Подполье у Колчака

Соловьёв Ефим Андреевич. Председатель первого Совета депутатов в Алапаевске в 1905 г.

10/IV-1925 г.

О подполье

В 1917-18 г.г. Алапаевск служил революционным центром, так что заводы Н-Шайтанский, Ирбитский, Верхне-Синячихинский и Нижне-Синячихинский и деревенская беднота окружающих селений, которые кормились от заводских заработков, все тяготели к Алапаевску как к бывшему заводскому торговому центру и революционному штабу.

Алапаевск был революционным центром ещё и потому, что в Алапаевске были старые народовольцы-учителя и мировой посредник Супонев и Киреев, которые многим своим ученикам привили вольнодумства хотя бы такими вещами, как "Парадный под"езд". [93] Молодое учительство были хотя и последователи Струве и Туган-Барановскаго, но тоже делали своё дело, а позднее появились учителя из с.д., которые распространяли "Старую Искру".

Так что для Алапаевска и его окрестностей не являлось чем-то новым лозунг "Долой самодержавие", но вот самодержавие-то было легче столкнуть, чем коалиционное правительство Керенскаго, так как в Керенскаго верил обыватель, верила и мелкая буржуазия, верило и крестьянство, почему все эти милые люди и отнеслись недоброжелательно к большовикам. Насколько бы трудно не было, но Советы и красная гвардия сплочены, что представляло из себя опору — рабочих и крестьян.

Нащупав такую почву, вся белая свора в июле месяце 18 г. начала давить [94] на Алапаевск из г. Туринска по Ирбитско-Верхотурскому тракту (Голубковский фронт). Давят с села Шмаковскаго на Ирбитский завод, давят с г. Невьянска. Одним словом, давят с трёх сторон, выход один на Нижний Тагил чрез Нижне— и Верхне-Салдинский заводы — и не охота, но снега не берёт — отступать приходится.

Большовики, честные рабочие и деревенская беднота дерутся на всех фронтах. Офицерство, вернувшееся с Импералистической войны, и солдаты, кормившие вшей, устали, идти из Алапаевска не хочут. Не хочут идти и эс-эры и анархисты. У последних двух групп есть патроны, винтовки, и напрятаны в соломе пулемёты. Большовикам приходится [95] задумываться на тем, чтоб оставшееся оружие не было направлено в затылок отступающим красным советским войскам, почему при отступлении Областного исполкома и Областного к-та партии чрез Алапаевск было в поезде совещание, на котором т.т. Кузьмин А.А. и Толмачёв Н.Г. посоветовали оставить с собою 4 пулемёта, винтовок несколько ящиков и типографский станок.

Трудно было подобрать для оставления в тылу у неприятеля добрых ребят: все рвалися в бой к Тагилу, но всё же удалось набрать 18 человек.

Остаться в тылу мы намерены были на 3-4 месяца: октябрь, ноябрь и декабрь, и январь. На это время [96] сделали заготовку сухарей, гречневой, просяной и др. крупы и продуктов.

Место приходилось выбирать по направлению от Алапаевска к Тагилу, таким местом было избрано "Боровское болото", которое в одну сторону тянулось вёрст на 18-ть, в другую версты на три. Найден был такой остров, на который с телегой можно было под"ехать с одной стороны, а с трёх сторон были окружены моховым болотом с мешанной породой леса.

Первым долгом привезли на паровозе ночью 8 ящиков винтовок с соответствующим количеством патронов и ручных гранат. Помню, под"ехал председатель Совета Г.П. Абрамов, я и Павлов Сергей. [97] Паровозом управлял комбриг т. Овчинников. Отвезли эти ящики 8 вёрст от Алапаевска с намерением закопать в лесу на старинном "Шуралинском руднике", где было приготовлено место, и только что начали спускать ящики, видим, с верху смотрит казначей Алапаевскаго казначейства Зеленцов С.И. с сыном, которые набрели случайно, ходя с ружьями на охоту.

Винтовки пришлось перевозить с Шуралы. 2 ящика закопали в д. В-Алапаихе во дворе Ив.Пав. Абрамова и 6 ящиков свезли в резерв ж.д. за В-Алапаихой.

