Мои личные воспоминания об аресте меня белогвардейцами

Биография

Родилась в Новоуткинском заводе Екатеринбургского уезда

год рождения 1878 1го августа.

ЛОБАНОВА Евдокия Тимофеевна, дочь бывш. батрака, который остался от родителей 8 лет, отдан был в контракт на 12 лет к сапожнику до 20 лет, а потом, приехав домой, стал робить дома на общественную лавку и так брать заказы, шил обувь очень хорошо. И мать была тоже батрачка, 6 лет осталась от родителей и отдана была Управителю завода в няньки, и её научили разному рукоделию, и вот и она тоже всё время работала на буржуазию, и вот и нас учила шить-вышивать. Жилось тяжело, семья была 7 чел., 5 чел. ребят. Отец строил себе дом, и я вот как старшая, мне пришлось особенно тяжело быть нянькой с 3 лет, а 8 лет уже убирала навоз и возила его на поле, а обратно возила дрова или сено, т.к. у нас была корова и лошадь, и с 9 лет косила и гребла. Одним словом, была за мальчишку, т.к. все были девочки, 1 был [мальчик].

Мне учиться не пришлось: всё время работала и только два года училась, а 13 лет отдали в няньки к Управителю завода, и я жила 3 года, а 16 лет выдали взамуж за Белякова, за сына портного, который был убеждённый в политику, и потому что у нас всё время были бежавшие сосланные политические, и часто они у нас ночевали в малой избе. Мы их кормили и одевали, и вот они нам рассказывали всё, что делалось в высших кругах и в доме Романовых об их развратах, и как проигрывали в карты фабрики и заводы и поместья со всем народом, и как брали молодых женщин кормить собак щенят, а ребенка её бросали, а мужа её высылали, а красивых девиц брали и одевали, и запрягали в коляску, и на них катались, и вот всячески народ в родстве своём позорно эксплоатировали всех. И вот какие ужасы они рассказывали, что я даже плакала и дрожала. И вот с тех пор я узнала о буржуазии и Романовых, что они из себя [136] представляют, тогда мне было 17 лет. Вот к нам приходили многие, и мой муж и его отец рассказывали о таких вещах, кому только можно было как. Часто у нас был Марков И. Г., Баженов И., и вообще много было у нас.

И вот я жила с мужем 4 года, и муж помер 1900 г., и я всё время работала и помогала шить одежду, а через 2 года уехала учиться шить в школу кройки и шитья и сдала экзамен в ремесленной управе, получила аттестат и удостоверение и осталась уже в г. Свердловске, и вышла замуж за Лобанова М. А., который служил у братьев Макаровых в магазине обуви приказчиком. И вот ни у него и у меня ничего не было, пришлось вместо мебели принести из магазина ящики, заменить столы и стулья. И [я стала работать — шить платье и учеников учила], вот понемножку обзавелись кое-чем по хозяйству.

[И] он тоже очень интересовался, когда я ему разсказывала, что я знала о политике, которые были у нас раньше. И у нас было несколько политических книг и брошюр, и к нам приходили приказчики и рабочие поговорить и почитать. Ходили на собрания в разные края города, а меня муж не брал с собой, потому что может накрыть полиция, а ты можешь растеряться и попасть, и их выдать. И вот часто приходилось скрываться и бежать по огородам черев заборы. И вот я только ходила на одно собрание, тогда было в Мельковке, а у нас очень часто собирались, и я принимала горячее участие. И был у меня брат двоюродный Палкин, он работал на заводе Ярес "Металлист" слесарем и был ярый большевик. Он меня очень любил за то, что я была ярая социалистка и революционерка, как он был сам социал-демократ большевик. И мы с ним ночи просиживали, всё читали книги, у него их было много и только политические, он был очень добрый для всех рабочих.

