Слушаю и повинуюсь

Слушаю и повинуюсь

Вечер

Я Амани-хумай, птица-удача. Моя суть — свобода и моя судьба — исполнение желаний.

* * *

В зеркале отражалась человеческая девушка: кожа благородного цвета слоновой кости, тёмные чарующие глаза, высокие скулы, правильной формы нос, манящие губы... Чёрная свободная рубашка до колен, длинные широкие рукава, золотая вышивка и капельки рубинов — галабея была прекрасна, как и девушка, на которой она была надета. По-человечески прекрасна.

Я пожелала не видеть, и красавица в зеркале взмахнула пушистыми ресницами, закрывая глаза.

О, Аллат!..

— Что ты наделал, колдун? — прошептала я. А хотелось кричать — так, чтобы весь мир содрогнулся от моего плача. — Что ты со мной сделал?!

В зеркале появилось ещё одно отражение: высокого, намного выше девушки, мужчины. Короткие тёмные завитки волос красиво падали на лоб, гармонировали с золотистой кожей. Раньше мне понравились бы такие волосы и такая кожа — цвета оливок с восточного побережья. А ещё эти жгучие, хищные глаза.

Сейчас же девушка в зеркале сморщила носик от отвращения.

— Ну что же ты, Амани? — протянул мужчина низким, бархатным голосом. Точно крадущийся в низовьях Джуманы, что за Великим морем, леопард. — Неужели тебе не нравится твоё тело? Ты прекрасна, моя хумай

— Я не твоя! — Как же меня раздражал этот мелодичный, совершенно не мой голос!

— Ну почему же? — улыбнулся мужчина. Холёные пальцы колдуна пробежались тёмным, почти чёрным волосам красавицы в зеркале, подцепили прядь. — Ты моя. Вся.

Лицо отражения исказилось.

— Не смей! — проскрипела я, пытаясь вернуть родной голос, а не эти певучие, человеческие оттенки. — Отпусти меня!

Пальцы с волос перебрались на шею, щёки. Девушка в зеркале замерла, дрожа. Во взгляде появилась мольба, и лишь глубоко, далеко за ней — откуда смотрела настоящая я — горела ярость.

— Ну уж нет, хумай, — рассмеялся мужчина, лаская нежную кожу красавицы, и я ярко чувствовала его прикосновения — они обжигали. Сквозь ярость и мольбу пробилось удивление: обычно обжигаю я. — Мне совсем не нравится, что ты исполняешь чужие желания. Я хочу, чтобы ты слушала только меня.

— Это желание я не могу исполнить.

— Можешь, — шепнул мне на ухо мужчина. — Можешь, Амани. Гляди, — он мягко повернул меня за подбородок, заставляя смотреть в сторону окна. — Скоро солнце сядет. Ночью, когда твоё превращение завершится, я овладею твоим новым телом. И тогда ты, хумай, будешь петь только для меня.

У девушки в зеркале задрожали губы.

— Нет! — севшим, совсем не моим — человеческим — голосом простонала я. — Нет...

Мужчина улыбнулся, убирая руки. Отступил к двери.

— Да, — и добавил, тягуче, бархатно: — Увидимся ночью, моя хумай.

В повисшей тишине стук засова прозвучал громом, и я содрогнулась.

В тёмных глазах отражения сгустками пламени горело отчаяние.

* * *

— О, сайеда, что вы делаете?!

Не выпуская из рук острый осколок, я обернулась.

Ифрит в облике девушки-служанки подбежала ко мне, лепеча:

— Сайеда, вы поранились!

Я пожала плечами — человеческое тело слушалось, будто я всегда его носила. И боль я чувствовала, точно человек. Раненый палец жгло, когда ифрит приложила к нему остро пахнущую лекарством повязку.

— Зачем же так, сайеда? Вы ещё не привыкли к боли...

— Пусть. У меня будет сотня лет, чтобы к ней привыкнуть. Сотня лет, пока Вадд не заберёт этого ничтожного смертного в своё царство теней, — мой голос дрожал от злости.

Ифрит подняла голову, и я осеклась. На обнажённой золотистой груди служанки горела печать подчинения.

— Ваша клетка быстро разрушится, сайеда, — тихо отозвалась ифрит. — Человеческие тела так... смертны.

