Чёрная Книга

Пролог.

Молодая девушка задумчиво гуляла по улицам не такого уж старого города. Кто-то считал этот город столицей, кто-то так не считал. Глядя себе под ноги, она шла и сама не зная куда, прокручивая в голове мелькающие мысли.

Всё одно и то же. Одно и то же бытие и мысли об этом бытии. И весёлые и мрачные, злорадные и воиственные, сожаление об упущеном, рассчёты будущего опираясь на суровую прозу жизни и пройденный путь.

Сколь многие стремятся в столицу или хотя бы оказаться близ неё...

Родившись и проживя в столице всю свою скромную, но довольно насыщенную жизнь, девушка наблюдала и непосредственно сталкивалась с тем, как приезжали полные надежд юные оптимисты, добрые и отзывчивые личности, смотрящие на мир сквозь розовые очки. И как быстро они менялись, становясь злобными циниками, рыщущими в поисках поживы.

Раньше, во времена её детства: всё казалось светлым и добрым, люди — отзывчивыми, не держащими камня за пазухой. Всё давалось легко и просто. И даже знакомые сплетницы старушки, сидящие на лавочкох у парадных, наслаждаясь солнечным деньком и перемывая косточки друг дружке и всем прохожим перехожим, не казались и не были для неё чем-то злым. Ведь достаточно было улыбнуться знакомым бабулям, поздороваться с ними — и они улыбались в ответ, ласково называя по имени, и желая удачи в её весёлых детских играх. Иногда даже угощая припасённой конфеткой или печенюшкой.

Тогда ещё маленькая девочка не могла понять: почему некоторые взрослые так злобно отзываются о старушках, кося на них сердитым взглядом?

Сплетницы? Так не давай повода о злобных пересудах и в своих сплетнях бабульки будут отзываться о тебе по-доброму, хвалить. А обидишь — так такого наплетут, что потом либо оправдываться и тем самым подтверждать свою вину в их глазах, либо злиться молча в тряпочку.

Тогда ещё маленькая девочка сама особо спленитчать не умела, поэтому часто сидела с бабульками на лавочке или играла неподалёку во дворе с другими детьми и изредка подходила поучиться сплетничать, краем уха прислушиваясь к их разговорам. Их можно было о чём-то спросить и тогда они рассказывали какие-нибудь истории. Впрочем, их и спрашивать не надо было, они и так рассказывали, просто если спросить — делали это охотнее и красочнее.

Детство казалось проходило радостно и безоблачно. Нет, на улице частенько бывало облака затягивали небо тучами хмари, моросили дожди, шли ливни. Но у природы нет плохой погоды, всякая погода благодать. К тому же после дождя так весело и радостно было прыгать по лужам в резиновых сапожках. Бывало и просто в сандальках, но мама за это бывало ругала.

Когда же девочка повзрослела, мир уже изменился. В лучшу ли, в худшую ли сторону, но изменился.

Раньше родители не боялись отпускать её одну играть во дворе. Лишь бывало выглядывали из раскрытого окна, да кричали, окликая её по имени, зовя кушать.

И тогда девочка кричала в ответ:

— Сейчас! Уже иду!

И в скором времени, после второго или третьего оклика (сейчас, согласно поговорке — через час, но приходила раньше) родителей из окна, собиралась и приходила домой в уютную семейную квартирку, что пока была маленькой, казалась ей большой, даже огромной и с аппетитом кушала. Хотя иногда приходила: а еда ещё стояла на плите, готовясь. И приходилось ждать. А ведь могла ещё гулять. Потому и приходила обычно после третьего оклика: а то вдруг не её зовут, мало ли с похожими именами кто-то, да и из-за ветра, шелеста листвы, звука проезжающих по улице машин, гомона другой детворы и всего прочего, тем более если не прямо под окнами, а где-то с другой стороны двора играешь — бывает не слышно. А когда проголодаешься — сама приходишь, ведь к этому времени всё должно быть уже готово и не надо ждать пока приготовится.