Продукты также отправляли ночью. Всё было сложено на вымостках и закрыто брезентом на избранном нами месте в Боровском болоте в 18 верстах от Алапаевска. [98]

После продуктов повезли керосин в бочке, ручную с круглым платом типографию и пишущую машинку, а затем уже валенки, полушубки и одеяла, и палатки.

Привезено было всё, приготовлена была яма для водопоя, но лес ронять и строить из него барак нельзя. Когда началась артиллерийская стрельба, тогда во время грохота и нам удалось срубить себе барак.

Барак был срублен в одну сторону аршин 8 и другую 10 аршин, вставлены были 2 рамы, сложена печка, и кроме того, поставили железную печку. В бараке настелены были нары, поставлен стол, стены, как [серенные], и потолок были околочены палатками. Сверху крыши, которая заменяла [99] единовремянно и потолок, был накрыт большой брезент, так что было от дождя и холода можно спастись.

Также рядом с бараком был зделанный из хвои склад для продуктов и закрыт брезентом.

Осень, дождливая погода наши следы хотя и смыла, но всё же от тележницы прорезы пришлось заровнять и больше набросать обвалившимся осиновым и берёзовым листом, и навтыкать мелкаго осинника.

Деньги старые царские, керенки подмокли в ящике, их пришлось пересушить и также с болота убрать в лес на сухое место.

Вход на наш остров замаскирован. [100] Кругом версты на 2 натянут шпагат, к оконной раме привешены 2 жестяные банки для сигнализации и соединены со шпагатом, так что кто не знал о этой сигнализации, и при прикосновении к нему банки могли нас поднять на ноги.

За банками следил разводящий днём и ночью, а под густой елью был установлен пост, где дежурили по два часа.

В один прекрасный день во время обеда сбрякали банки. Мы бросили ложки и кинулись к шпагату с оружием. Глядим, Г.П. Абрамов ведёт мужика Алапаевскаго, каменьщика Егорка Зверева Архангельскаго, котораго ребята [101] хотели тотчас же взять на штыки, но мы с фельдшерицей Верой Шляпиной убивать его не дали, а накормили, обули и одели, оставили у себя кашеваром.

Вера Шляпина. 1915 г.

Архангельский не был в рядах красной армии, шпионом как бедняк не мог быть, и как он говорит, что его взяли белые провожать обоз с Алапаевска на д. Ясашную, он дорогой сбежал, а в лесу заблудился и попал на нас.

С появлением кашевара бдительность и разведка наша больше усилилась — смотрели и на банки, смотрели и на кашевара днём и ночью.

После появления кашевара прошла неделя. Наши ребята, Клепинин и др., принесли весть из В-Алапаихи, что Смольников обезоружен и арестован красной армией [102] в Н-Салде. Опять новая забота — надо приготовить документы и для белых, и для красных, и послать пришлось П.Г. Поздина на выручку, но слухи оказались ложными. Поздин всё же пробрался лесом, и его чуть самого наши партизаны не пристрелили.

Всего на болоте сидим недели три, начинаем заботиться о лыжах, чтоб выходить из лесу. Вера Шляпина выдворяет нас из барака, хочет вымыться и переодеть бельё (одета она было по-мужски). И что же, не успели выйдти из барака, слышим, сбрякали банки. Разводящий Ив. Пав. Абрамов кинулся к часовому, а там уже идёт стрельба.

На посту стоял Говырин Василий, [103] и надо сказать, парень был глухой, белогвардейца подпустил к себе сажен на 50. Белогвардеец выстрелил в Говырина первый. Пуля попала в наган, чем только Говырин и спасся, что пуля от нагана отлетела рекошетом, только сломала одну рамку у барабана.

Видим с двух сторон всадников и пехоту. Кто взялся за пулемёты, кто взялся за винтовки. Тут и Вера Шляпина полураздетая выскочила с карабином. Залегли в свои закопушки, и пошла перестрелка.