В 1905 г. мы участвовали в демонстрации. Когда был митинг на площади 5-го года, то мой брат и муж выступали о революции, и брата арестовали и посадили в тюрьму и увезли в Петропавловскую крепость, и он там сидел очень долго. А потом ему как-то удалось бежать, и он у нас скрывался с товарищем и ходил по заводам, агитировали среди рабочих и как над [136об] ними надевались, и как они бежали, переносили голод, холод в лесу, по несколько суток не евши, и его в заводе опять арестовали и в тюрьму садили. И вот он 3 раза сбежал и был всё у нас каждый раз, и рассказывал, как его тиранили ужасно, и я не могла вынести, как он переносил какие пытки. И в последний раз бежал уже больной чахоткой, и я свезла его в больницу, и там он помер бедный. У нас нельзя ему было жить, потому что у нас были часто обыски, когда у нас собирались, но мы делали так: накрывали столы картами, будто играли в карты, или устраивали лотареи. Под видом всех таких уверток всё-таки собирались, и у нас ничего не находили и уходили от нас ни с чем. А пристав Батуев был знаком по магазину и говорил мужу: "Смотри, берегись, мы тебя накроем, хорошо, что так ловко собираетесь — то у вас карты, то лотерея, то гости приезжие". И вот всё это и сходило, и благодаря [Маркова] А.И., помощника Батуева, он был очень хороший, он жил у наших знакомых. А брата я свезла [в больницу], где он и помер в [1909 г.], которого я до сих пор забыть не могу.

А потом мы уехали в Томск. Мужа послали принять магазин, быть Заведущим, и мы там жили 3 года. И к нам ходили студенты, которые расказывали о мятеже чёрной сотни, как жгли правление с рабочими, а кто бежал, так они ловили и бросали в огонь, а некоторых поддевали на копья. И такие ужасы они рассказывали, что проделывали с рабочими и студентами. И вот они у нас часто собирались также под видом картёжной игры в проферанс, но т. к. никто не знал, кто такие Заведующий, и только обысков уже не было.

1913 год приехали опять в Свердловск, а там пошла война, стали всех забирать на войну, мужа хотели забрать, но он уехал в Уткинский завод, поступил в лесничество помощником, и его не взяли. И переехала и я туда же. Что-же, скучно, а тем более военное время, надо работать среди пленных и беженцев, за что они страдают и за что кровь проливают. Муж ездил в город [137] и привёз от Макарова и Агафурова в долг товару кое-какого, и меня заставил торговать, и я агитировала. И вот к нам стало много народу приходить, а пленных было очень-очень много: немцы и мадьяры, чехи и японцы* [*вероятно, китайцы], и беженцев тоже очень много приходят ко мне в лавку, а я обязательно спрошу — откуда и как сюда попал, а они мне рассказывают откуда и зачем, и как попали в плен. И я им говорила: "Зачем это Вам нужно было раззоряться и оставлять свои семьи: жён, детей и родителей, за чьи же вы интересы шли на войну ложить свои головы? За империалистов и за буржуазию. Зачем это всё вам это дело, ведь они сами нейдут на войну воевать, а вас гонят, как баранов, под убой, и вот говорите всем своим товарищам, что нам буржуазная война не нужна, довольно крови проливать за ихние интересы капиталистов, а нам нужем мир, всему миру мир". И вот их стало ходить ещё больше, и они стали интересоваться, когда я с ними беседовала на эту тему. И молодёжь к нам очень много ходила, и мы с мужем их отвлекали от хулиганства и устраивали из рабочей молодежи спектакли и семейные вечера после постановки. Пришлось их учить на сцене играть и к танцам, и они были очень заинтересованы этим и большую благодарность нам выносили все, и даже сейчас все вспоминают, что политикой с ними занимались, собирались все к нам.