Детство — счастливое время, когда самое важное: чтобы родители обняли, поцеловали при встрече, похвалили, может пошутили как-то, поиграли с ней, и чтобы не ругали, ну, если уж очень напортачила или слишком долго гуляла — то чтобы лишь слегка отчитали, но чтобы не ругали, пригрозив сделать ата-ата, но чтобы только пригрозили, но не больше.

Когда самое страшное наказание: даже не постоять пять минут в углу, хотя и это неприятно, а то, что родители злятся и ругаются, что недовольны. Это для ребёнка страшно.

И ей повезло: у неё была счастливая любящая семья, которую она любила.

Но девочка год за годом росла и даже вроде незаметно как-то для себя, вдруг повзрослела. А родители — постарели...

Да и бабульки былые с лавочек исчезли.

И хотя, как и прежде, часто были солнечные деньки и даже лавочки обновили... Бабулек, пусть и других, на них почти не сидело. Лишь изредко на них можно было увидеть какого-нибудь одиночку. И даже если где-то в каком-нибудь людном парке встречаются несколько людей на одной скамейке, редко когда они разговаривают между собой.

Да и детей, гуляющих и играющих во дворе, редко когда теперь можно увидеть. Тем более одних, без родительского присмотра. Да и с родителями если, приходили, играли недолго и уходили, когда родителям было пора...

Девушка так и продолжала неторопливо идти по улицам, глядя вперёд, но опустив очи к долу, глядя под ноги, не смотря и не вглядываясь в окружающих прохожих как в детстве, когда было всё интресно и бывало гадала: кто же ей встретился на пути? Куда, зачем идут? Лишь изредка поднимая голову, осматривала казавшиеся красивыми раньше здания в одном из исторических центров города. Нет, они и сейчас сохранили былую красоту и величие, некоторые обновили, подкрасили, некторые просто прикрыли плакатом на фасаде лесов. Но былого по-детски наивного востороженного отклика своим величием уже давно не вызывали.

Она сама не знала куда идёт. Будто что-то ворочалось в душе, что-то где-то будто звало, манило её, но в то же время и отторало, но не отпускало. Какое-то неясное чувство томления в груди, лежащее лёгким, но тяжким грузом на душе. Не беспокойство, нет... Наборот, не смотря на все проблемы взрослого возраста, не смотря на сумрачный настрой и немного нахмуренное от раздумий личико, в её душе царил покой и безмятежность.

Девушка шла и не замечала, как встречные прохожие, что блуждали по улице взглядом, вдруг зацепившись за неё, будто на мгновение замирали, но продолжали путь, сопровождая её взглядом со странной смесью чувств, а если она поднимала глаза и смотрела на них, то беспокойно отводили глаза, не доводя до встречи взглядом и старались сделать вид, будто они и не смотрели вовсе на неё, а как и раньше — просто мимо проходили.

Некоторые, дождавшись, когда девушка проходила мимо, бывало останавливались где-то и исподволь провожали её взглядом, что-то про себя шепча, бормоча, еле шевеля и не шевеля губами... А потом тяжко вздыхали, крестились, или делали ещё какой жест в её сторону. А потом... потом... чуть сгорбясь под тяжестью чувств, медленно брели прочь... Ведь девушка уходила всё дальше и дальше, не замечая ни взглядов, ни творимых ей в след жестов, она просто проходила мимо, как и они проходили мимо неё.

Её всё это не касалось. У неё свои дела и заботы. У них — свои.

Девушка не замечала, как некоторые люди, скрывшись где-то за углом, вдруг опадали на землю словно куль, будто тело, из которого вынули все кости или с тихим скулом прислонившись к стене, по ней сползали, тихо подвывая себе под нос.

И мимо них также безралично как и раньше, проходили другие люди. К некоторым упавшим подходили, приводили в чувство или вызывали скорую. Кого-то увозили в пластиковом мешке.

