Урсула Ле Гуин "Еще одна история, или Рыбак из Внутриморья"

Урсула ЛЕ ГУИН

ЕЩЕ ОДНА ИСТОРИЯ, ИЛИ РЫБАК ИЗ ВНУТРИМОРЬЯ

Перевод: Н.П. Фурзиков

Стабилам Экумены на Хейне и Гвонеш, директору лабораторий чартен-поля в порту Ве: от Хидео Тиокунан'на, совладельца второго седорету, ферма Удан, Дердан'над, Окет, планета О.

Я буду излагать свой отчет так, как если бы рассказывал историю, поскольку это уже давно стало традицией. Однако вы можете задаться вопросом, почему фермер с планеты О отчитывается перед вами так, как если бы он был мобилем Экумены. Моя история объяснит это. Но это само по себе не объясняет. История — наша единственная лодка для плавания по реке времени, но на больших порогах и извилистых отмелях ни одна лодка не может быть в безопасности.

Итак: однажды, когда мне был двадцать один год, я покинул свой дом и сел на "Террасы Дарранды", корабль ПСС (Почти со Скоростью Света), чтобы учиться в Экуменических школах на Хейне.

Расстояние между Хейном и моим родным миром составляет чуть более четырех световых лет, и сообщение между О и системой Хейна существует уже двадцать столетий. Даже до появления ПСС-двигателя, когда корабли тратили на пересечение сотни лет планетарного времени вместо четырех, были люди, которые отказались бы от своей старой жизни, чтобы попасть в новый мир. Иногда они возвращались, но не часто. Ходили рассказы о таких печальных возвращениях в мир, который забыл путешественника. Я также знал от своей матери очень старую историю под названием "Рыбак внутриморья", пришедшую с ее родного мира, Терры. Жизнь ребенка ки'О (племени О) полна историй, но из всего, что я слышал от нее, моей другой матери, моих отцов, бабушек и дедушек, дядей, тетей и учителей, эта была моей самой любимой. Возможно, мне она так понравилась потому, что моя мама рассказывала ее с глубоким чувством, хотя и очень просто, и всегда одними и теми же словами (и я бы не позволил ей менять слова, если бы она когда-нибудь попыталась).

История повествует о бедном рыбаке Урашиме, который ежедневно выходил в одиночестве на своей лодке в тихое море, лежащее между его родным островом и материком. Это был красивый молодой человек с длинными черными волосами, и дочь морского короля увидела его, когда он перегнулся через борт лодки, и, подняв глаза, увидела плывущую тень, пересекающую широкий круг неба.

Поднявшись из волн, она умоляла его пойти с ней в ее подводный дворец. Сначала он отказался, сказав: — Мои дети ждут меня дома. — Но как он мог устоять перед дочерью морского короля? — Одна ночь, — сказал он. Она увлекла его за собой под воду, и они провели ночь любви в ее зеленом дворце, обслуживаемом странными подводными существами. Урашима нежно полюбил ее, и, возможно, он остался у нее больше, чем на одну ночь. Но наконец он сказал: — Моя дорогая, я должен идти. Мои дети ждут меня дома.

— Если ты уйдешь, то уйдешь навсегда, — сказала она.

— Я вернусь, — пообещал он.

Она покачала головой. Она горевала, но не умоляла его. — Возьми это с собой, — сказала она, протягивая ему маленькую шкатулку, украшенную чудесной резьбой и плотно запечатанную. — Но не открывай ее, Урашима.

Итак, он выбрался на сушу и побежал по берегу в свою деревню, к своему дому; но сад был в запустении, окна были пусты, крыша провалилась. Среди знакомых домов деревни приходили и уходили люди, но он не узнал ни одного лица. — Где мои дети? — плакал он. Пожилая женщина остановилась и обратилась к нему: — В чем твоя беда, юный незнакомец?

— Я Урашима, из этой деревни, но не вижу здесь никого, кого бы я знал!

— Урашима! — поразилась женщина, и моя мать смотрела куда-то вдаль, и ее голос, когда она произносила это имя, заставлял меня дрожать, и слезам — наворачиваться на глаза. — Урашима! Мой дедушка рассказывал мне, что рыбак по имени Урашима пропал в море во времена деда его деда. Никого из этой семьи нет в живых уже сто лет.

Итак, Урашима вернулся на берег и там открыл шкатулку, подарок дочери морского царя. Из нее вырвался маленький белый дымок и унесся прочь по морскому ветру. В этот момент черные волосы Урашимы поседели, и он стал старым, старым, старым; и лег на песок и умер.

Однажды, я помню, странствующий учитель спросил мою маму об этой басне, как он ее назвал. Она улыбнулась и сказала: — В анналах императоров моего народа Терры записано, что молодой человек по имени Урашима из округа Йоса ушел в 477 году и вернулся в свою деревню в 825 году, но вскоре снова уехал. И я слышала, что шкатулка хранилась в святилище много веков. — Потом они заговорили о чем-то другом.

Моя мать, Исако, не рассказывала эту историю так часто, как того требовал я. — Это так грустно, — говорила она и вместо этого рассказывала о бабушке и рисовых клецках, которые откатились в сторону, или о нарисованном коте, который ожил и убил крыс-демонов, или о персиковом мальчике, который плыл вниз по реке. Моя сестра и мои германы, а также люди постарше слушали ее рассказы так же внимательно, как и я. Это были новые истории на O, а новая история — это всегда сокровище. История с нарисованным котом была любимой всеми, особенно когда моя мама брала кисточку и блок странных черных сухих чернил с Терры и рисовала животных — кошку, крысу, — которых никто из нас никогда не видел: замечательного кота с выгнутой спинкой и смелыми круглыми глазами, клыкастых и крадущихся крыс, "заостренных с обоих концов", как сказала моя сестра. Но я всегда ждал, на протяжении всех других историй, что она поймает мой взгляд, отведет взгляд, слегка улыбнется, вздохнет и начнет: "Давным-давно на берегу Внутреннего моря жил рыбак..."

Знал ли я тогда, что значила для нее эта история? что это была ее история? что если бы она вернулась в свою деревню, в свой мир, все люди, которых она знала, были бы мертвы уже много столетий?

Конечно, я знал, что она "пришла из другого мира", но что это значило для меня, когда мне было пять, семь или десять лет, мне сейчас трудно представить, невозможно вспомнить. Я знал, что она была с Земли и жила на Хейне; тут было чем гордиться. Я знал, что она приехала на О как представительница Экумены (больше гордости, расплывчатой и грандиозной) и что "мы с твоим отцом влюбились друг в друга на фестивале пьес в Судиране". Я также знал, что организация этого брака была непростым делом. Получить разрешение сложить с себя полномочия было нетрудно — Экумена привыкла к тому, что мобили становятся местными. Но, будучи иностранкой, Исако не принадлежала к племени ки'О, и это была только первая проблема. Я услышал все об этом от моей другой матери, Тубду, неиссякаемого источника семейной истории, анекдотов и скандалов. — Знаешь, — сказала мне Тубду, когда мне было одиннадцать или двенадцать, ее глаза сияли, а неудержимый, слегка хрипловатый, почти беззвучный смех начинал сотрясать ее изнутри, — знаешь, она даже не знала, что женщины выходят замуж? Там, откуда она родом, по ее словам, женщины не выходят замуж друг за друга.

Я мог бы поправить Тубду и сделал это: — Только в этой части. Она сказала мне, что во многих частях этого есть то, что они делают. — Я смутно чувствовал, что защищаю свою мать, хотя Тубду говорила без тени злобы или презрения; она обожала Исако. Она влюбилась в нее "в тот момент, когда увидела ее — эти черные волосы! этот рот!" — и просто находила трогательно забавным, что такая женщина могла рассчитывать выйти замуж только за мужчину.

— Понимаю, — поспешила заверить меня Тубду. — Я знаю — на Земле все по-другому, их плодовитость была подорвана, они должны думать о браке ради детей. И они тоже женятся парами. О, бедная Исако! Каким странным это, должно быть, показалось ей! Я помню, как она смотрела на меня... — И она снова разразилась тем, что мы, дети, называли громким хихиканьем, своим радостным, тихим, сейсмическим смехом.

Для тех, кто не знаком с нашими обычаями, я должен объяснить, что на О, мире с низкой, стабильной численностью населения и древней технологией климакса, почти универсальны определенные социальные порядки. Основной социальной единицей является рассредоточенная деревня, объединение ферм, а не город или штат. Популяция состоит из двух половин или фрагментов. Ребенок рождается в семье своей матери, так что все ки'О (за исключением горного народа Энник) принадлежат либо к утреннему народу, чье время — с полуночи до полудня, либо к вечернему народу, чье время — с полудня до полуночи. О священном происхождении и функциях двух группировок вспоминают в дискуссиях, пьесах и на службах в каждом фермерском храме. Первоначальная социальная функция общины, вероятно, состояла в том, чтобы превратить экзогамию в брак и таким образом препятствовать инбридингу на изолированных фермах, поскольку человек может заниматься сексом или вступать в брак только с представителем другой общины. Это правило серьезно усилено. Проступки, которые, конечно же, происходят, встречают позором, презрением и остракизмом. Идентичность человека как утреннего или вечернего является такой же глубокой и интимной частью его самого, как и его пол, и имеет не меньшее отношение к его сексуальной жизни.

Брак ки'О, называемый седорету, состоит из утренних женщины и мужчины и вечерних женщины и мужчины; гетеросексуальные пары называются утренними и вечерними в соответствии с принадлежностью женщины; гомосексуальные пары называются дневными — две женщины — и ночными — двое мужчин.

Столь жестко структурированный брак, где каждый из четырех человек должен быть сексуально совместим с двумя другими, но никогда не заниматься сексом с четвертым, — очевидно, что для этого требуется некоторая договоренность. Составление седорету — основное занятие моего народа. Поощряются эксперименты; пары формируют четверку и распадаются, пары "примеряют" другие пары, смешиваясь и сочетаясь друг с другом. Посредники, традиционно пожилые вдовцы, разъезжают по фермам разбросанных деревень, устраивая встречи и полевые танцы, выступая в качестве общих доверенных лиц. Многие браки начинаются как союз по любви одной пары, гомосексуальной или гетеросексуальной, к которому привязывается другая пара или два отдельных человека. Многие браки от начала до конца заключаются при посредничестве или по договоренности деревенских старейшин. Слушать, как старики под большим деревенским деревом устраивают седорету, — все равно что наблюдать за партией мастеров в шахматы или тидхе. — Если бы тот вечерний мальчик из Эрдупа встретил юного Тобо во время помола муки в Гадде... — Разве Ходин'н из "Утра Ото" не программист? Им мог бы пригодиться программист в Эрдупе... — Приданое, которое может предложить будущая невеста или жених, — это их мастерство или их домашняя ферма. В других случаях не совсем желательных людей могут выбрать и удостоить почестей за знания или имущество, которые они привносят в брак. Фермерское хозяйство, в свою очередь, хочет, чтобы его новые члены были приятными и полезными. Нет конца заключению браков на О. Я должен сказать, что в целом они приносят столько же удовлетворения всем участникам, сколько и любое другое мероприятие, и гораздо больше тем, кто заключает брак.

Конечно, многие люди никогда не женятся. Ученые, бродячие участники дискуссий, странствующие художники и эксперты, а также специалисты в центрах редко хотят вписываться в солидное постоянство седорету фермерского хозяйства. Многие люди вступают в брак с братом или сестрой в качестве тети или дяди, занимая положение с ограниченными, четко определенными обязанностями; они могут заниматься сексом с одним или обоими супругами из другой группы, что иногда увеличивает седорету с четырех до семи или восьми. Дети от таких отношений называются двоюродными братьями и сестрами. Дети одной матери — братья или сестры друг другу; дети утра и дети вечера — германы. Братья, сестры и двоюродные братья не могут вступать в брак, но германы могут. В некоторых менее консервативных частях мира на браки между мужчинами смотрят косо, но в моем регионе они распространены и уважаемы.

Мой отец был утренним человеком на ферме Удан в деревне Дердан'над в горном районе северо-западного водораздела реки Садуун, на Окете, самом малом из шести континентов О. Деревня состоит из семидесяти семи фермерских хозяйств, расположенных в холмистой местности, прорезанной ручьями, среди полей и лесов на водоразделе реки Оро, притока широкого Садууна. Это плодородная, приятная страна, с видом на запад до Берегового хребта и на юг до обширных пойм Садууна и блеска моря за ними. Оро — широкая, живая, шумная река, полная рыбы и детей. Я провел свое детство рядом с ней или на самой реке, протекающей через Удан так близко от дома, что вы можете слышать ее голос всю ночь, шум и шипение воды и глубокий барабанный бой камней, перекатываемых ее течением. Оно неглубокое, но довольно опасное. Мы все очень рано научились плавать в тихой бухте, вырытой в качестве плавательного бассейна, а позже управлять гребными лодками и каяками в быстром течении, полном скал и порогов. Рыбалка была одной из обязанностей детей. Мне нравилось пронзать копьем толстых, с глазами-бусинками, голубых очидов; я героически стоял на скользком валуне посреди реки, занеся длинное копье для удара. У меня это получалось хорошо. Но моя германа Исидри, пока я гарцевал со своим копьем, соскальзывала в воду и ловила шесть или семь очидов голыми руками. Она могла ловить угрей и даже быстро шныряющего эя. Я никогда не мог этого сделать. — Ты просто как бы двигаешься вместе с водой и становишься прозрачным, — говорила она. Она могла оставаться под водой дольше, чем любой из нас, так долго, что вы были уверены, что она утонула. — Она слишком плоха, чтобы утонуть, — заявила ее мать Тубду. — Вы не можете утопить по-настоящему плохих людей. Они всегда всплывают снова.

У Тубду, утренней жены, было двое детей от ее мужа Капа: Исидри, на год старше меня, и Сууди, на три года моложе. Дети утра, они были моими германами, как и двоюродный брат Хад'д, сын Тубду и дяди Тобо, брата Капа. На вечерней стороне было двое детей, я и моя младшая сестра. Ее назвали Конеко, старинное имя в Окете, которое также имеет значение на земном языке моей матери: "котенок", детеныш замечательного животного "кошка" с круглой спинкой и круглыми глазами. Конеко, на четыре года младше меня, действительно была круглой и шелковистой, как у звереныша, но глаза у нее были как у моей матери, удлиненные, с веками, которые поднимались к вискам, как мягкие лепестки цветов перед тем, как они раскроются. Она, шатаясь, брела за мной, крича: — Део! Део! Подожди! — пока я бежал за быстрой, бесстрашной, вечно исчезающей Исидри, крича: — Сиди! Сиди! Подожди!

Когда мы стали постарше, Исидри и я были неразлучными товарищами, в то время как Сууди, Конеко и кузен Хад'д составляли троицу, обычно покрытую грязью, струпьями и попадавшую в какие-нибудь неприятности — оставляли открытыми ворота, чтобы ямы добрались до посевов, портили сено, прыгая на нем, таскали украдкой фрукты, сражались с детьми с фермы Дрехе. — Плохо, плохо, — говорила Тубду. — Никто из них никогда не утонет! — И сотрясалась от своего беззвучного смеха.