Я покосилась на её печать и промолчала. Что какая-то жалкая сотня лет против её тысячелетия?

Ифрит молча поклонилась и принялась убирать осколки зеркала.

— Я могла бы освободить тебя, — мой голос журчал непривычно, но слова давались легко. — Пока я человек, — ифрит выронила осколки, обернулась. — Но колдун не даст мне это сделать... Отсюда можно сбежать?

Загоревшаяся в глазах служанки надежда погасла.

— Нет, сайеда.

— Неужели? Никаких потайных ходов, ничего? Люди же это любят.

Ифрит покачала головой. И грустно произнесла, указывая на окно.

— Гули.

— Гули? — изумилась я. — Какие-то гули помешают ифриту..?

— Посмотрите сами, сайеда, — перебила девушка, возвращаясь к уборке.

Теряясь в догадках, я подошла к окну. Что же там за гули... О, Иблис!

— Видите, сайеда, — девушка-ифрит поддержала меня, когда я пошатнулась, и тоже грустно глянула вниз. — Когтями они рвут нашу сущность, а волшебный ошейник развоплощает навсегда.

Я молча кивнула. Да, то, что гуляло внизу, с трудом можно было назвать гулями. Тело полуженщины-полукошки, лоснящаяся гладкая шерсть, громадные саблевидные клыки...

Одна из тварей, заметив мой взгляд, подняла голову и, зарычав, прыгнула на стену башни. Я отшатнулась.

— Не бойтесь, сайеда, — улыбнулась ифрит. — Здесь вы в безопасности. Но не советую выходить во двор.

— А вы... тоже не выходите? — пытаясь унять стучащее сердце, выдохнула я.

Грустная улыбка исчезла. Ифрит опустила голову.

— Дворец большой, сайеда. А к воротам подойти может только сайед.

Я тихо выругалась. Ифрит робко коснулась моего плеча и тут же убрала руку.

— Крепитесь, сайеда.

Да. Всего-то сотня лет рабства у какого-то чернокнижника.

— Отсюда нельзя бежать, — тихо произнесла напоследок ифрит. — Никак. Пожалуйста, сайеда, не пытайтесь.

Я сжала кулаки и глубоко вдохнула.

Нельзя, да?

* * *

Солнце алело в сиреневых душных сумерках. Я представляла, как хохочет Аллат, кутаясь в свою расшитую золотом накидку, и ждала, когда месяц-Вадд понесётся по чёрно-синей дороге неба, подстёгивая серебряных быков, прогонит сестру и избавит меня от этого унижения.

Я не могла сбежать, оставаясь человеком. Я не могла сбежать, оставаясь хумай, потому что колдун связал меня. Но цепь между телом и духом всё ещё оставалась зыбкой.

Шагов я не слышала. Зато стук засова заставил вздрогнуть.

— Ну вот и ночь, Амани, — улыбнулся колдун, жадно разглядывая меня.

Ненавижу... Я потянула абайю, оголяя плечо. И, вспоминая, как это делают человеческие женщины, томно пропела:

— Это правда — то, что ты говорил? Я действительно красива?

Во взгляде колдуна полыхнуло оно — желание... Ликуя про себя, я закончила:

— И тебе действительно нравится это тело? Ты хочешь, чтобы оно было твоим?

Я терпела его прикосновения и поцелуи, пока не услышала долгожданное:

— Да...

Я Амани-хумай. Моя суть — свобода и моя судьба — исполнение желаний.

Я улыбнулась, заглянув ему в глаза.

— Ну тогда получай его.

Теряя сознание, я ещё успела поймать в глазах человека отражение недоверия, удивления, ярости. Но мой дух отлетел достаточно далеко, и я не слышала новое желание. На руках колдуна осталось только тело прекрасной человеческой девушки. И тоненькая цепочка-связь между ней и духом.

Но этого было достаточно, чтобы пленить меня снова.

Ночь первая. Чёрный конь для шехзаде

День в Бахре, столице великой империи Гази, начинался рано.

Только-только солнце-Аллат показывалась из-за горизонта, рассыпав по небу сверкающие волосы-лучи, как узенькие улицы наполнялись жизнью. Люди муравьями торопились по утренней прохладе сделать большую часть работы за день, чтобы отдыхать в жаркое полуденное время. Стучали ставнями лавки ремесленников, позванивали колокольчиками водоносы, приветственно распахивали двери хаммамы, стучали в гонг жрецы Аллат, отмеряя время. Медленно, величаво ступали по пыльным улицам караваны верблюдов. Они направлялись в порт, а оттуда по самой широкой улице в городе — в хану, главный рынок Бахры.

Здесь, в крытых павильонах царил полумрак, прорезаемый сотнями солнечных лучей из маленьких круглых отверстий купола. И шум — стук отворяемых ставней-прилавков, шорох шагов по цветной плитке пола, гулкие голоса пустынников-бедуинов и визгливо-звонкие — жителей побережья. Запахи пряностей, манящие ароматы сладостей и тонкая, но стойкая струйка пачули и амбры витали в воздухе.

Жизнь бурлила, стоило солнцу показаться на небе, и затихала, только когда Аллат исчезала за горизонтом, отправляясь на ночной покой.

Но до заката пока было ещё далеко.

— Ай, сайеди, рот не разевай, пряности-сладости покупай! — по обычаю звонко, перекрывая шум рынка, зазывал Фарах. — Давай, голубей не считай, покупай, вай-вай-вай!

Амин сгрузил на пол десятый по счёту мешок молотой корицы и уселся под прилавком, переводя дух.

— Ай, сайеди! — воскликнул Фарах, подаваясь навстречу заинтересовавшемуся товаром кочевнику. — Ай, хорошая пахлава, свежая!

Бедуин, чей народ издревле славился ненавистью к сладкому, только усмехнулся.

— Куда мне её?

— Ну... верблюда накормишь! — нашёлся Фарах, сверкая улыбкой.

Кочевник, махнув рукой, отошёл от прилавка.

— Не идёт сегодня торговля, да простит меня Манат, — тихо пожаловался Фарах, давая отдых уставшему горлу.

Амин пожал плечами и молча поднялся. Во дворе ждали ещё шесть мешков пряностей и требующие за них денег караванщики-бедуины. Денег у Амина не было, а хозяин лавочки, торговец, сайед Ясар, никому кошелёк не доверявший, как обычно опаздывал.

Когда Амин снова вернулся, Фарах ругался с караванщиком — из Аиши или Шакиры, судя по выговору.

— По-твоему это лукум?! — возмущался караванщик, тыча в мягкий белый комочек узловатым пальцем. — Ты посмотри! Да ты его потрогай! Он уже сгнил давно! И за это — двадцать драхм?!

— Пятьдесят, — степенно поправил Фарах. — За прекрасный шакер-лукум, достойный самого султана, да будут дни его вечны...

Амин улыбнулся, стирая пот со лба. Достойный султан не стал бы на такое лакомство даже смотреть.

Караванщик снова ткнул в лукум пальцем и поморщился.

— Двадцать пять — и это моё последнее слово.

Фарах открыл было рот — возмутиться, но тут по павильону пронёсся звон гонга, и громкий чистый голос евнуха возвестил:

— Великолепный, одарённый милостью Манат и улыбкой Аллат, Сиятельный шехзаде Шакир изволит пройти здесь!

Амин торопливо упал ниц, упираясь лбом в пол — пусть его и не было видно из-за прилавка. Рядом бухнулся Фарах, к нему присоединился караванщик — как и все посетители рынка пали ниц, приветствуя сиятельного царевича.

В наступившей тишине шелестели одежды евнухов, позвякивали драгоценные браслеты на холёных руках Шакира, стучали "пятками" копий стражи, приветствуя благословенного.

Амину не нужно было подсматривать, чтобы знать — красивое лицо шехзаде кривится в гримасе презрения. Сиятельному скучно в бесконечных торговых рядах и хочется скорей попасть в сердце рынка — оружейные и ювелирные мастерские, позабавить себя или выбрать подарок для новой фаворитки.

Стража в десятый раз стукнула копьями, и по павильону снова прокатился шорох. Свита шехзаде и сам Сиятельный ушли и вернутся только в полдень — Шакир всегда долго выбирает оружие и перебирает драгоценности. Тщательно осматривает, подробно расспрашивает мастеров, приценивается, словно нет в его распоряжении всей казны султана.

— Чего разлеглись, болваны?! — взвизгнул над прилавком знакомый голос. — Я вам за это плачу?! А ну марш за работу!

Фарах возвёл очи горе и выпрямился, напевая:

— Как прикажете, сайед Ясар, как прикажете.

Амин выпрямился и с тоской посмотрел на мешки. Рынок вокруг шумел, возвращаясь к торговле.

Маленький толстенький, но очень голосистый сайед Ясар подкатился к прилавку, подтолкнул Амина к закутанному в хаик, точно почтенная дама — в паранджу, кочевнику.

— Заберёшь у него три мешка персиков. И чтобы ни один фрукт не помялся!

Кочевник невозмутимо двинулся к сверкающему солнцем выходу из павильона. Амин, вздыхая, поплёлся следом. Ему иногда казалось, что сайед Ясар путает его с ослом. И не только, когда ругается.

Солнце поднялось уже высоко, когда Амин дотащил последний мешок, выслушал от сайеда Ясара весьма нелестное мнение о себе в общем и всей нынешней молодёжи в частности, взял пустое блюдо и отправился в дальнюю часть павильона — разделённый на клетки-лавочки склад за пахлавой.

Здесь гул рынка стал тише, зато одуряюще, невыносимо пахло пряностями. Прикрыв нос рукавом, Амин привычно стёр пот со лба, огляделся... и чуть не выронил блюдо.

Попав в круг света сквозь забранное решёткой окошко у потолка, у открытого мешка со сливами, которые Амин только что так аккуратно переносил со двора ("За каждую раздавленную ягоду сам платить будешь!"), сидел мальчишка-побережец лет десяти на вид и с явным удовольствием набивал рот сливами, персиками, лежащей рядом пахлавой, — всем, до чего смог дотянуться. Ещё и причмокивал от удовольствия.

— Ты.., — выпалил Амин, таращась на воришку. Голос от изумления не слушался. — Ты что...

Мальчишка повернулся, заинтересованно глянул на юношу и нагло запихнул в рот ещё пахлавы.

— Ты... ты что тут делаешь? — наконец смог связно спросить Амин.

— Фем, — пробубнил мальчишка. И, сделав титанический глоток, вытер губы рукавом, оставив на когда-то белой ткани жирное пятно. — Ем, — и добавил, указывая на заранее приготовленный Амином лукум. — О, подай-ка мне ещё вон той белой мягкой штуковины. Пожалуйста.

Амин дар речи потерял от такой наглости, молча глядя, как мальчик щурится в полумраке склада, шарит рукой, находит сливу и запихивает её в рот.

— Фуфу хофу! — требовательно заявил воришка с полным ртом, тыкая в лукум. — Хофу! Фай!

— Ты с ума сошёл, — тихо произнёс Амин. И, подскочив к ребёнку, схватил за шиворот. — А ну проваливай отсюда!

Мальчишка вырвался, отскочил подальше, вытер рот рукавом и обиженно протянул:

— Ну тебе что, жалко, что ли?

— Я сказал: пошёл вон. Быстро! — громким шёпотом прошипел Амин, надвигаясь на ребёнка. — Ты знаешь, что с тобой сделают, если поймают?

Мальчик отступал — не забывая набирать полные пригоршни слив и пахлавы, — пока не упёрся спиной в стену. Остановился и, глядя на Амина наивными чистыми глазами ребёнка, выдохнул:

— Нет. А что?

Амин выругался про себя, снова схватил маленького негодника за шкирку, но больше ничего сделать не успел.

— Сколько ты собираешься здесь торчать? — пропыхтел от входа Ясар.

Амин замер. Мальчишка, воспользовавшись паузой, засунул в рот пахлаву и счастливо улыбнулся.

— Я же сказал: одна нога здесь, другая — там. Ах, ты, ленивый шай.., — сайед-хозяин запнулся, и Амин, стоя спиной к входу, очень отчётливо вообразил Ясара лицо: брови насуплены, маленькие глазки прищурены, двойной подбородок удивлённо подёргивается. — Что здесь происходит?!

Мальчик невозмутимо сунул в рот сливу. И тут же ею подавился, когда толстая мягкая, как поднявшееся тесто, рука схватила его за шею, отпихнув Амина.

— Вор, — неверяще пропыхтел торговец, оглядывая мальчика с ног до головы.

Тот в ответ посмотрел на Ясара и метко плюнул косточкой. Сайед вздрогнул и схватился за подбитый глаз.