Кто-то, расслышав сквозь скулёж и бормотание что-то, бросался вслед за девушкой, но не находил, будто бы её и след давно простыл. Слова, что кричали они ей вслед, не долетали до её ушей, уходя в пустоту.

От этого их глаза тускнели и они, точно так же, сгорбившись уходили, сползали по стеночке или падали замертво.

А люди всё также проходили мимо...

Глава 1.

Сидящая в удобном кресле уже не молодая, но ещё и не совсем пожилая женщина, задумчиво наблюдала через зеркало, как стоящая за ней девушка убирает, заплетая в глубины прядей, очередной появившийся седой волос.

Мода — изменчивая штука. И то, что казалось веками незыблемо, вдруг потом почему-то меняется.

В прошлых своих жизнях эта женщина радовалась каждому седому волоску. Глупость, казавшаяся тогда мудростью и тем, что незыблемо.

Каждый волосок — символичен и означает какую-то привязанную к ней душу. И в древности у многих считалось, что белые волосы признак того, сколько в твоём подчинении мудрецов, а длина волосков — их силу.

Примитивные верования, суеверия были в чём-то всё ж правы, но всё-таки не правы.

Да, действительно есть существа... В том числе Род, у которого почти все члены рода могут обладать волосами не просто белого, а цвета насыщенного тяжёлого серебра, будто... впрочем, без всяких будто... светящиеся изнутри мягким тёплым светом сами по себе. И у них — цвет означает уровень контроля Сил ими и завязанными на них подданными. И если кончики волос разноцветные, то значит не все Силы Мира и их оттенки им подвластны.

Но многие не умеют даже отличать седые волосы от белых. И хотя просто белые волосы особо ничего не значат, может просто мимкрия под окружающую среду, чтобы быть менее заметными, как у белых медведей, некоторых зайцев зимой, мышей... Просто белый цвет шерсти от природы дан или зависит от сезона.

Однако: многие из-за этих примитивных верований бывает просто боятся существ с белой шерстью, потому что у них это признак мощного существа — аристократа. Поэтому, кстати, в средневековье у быдлоаристократии европы была мода носить длинные парики белого цвета. А уж какие войны за привилегии носить подобные парики, их размер, оттенок цвета бушевали у подобной "аристократии". И как карали тех, кто по их мнению не имел право носить подобный парик.

И даже знание того, что седые волосы — это всего лишь признак нарушения обмена веществ в организме, большинство не убеждает закостеневших в тех суевериях, потому, что очень рьяно этим пользовались в том, что седой — не значит старший, что мудрец... Подспудный страх в сердцах у них остался.

Впрочем, для коронованых особ седые волосы... ведь тоже могут смысл иметь. Ведь их страна — то отражение их тела. И если седой волос появился в голове. Так значит где-то территории, что-то вовсе уж не так то может получают, то может быть и нет.

А уж как карали тех, кто указывал, что на самом деле это парик, а не их настоящие волосы, а под париком на самом деле плешь, жидкие волосы, а то и просто лысина... Это ж какой урон "чести и достоинству". Ведь значит, раз не белый волос — не мудрец и вовсе ведь не мудрый старец. А значит подчиняться им не честь — бесчестье это может значить.

Тяжело вздохнув, женщина посмотрела как вплетают, переплетая локоны, очередной пучок седых волос.

Хорошо что у неё когда-то в прошлом перерождении хватило ума отстоять своё право не носить ни парик, ни седые волосы держать на виду у всех. Хотя и право носить парик тоже заработала...

На это тоже хватило ума не у всех.

Делать причёску, наносить макияж лицу её положения необходимо. И в принципе, если особо не торопиться, но и медлить, вся процедура занимает час от силы. Не больше.

Но вот по факту уж не час, а два то занимает, может даже больше...

И если в молодости сей процесс приносил сплошное удовольствие и мысли о блестящих восторгом глазах кавалеров... И потому, чтобы всё было идеально — занимал часа два...