И вот 1917 26 февраля слышим, долгожданная дорогая наша революция пришла, и я сейчас же достала красного материала и сделала 3 знамя, на котором нашила тесьмой лозунги: "Да здравствует всемирная революция, пролетарии всех стран соединяйтесь, все фабрики и заводы рабочим, а земля крестьянам без эксплоататорского труда". И вот я с учениками принесла знамёна на собрание, которое об"явили о революции в театре, и мы поставили их на сцену, и все удивились: "Откуда знамёна, и кто их приготовил?" И увидали меня и узнали, что это моя работа, очень были все рады, провели собрание [137об] и пошли все со знамёнами по всем улицам с пеньем марсельезы и других революционных песен, которым я учила всех, которая молодёжь приходила к нам всегда. Сейчас же организовали комитет, выписали книг и брошюр, газет. К нам стало ходить очень много народу читать, вели беседы на разные темы, а лавчёнку свою сдали в общество потребителей, да ничего почти и не было, т. к. роздали очень много бедным беженцам, а потом поехали в Свердловск и вступила в партию, заплотила взнос 50к., и мне выдали квитанцию и билет, а председателем был Быков П. М. Я стала ходить на собрания и заседания, и меня выбрали попечительницей по обследованию красноармейских семейств, а потом откомандировали в детские колонии воспитательницей, и я там была до эвакуации 18 г.

И когда приехал муж с Шадринского фронта и говорит: "Да, дела наши неважны пока, нужно выезжать пока, отступать, давайте, собирайтесь, поезжайте пока в деревню Коптяки, а я за вами заеду и поедем вместе". И я поехала с сыном 7 лет, доехала до того места, где жгли Романовых в то время и никого не пропускали, потому что недалеко от дороги эти были шахты, куда весь пепел был згребённый, и я остановилась и подошла, который стоял на посту, и с ним очень много разговаривала. И тут был [Белобородов и] Ермаков П.Ф. [*П.З.], приехал Юровский, и я с ним поговорила кое о чём. И вот деревенские это в то время видели, а когда всё сгорело и кончили, и всех пропустили, я приехала в Коптяки и остановилась у крестьянина ждать мужа.

Вот долго его нет, вот уже чехи взяли Свердловск 2-3 дня, а мужа всё ещё нет. И вот по доказу крестьян вдруг ночью вбегают 2 белых офицера с револьверами, наставили на меня [леворверы]: "Ни с места, говори, кто ты такая и где твой муж, говори всё, а то сейчас будешь расстреляна". Я испугалась, дрожжу и говорю: "Не знаю". И увидела своего сына, он стоит на коленях тут же, почернел, дрожжит и плачет: "[Не стреляйте в мою маму]". А я как увидела его и упала, и у меня [138] получился выкидыш 4 мес. и отняло у меня параличём руку и ногу, а они увидели, что я лежу в луже крови, и ушли. И я не помню, как меня хозяева положили в постель и больше не подходили ко мне, боясь, как я арестована домашним арестом. Во дворе стоял конвоир, чтобы я не убежала и не увёз муж, а на другой день приехали казаки допросили меня, а я ничего не смогла говорить и уехали. А на 4-й день приехали 5 ч. из следственной комиссии сам прокурор старик и уголрозыска начальник Кирста с плетью, меня ударил [до крови]: "Говори всю правду". Я ничего не могла говорить, и они сделали обыск и нашли у меня в костюме потойном кармане парт-билет и [фракционную] карточку, и ещё кое какие документы, и письмо от мужа, которое он писал из Шадринска с фронта, в котором было писано — просил послать денег на хлеб и табак, а белую банду отогнали далеко, пока спокойно. И вот это тоже им не понравилось, и они издевались надо мной ужасно. Они взяли это письмо и фотограф. карточку с меня, мужа и сына, всё разбросали и уехали, оставили около меня конвоира, а через 2 дня приехали за мной казаки несколько человек верховые и в коробке и все вооружённые. И вот вся деревня сбежалась смотреть на меня и кричат: "За комиссаршей приехали, расстреливать сейчас повезут". А я чуть жива лежу, а сын мой ужасно как плачет.

