наряда вне очереди, а в книге он тому самому разгильдяю вкатывает два наряда. В Красной Армии ему требовалось для этого обратится к вышестоящему начальнику, чтобы лейтенант второй наряд добавил. Но погранвойска-другой наркомат, вдруг там у них чуть иное?

Теперь итог прочитанного.

А получается вот что:

Из хорошего-писать автор умеет. И изобретателен.

Это все.

Из плохого:

Книга пока выглядит рассказом о том, о чем автор представления не имеет,

заменяя незнание бойкостью пера и юмором.

Вот, например. один персонаж говорит другому: дескать, пей. наркомовские тебе положены? Положены и каждый день? И это на второй или третий день войны!

100 грамм водки давали на финской для согревания, но сейчас лето. Откуда персонаж узнал, что скоро это будут делать и летом?

Теперь неоднозначный вопрос по умениям и знаниям.

Вот другой герой из ординарцев смотрит на немцев, что едут по шоссе, и прикидывает, что попасть в немцев выстрелом он не сможет, но попадет вторым. А дальше они по нему ударят из автоматов.

Это какой провидец-то еще не воевал, но уже знает, что у немцев есть и что они сделают...

Потом четыре человек залезают в брошенный Т-34 и устраиваются спать внутри. Товарищ явно в танках не бывал и не знает, сколько внутри там места. Как раненый сержант туда тоже залезет и оттуда вылезет— не сам же автор будет вылезать, у него раненое плечо не заболит.

Теперь об умениях. То, что пограничники хорошо владеют стрелковым оружием-это вполне допустимо. Но советским. Пусть даже пользоваться Максимом или 'дегтярем' учили всех или не всех -не так важно.

Но вот удалая парочка-этот вот разгильдяй и помогший ему военный строитель захватили немецкий мотоцикл с пулеметом и стали из пулемета стрелять. И даже военный строитель. Откуда у него знание и умение? Да и другой герой, хоть и пулеметчик, сразу же делает. А все же немецкие МГ по устройству и управлению сильно отличались от советских. Ну ладно. разок повезло, лента была заправлена, и строитель смог отстрелять наличные 50 патронов, как и сам Дмитрий Васильевич в пиковой ситуации. А вот как вставить вторую ленту-он не знал, и был очень доволен тем, что это делать не пришлось, подошел умелец и ему МГ передали.

Но дальше-герои, застигнутые на ночлеге, разворачивают башню Т-34 и открывают огонь из оружия. Насколько Дмитрий Васильевич знал, 76мм танковых орудий на заставах не было. Откуда герой мог это уметь?

Если бы книга была написана о бывалых солдатах., прошедших за три -четыре года долгую дорогу, многое испытавших, и многому научившихся-то это было бы возможно. Но в первые дни войны откуда такое умение?

Ему взяться неоткуда, значит, это анахронизм. А стоит ли дальше книгу читать? Но, если отвергнуть недочитанную книгу, то поэт -лауреат вусмерть обидится, и не без оснований. Когда прочтешь рукопись целиком, и от начала до конца все уныло и мрачно, то вывод о негодности справедлив. Когда не дочитаешь, то, может. дальше лучше будет и получится довести книжку до ума? Хотя бы, как ему рассказывал Николай Романов, тогда работавший в 'Молодой Гвардии'— роман молодого автора взяли и переписали начисто, отчего книгу хоть можно было читать.

Не будет ли это чем-то вроде сочинений его одноклассника по гимназии: 'Хрупкий юноша верхом на изящном дестрийе

ворвался в ряды противника, и двуручный меч в его руках разил направо и налево, перепархивая из руки в руку.'. Ну, гимназисту Ване некому было подсказать. что двуручный меч немного тяжелее, чем он представлял, и его легко из руки в руку не покидаешь. А тут— хоть сам лауреат, хоть его протеже взрослые и совершеннолетние, могли бы найти воевавшего и попросить совета, что получилось у них или его.

А получилась голливудщина, когда какой-то актер в кино выстрелил из винчестера около тридцати раз, не отвлекаясь на перезарядку.

Да писатель может писать о чем угодно, даже о тех временах, когда он не жил и делах, которыми не занимался, и все понимают, что никто из современных авторов при Иване Грозном не жил. Значит, автор как-то должен ухитриться и изучить предмет либо настолько охмурить читателя, чтобы тот настолько сопереживать стал. Что не заметил, что в книге Юлий Цезарь штаны надевает и идет в Сенат, или он же требует от повара подать на завтрак жареный картофель. Хотя такая чушь мешать читать не будет и восхищаться текстом тоже. Но показывает, что автор написать умеет, но до звания писателя еще недотянул.