С противной стороны видны пехота, видны всадники, и мы в течении 3-5 минут отстрелялись, так что наступление с нашей стороны отбито без урону.

Наступление отбито, но оставаться [104] больше нельзя, приходится отступать. Посоветовались, перешли болото с винтовками и люйсом (пулемёт), винтовки и пулемёты зарыли в мох, также зарыли части от типографского станка, пишущей машинки и шрифт, отправились кто куда с одними гранатами и наганами.

Наши войска дрались уже по линии ж.д. Кушва и Баранча. Дороги прямо не знали, мы кинулись трое к Салде, но пробраться чрез д. Медведеву или Ясьву лесом мы не сумели и вернулись обратно.

Не доходя до Алапаевска, расстреляны были Иван Андр. Серебряков и Николай Скорняков (рабочие). Абрамов Г.П., Вера Шляпина, Кляпинин Пётр, [105] Старцев Иван Степанович были расстреляны в Алапаевске. Алексей Серебряков застрелился тоже в Алапаевске сам. Мишарин Михаил, Коробкин Александр просидели дома в подполье до прихода красных войск, а братья Говырины подались в Сибирь.

Братья Говырины вернулись только в 1920 году из Сибири, а я попал в лапы колчаковцам в г. Бийске и был посажен в Омскую тюрьму. Не буду говорить, как содержался в Бийске в винном складе и в Омской тюрьме, но только должен сказать, что в декабре месяце в Омск по меня приехал поручик Обухов Иван Алексеевич (сын жандармскаго унтер-офицера) с двумя конвоирами, которые меня повезли [106] в Алапаевск.

Дорогой, хотя и холодно было в телячьем вагоне, но конвой и Обухов были со мною очень вежливы. Ехать пришлось чрез Тюмень, а со ст. Богданович мы должны были проехать чрез Егоршино на Алапаевск.

В ожидании поезда меня из вагона вывели и посадили в арестное помещение, куда ко мне рвался комендант станции, которого я не помню, как будто не где не видал и личнаго зла или обиды не мог причинить. Но побить коменданту меня конвой не дал и говорят, что мы бить не дадим, хотя бы это был и наш классовый противник.

В декабрьское морозное утро конвой привёз меня в Алапаевск. Рабочие ж.д. [107] встретили меня с сожалением, а торговцы все с смеющими лицами, надеясь на то, что меня расстреляют вместе с другими. А офицерство во главе с полковником Смолиным пришли в арестное помещение человек 15-ть посмотреть на меня, как на зверя, глумились, ругались, плевали, показывали своим жёнам, которые также ругались, называли меня цареубийцей.

В арестном помещении камеры все были переполнены, вонь, пар, вши, а в коридоре происходили порки и избиения, и расстрелы. Больше всех колотили членов комбедов по указанию какого-либо кулака за то, что у его отобрали комбедовцы овечку, крынку масла или корзину яиц, а расстреливали кто был в красной армии или же какое-либо участие принимал в обороне от [108] контрреволюционеров.

Комбедовцы часто молились и проклинали большевиков, что они создали эти комбеды.

Просидел я в арестном помещении три дня. На четвёртый меня повели на допросы к следователю Сергееву, который в 1905 году был тов.прокурора, позднее членом Екатеринбургскаго окружнаго суда. Дорогой к следователю на базарной площади одна торговка, Марья Андреевна Оносова, бежит ко мне со щукой и просит конвой, чтоб ей дали меня побить за то, что большовики в 1918 г., ликвидируя торговлю, отобрали у ей товара руб. на 500, но конвой не дал.

Сергеев допрашивал меня в деревянном доме б/Черных, где у белых была следственная комиссия. Допрос его или следствие сводилось исключительно к открытию [109] всех подробностей убийства князей Романовых. Конечно, всё я это отрицал, говорил, что меня в Алапаевске не было в момент убийства князей, но Сергеев мне не верил.

Во время допроса запустили в комнату следователя какого-то незнакомаго человека. Одет он был в меховое крытое драпом пальто с каракулевым воротником, на ногах у него были ботинки с полуглубокими галошами. На вопрос следователя Сергеева: "А этот был?" — незнакомец посмотрел на меня пристально и ответил: "Да, был, я его видел". На этом допрос и кончился.

Сергеев выдворил конвой за двери, начал меня спрашивать: "А кто у Вас был судья, и кто был уездный комиссар юстиции?" Я ответил, что Сушков был комиссаром юстиции. [110] Сергеев помолчал и говорит: "Постников, Алапаевский судья — это умный канцелярист, а Сушков — пьяница и некудышной человек, не чорта в юруспруденции не смыслит. Ну, а ты зачем с ними связался? Что у тебя как рабочаго с Постниковым, Сушковым и Юровским было и есть?" Конечно, мне и тут пришлось отнекиваться (врать).

По окончании допроса привели в арестное помещение. Сижу, жду — вот-вот расстреляют. И вдруг чрез три дня вызывают в Следственную комиссию, где встречает меня офицер Суворов Алексей Александрович, который встретил вопросом: "Узнаёшь? Зачем допустил с меня снять погоны в клубе?" И ударил несколько раз по зубам. [111]

Иду с конвоем в зал. За большим столом, помню, сидят члены Следственной комиссии: Модест Кабаков, Александр Кусакин (парикмахер), Иван Анисимович Меньшенин, Покрышкин Николай Михайлович и Обухов Алексей Сергеевич. Кроме их в стороне стоит два экзекутора с плетями. Следственная комиссия меня спросила, а где у нас спрятано оружие. Я, зная, что в резерве ж.д. (разработке балласта) было несколько ящиков спрятано, которое было найдено белыми ещё при нас, когда мы сидели на болоте, я обещал указать. На этом допросы и кончились.

Кроме допросов офицеры Румянцов [112] и Суворов вложили мне на 3 настилки 140 плетей, допытываясь, был ли во время убийства князей Алексей Смольников, Иван Маслов и Николай Ермаков, но я говорил, что я тут не был и не знаю, были или нет.

Избитаго и связаннаго верёвкой повезли меня к месту хранения винтовок, но по приезде говорят, что они эти винтовки ранее нашли. Тут ещё мне набили винтовками, привезли в арестное помещение.

Дня через два избитаго заковали в наручни из 3 звеньев (специально приготовленных П.Н. Кабаковым [*ФИО зачёркнуто]) и отправили в Екатеринбургскую тюрьму с тем же офицером Обуховым и теми же конвоирами. [113]

От Алапаевска до Свердловска чрез Тагил везли четверы сутки и привезли в первый день Рождества. На ст. Екатеринбург пришлось ползти чрез 11 линий под вагоны. Со мною отправленный вместе Пётр Константинов Старцев был закован в ножные кандалы, который пролез ещё лучше моего, но а мне, избитому и скованному по рукам, досталось очень трудно, так что пришлось отморозить руки.

На станции офицер Обухов попросил принести из депо зубило и молоток, по появлении последняго наручники с меня сняли, оттёрли руки снегом и на лошадях перевезли в тюрьму [114] во время обедни, где приняли и посадили в 4 отделение со смертниками.

Вечером 25 декабря приходит пьяный Начальник тюрьмы, вызвал уголовных арестантов, которым сказал, что мне надо набить обручи, но уголовные арестанты обручи набивать отказались, а поэтому мне с первой ночи пришлось пойдти в карцер на 14 суток.

В карцере было темно и холодно, руки были скованы, а вши кругом осыпали, так что почесать какую-либо часть тела было не возможно. Греться приходилось [115] утром один раз в сутки, когда приносили ряшку с горячей водой.

Недосидев 4 часа до 14 суток, меня перевели в тюремную больницу. Там фельдшер не какой перевязки моей филейной части не сделал, да и нечем было. От меня было сильное зловоние.

Не взирая на то, что обе холки у меня были избиты, и что раны загнили до костей, меня заковали в ножные кандалы, а коротенькие наручники заменили длинными с замками и посадили в крепость вместе со Старцевым во вторую одиночку.

В соседней одиночке сидели [116] один красный генерал Таубе, взятый в плен со своим ад"ютантом Сенотрусовым.