То ныне уж этот процесс занимал столько времени лишь потому, что седые волосы приходилось прятать.

От одних, чтобы не злословили и не кликали старухой в своих сплетнях. Хотя... не факт, что так не кличут за глаза, но покуда седых волос им не показываешь — можно сделать вид, что сплетни вовсе не о ней, а о какой-то там старухе. Но всё же можно их по подозренью помурыжить слегонца.

От других — чтоб мудрой не считали. У тех пустоголовых клуш с седыми волосами, париками... То зависть вызвать может. Особенно когда поймут, что качество волос у них не то, что у неё...

Да и другие причины были...

Закончив укладывать причёску, девушка водрузила на голову женщины красивую изящную диадему с девятью лепестками. Самый крупный лепесток — центральный, в нём крупный сверкающий бриллиант прозрачный, а по бокам лепестки по-меньше, по нисходящей уменьшаясь — с рубинами, изумрудами, сапфирами и окаймлением маленькими сверкающими бриллиантиками. Следом пошли большие платиновые серёжки с крупным синим, с переходящими в фиолетвый цвет переливами, камнем. Ожерелье, опять же: серебро, золото, платина, драгоценные камни.

Изящное строгое полузакрытое платье, оставляющее лишь небольшой простор для воображения, слегка скрывающее, но подчёркивающее стройную фигуру. Нежное, красивое но волевое лицо, глаза, которые многие считали и называли красивыми, излучали не задорный блеск озорства молодости, но холод и колкую сталь.

Встав, женщина подошла к зеркалу во всю стену и несколько раз слега повернувшись, придирчиво оглядела себя.

Бросив взгляд на девушку, наводившую ей красоту, слегка кивнула в знак похвалы и удовлетворения проделанной работой.

-"Эх, а в молодости бы крутилась ещё с пол часа у зеркала, пока толстые и некрасивые служанки во весь голос уверяли бы, что я прекрасна. Ныне же девушка-служанка мила, красива даже и молчалива за работой. Все мы меняемся со временем. И приоритеты — тоже.".

— Зеркал зеркальце, скажи, да всю правду доложи: кто на свете всех милее, всех румяней и белее? — не удержавшись, проговорила женщина.

— Нечего на зеркало пенять, коли у самой рожа крива. — раздался от зеркала привычный ответ.

— Эхх... — С тоской вздохнула женщина. — Сколько же зеркал по молодости было разбито, когда начали все как одно так отвечать... А ты у нас долгожитель...

Зеркало молчало в ответ. Возможно на подобное оно не было запрограммировано.

Как ни странно, подобная, не перепалка даже с зеркалом, а скорее как пароль-отзыв, несколько успокаивало и приводило в более спокойное, хотя и в чём-то тревожно чувство эту властную женщину. Невинная казалось бы шутка с зеркалами у неё дома и во дворце имела далеко идущие последствия. Никто так и не смог или не захотел объяснить: как это произшло? Почему в столь охраняемом месте вдруг ни с того ни с сего зеркала стали отвечать всем, кто их спрашивал этот вопрос — подобным образом? Это было напоминанием, что есть те, кто вхож и обладает чем-то, что не понято, не знаемо пока. Это было напоминанием о том, что даже в собственном доме она не полноправная хозяйка. И есть те, кто может следить за ней, за ними, через зеркала. Как минимум через зеркала. Хотя бы потому, что от каких бы поставщиков, насколько бы ни были проверены они, служба доставки и монтажа — каждое из установленных зеркал, если его спросить: "Зеркал зеркальце скажи, да всю правду доложи: кто на свете всех милее, всех румяней и белее?" — давало тот самый ответ: "Нечего на зеркало пенять, коли у самой рожа крива".

Утешало, пожалуй, только то, что отвечало зеркало только на один и тот же вопрос, да и ответ давало всегда один и тот же: и мужчинам, и женщинам.