И вот взяли меня, вынесли и посадили с сыном в коробок, и повезли в город в тюрьму, и как больную понесли меня в тюремную больницу Љ1, а там было 2 уголовных посажено, а нас было только 5 человек политических: Данилова, Рудакова, мать Юровского, Красильникова и я [с] 7 летн. сыном. И вот эти 2 уголовные, как они ругали, выражались, как я не слыхала от мужчин таких ругательств, и хвастают, сколько они убили людей с целью грабежа. Это ужасно, что пришлось пережить, боясь, чтоб нас не убили, потому что их посадили красные, и они нас ругали. И вот не кормили долго, а потом [138об] стали кормить так — варили картофельные очистки или горох с червями. Сын у меня истощал, худой стал, а был здоровый мальчик. И вот это еда, и хлеб был сырой, а ничего не ела, т.к. была очень больна, была фельдшерица хорошая. Все жалели сына у меня: "Какой маленький, и за что ты мучишься?" А этих уголовных водили к начальнику стираться и гладить, придут и говорят сыну: "Вот твою маму скоро уведут, расстреляют, и ты останешься с нами здесь жить: нам начальник сказал, что Лобанову скоро расстреляют". А он говорит: "Нет, я не останусь с Вами здесь, пусть вместе с мамой расстреливают". И вот каждую ночь из камеры выводили и расстреливали, всё это было нам слышно, как расстреливали, крики, стоны.

И вот я ждала — вот-вот за мной придут, и два месяца ждала, и нисколько не спала, и не было сна: всю ночь дрожжала. И вот поступил новый молодой врачь очень хороший. У меня заболели зубы, и он позвал мне зубного врача Паина, а он был очень знакомый нам, и меня он не узнал, т.к. я очень изменилась — худая, седая стала. И я ему сказала, что я не одна здесь — с сыном, и другие ещё есть, скажите, кто там есть из знакомых. Он сказал Егорову А.А., и он стал организовывать красный крест, чтобы обследовать всех политических — кто в чём нуждается, кто юридически или материально, и первым делом зашёл в больницу, где я была, сказал речь, что напишите заявление все кто в чём нуждается, что мы будем все помогать во всём. Обошли все камеры и всем сказали политическим, и все написали заявления, и его арестовали. И потом его выпустили, и он многих взял на поруки, и я была выпущена, но зато самого его арестовали и хотели расстрелять, но как-то сбежал и скрылся.

Хотя я и была выпущена, но была всё время на подозрении и ходила в угол-розыск отмечаться, и на дом ходили проверять, чтобы не сбежала. И вот очень тяжело жилось — нечем было жить, работать никуда не принимали, да и я очень болела 7 месяцев воспалением лёгких [139] и 2 тифа, лежала в больнице, еле вынесла, а потом пришлось жить у знакомых, занимать уголок с сыном и он со мной пережил не мало, да и к ним приезжали родственники из Казани — разные поручики да доктора играть в карты. И вот издевались надо мной, рассказывали, как расстреливали большевиков, когда переходила 3 раза Казань. 1 разсказывал, что он был командиром и у красных, и у белых, и расстреливал сам по 30 и 40 человек, значит там и здесь был, чтобы только вооружить народ. Я этого не могла вынести и встала, подошла к нему и говорю: "Вы ещё этим гордитесь, что невинных людей расстреливаете, так подождите же, и Вам отомстим". Как он соскочил с револьвером и наставил мне на грудь: "Ах, так ты большевичка!" — и хотел меня застрелить, а хозяин схватил его за руки и сказал: "Оставь её — она ненормальная, на неё находит такая дурь". И меня увели и положили в постель. И вот несколько раз были такие случаи, и не могу, чтобы не заступиться за коммунистов, да и сейчас ещё приходится, есть ещё много у нас шипунов. А при отступлении белой банды я опять была у них в списке, чтобы увести и расстрелять.

И вот меня предупредили, который там работал, очень хороший человек, сказал мне, и я скрылась с сыном на Пушкинскую улицу Љ4 в подвал, и там были 3-е суток, пока не пришли наши красные. Да, пережито не мало. Мне сын сказал: "Мамочка, вылезай наши красные приехали, с красными флагами едут, революционные песни поют". И я вылезла, а он смотрит в подворотню, и мы радовались с ним до слёз. И вот на другой день пошли в ["Полерояль" гост.], там были все наши т. Венкин и Быков. Они меня увидели, и я, и они очень обрадовались: