Чёрный сфинкс

Елена Свительская

Чёрный сфинкс

Журналисты бурно напирали друг на друга, стремясь пролезть поближе к стеклянной перегородке, наперебой сыпали вопросами и комментариями. Человек по другую сторону стекла устало сидел на жёстком стуле. Он просто молчал. Долго молчал. Руки в наручниках лежали на его коленях, неподвижно, словно чугунные. Бледный, невыспавшийся, заросший щетиной. Грубая одежда почти скрывала бугорки на его теле, множество утолщений и бугорков. Он как будто смотрел сквозь них: сквозь это толстое стекло с мелкими дырками и сквозь журналистов куда-то вдаль. По его сторону стояло несколько полицейских, а ещё коренастый толстяк в окружении десятка телохранителей. Правда, взгляд, которым он буравил спину заключённого по мощности ненависти и ярости мог примерно сравниться с орущей массой за стеклом, хищно щерившийся вспышками фотокамер. В какой-то момент заключённый вдруг резко поднялся. И рухнул бы, не поддержи его ближайший полицейский, грустный молодой парень, отрастивший короткую, но густую бородку для солидности.

— Офицер, можно я пойду? — тихо спросил мужчина.

На его тускло-серой одежде расплывались яркие кровавые пятна. Их обилие, скорость, с которой они расцветали на ткани, заставили орущую толпу притихнуть.

— Как вы можете молчать после такого?! — взвился толстяк. Лицо его стремительно багровело от гнева, — Неужели же, вам не совестно? По вашей вине сгорело три залы музея! Уничтожена солидная часть национального достояния и культурного наследия! И мумия жены фараона...

Заключённый нагло перебил его. Хриплый голос оглушил любопытно затихнувшее многорукое и многоглазое чудовище за стеклом, жадно мерцавшее вспышками:

— Вы считаете, что культура — это строить большие дома, выставлять в них чьи-то трупы и потом толпами ходить на них смотреть? Лучше бы вы позаботились о беспризорниках и сиротах!

— По вашей милости погибла мумия, который было несколько тысяч лет! — яростно заорал толстяк, сжимая кулаки, — Погибла зала Египта и две соседних...

Журналисты хищно прицелились в мэра города и рьяно защёлкали фотокамерами, кто-то бережно сжал пальцы на видеокамерах — их в толпе искателей наживы было по минимуму. Мэр обладал взрывным характером, причём, был в курсе многих своих особенностей, потому почти всех журналюг, страстно мечтавших снять шедевральное сенсационное мегавидео нагло обчистили при входе или же попросту не пропустили за ворота тюрьмы.

Назревала очень неприятная сцена с истерикой, грозившая толпе охотников за грязными сокровищами воплощением самых заветных мечтаний о сцене с рукоприкладством. Да, они тоже были в курсе огненного нрава главы города. Вот только события резко развернулись, в аккурат на сто восемьдесят градусов: молодому полицейскому стало страшно смотреть на окрасившуюся в алый цвет одежду арестанта. Он попросил двух своих коллег увести преступника, уже не ожидая ни извинений, ни признания.

— У него было тридцать два ножевых ранения. Он едва не скончался от потери крови. Главврач уже махнул рукой на его спасение. Врачи совершили чудо. И недавно только его выпустили из реанимации, — затараторил нежданный заступник.

Хищная орава за стеклом резко притихла в ожидании сытной наживы. Один только щёлкнул по кнопке своего оружия. Все остальные уже отсняли несколько впечатляющих кадров об одежде заключённого, быстро сменившей цвет, крупным планом и в нескольких экземплярах запечатлели его бледное лицо и мрачные серые глаза.

— Так... — голос преступника звучал глухо, — Кто ж меня с того света вытащил?

— Несколько молодых врачей и студентов, — серьёзно объяснил его защитник и, столкнувшись с недоумённым взором, уточнил, — Я ответственен за изучение вашей истории.

— И кто их допустил? Этих молодых? — хрипло прибавил заключённый.

— Ну, главврач сказал, что всё бессмысленно. А молодые не хотели сдаваться...

— Им просто нужно было тело для тренировки, — язвительно сощурился плод их невообразимой победы.

— Ну... — полицейский как-то смутился и уже робко закончил объяснять, — Да...

— Короче, мне несказанно повезло, — оскал.

И что-то такое очень зловещее вдруг прорезалось в серых глазах преступника, в выражении его лица. Кто-то в первом ряду за стеклом хотел было отшатнуться, но коллеги не пропустили и ещё наградили с дюжиной тычков.

— Какое "повезло"? — вновь завопил мэр, — По вашей неимоверной тупости сгорело три залы нашего музея! Одна упавшая сигарета и... И вы ещё смеете говорить "повезло"?!

— Однако именно после побега из музея ночной сторож спас жизнь человека. Своим телом заслонил, — сурово произнёс молодой полицейский с бородкой, — После чего его едва смогли откачать.

В копошении журналистов наметилась новая пауза. Любопытством загорелись несколько десятков глаз.

— Это чего это такого особенного этот... — презрительный взгляд на заключённого, — Этот совершил?

— Вырвал девушку у банды молодых гопников, да ещё и заслонил её собой, приняв на себя лезвия их ножей, — стало очевидно, что молодой офицер очень симпатизирует главному злодею главных статей всех самых пламенных газет их страны, вышедших в ближайшие недели.

— А можно... я пойду? — слабо выдохнул нежданный герой, — Всё как-то странно расплывается...

— Да-да, конечно, — засуетился полицейский, требовательно взглянул на младших по рангу коллег, — Помогите ему. И врача позовите.

— И каким таким образом наш герой уничтожения музея умудрился вдруг ещё и девушку спасти?

— Просто не прошёл мимо, — тон у офицера был вежливый, но вот что-то в отблеске глаз было очень такое... Явно мэру он не симпатизировал.

В это время преступник пошатнулся и обвис в крепких руках защитника порядка...

Поле битвы было усеяно трупами. Изредка где-то стонали тяжелораненые. Где-то близко к центру сидели двое, с трудом поддерживая друг друга. На лицах их читалась довольная усталость: что смогли сделали, а больше сил нет. Кровь, оросившая землю, уже потемнела. Солнце всё больше желало испепелить своим огнём. Откуда-то взялись мухи. Они противно, надсадно жужжали, облепляя раны неподвижных людей. Ещё живые сначала пытались их согнать, а потом уже и на это сил не хватило. Полдень принёс с собой жуткий жар, в котором догорело ещё много из чьих-то оставшихся мучений.

Вечная ночь, за которой не было рассвета. Вечная ночь, укрывшая её слёзы и его сгоревшие надежды. Сгорело всё...

Его трясли и что-то кричали. Мир плавился.

Одна сигарета, упавшая на пол, не вызвала бы пожар. Ничего бы, быть может и не сгорело бы. Но только сторож вскочил. Испуганно обернулся. Взгляд его упал на открытый саркофаг за стеклом, на тёмное тело, слегка и небрежно закрытое белой одеждой, чтобы хоть немного защитить тонкую женскую фигуру от докучливых въедливых глаз. И отчего-то ему стало жаль её. Что вот так лежит она, а люди ходят и смотрют. Что вот так не дают ей умереть до конца. Что изрезали её, выпотрошили, смазали непойми чем. Что не дали так просто уйти из этого мира. Что засунули в каменную коробку, а потом расколупали последнее убежище, вытащили на свет. И поставили под жадные взгляды жестоких людей.

Газета упала на догорающую сигарету, вспыхнула. В противопожарной системе ещё днём что-то сгорело, расплавилось и переклинило. Поэтому вместо брызг воды вниз посыпались искры. Неподалёку стояло много информационных стендов. Бумажных и пластиковых, щедро наставленных, чтобы поведать об истории давней страны и её полузабытых обычаях. Стенды очень хорошо горели, а уж вспыхивали в одно мгновение... Всё как-то руки не доходили у администрации музея позаботится о некоторых залах... Пламя поползло вокруг растерянно замершего человека... И ему показалось что весь мир вокруг сгорел. В одно мгновение. Прошлые успехи и неудачи, злость на предавшего клеветника-коллегу, позорное увольнение с прошлой работы, мытарства по собеседованиям, презрение в глазах девушки, которая бросила его, когда он остался без работы и денег... Сгорело всё... И даже пластиковый стул, на котором ночной сторож, бывало, коротал бессонные страшные ночи в окружении предметов из давно ушедших народов, полузабытых стран... Сгорело всё...

Люди бежали на него и кричали. Хищно ощерилось их оружие. Сверкали вспотевшие тела, шуршали набедренные повязки. Их было много. В десяток раз больше чем их. И, кажется, кто-то за его спиной вздрогнул и слегка отступил назад. Солнце едва только поднималось над землёй. Такое юное, но такое жаркое... В свете этого солнца сгорало всё...

Зной всё увеличивался и увеличивался. Солнце гордо всплыло на небо. И в жаре его света сгорело всё. Всё. Всё сгорело...

Проблеск сознания заставил мужчину отшатнуться от хищно распахнутых объятий пламени. Он наткнулся на стеклянную витрину. Или, если быть точнее, с размаху налетел на неё...

Вражеские воины всё ближе и ближе... И от того, как спокойно он поджидал их, некоторые лица ощутимо побледнели и начали искажаться от неуверенности и страха. Ну и что ж. Без разницы сколько их. Ведь выдержал же ж он пламя гнева советников и неодобрение жрецов. Пламя, в котором сгорели его немногочисленные планы и всё его честолюбие. Ну и что ж. Самая главная надежда сгорела ещё не успев родиться. Всё сгорело. Всё. И если что-то где-то внутри него ещё осталось, то после этого дня сгорит всё. Солнце сегодня уж очень жаркое. Словно напоследок показывает ему свою силу. А может просто приветствует отчаянного воина. Ну и что ж. Всё сгорело ещё давно, а если и не сгорело что-то прежде, то сегодня сгорит всё...

Треск стекла, брызнувшие во все стороны осколки, резкая боль в распоротом плече...

Молодые лица вокруг него. Усталый и сердитый мужской голос. Взволнованные лица парней, полуистеричный гомон какой-то девчонки, огонь интереса в чьих-то глазах... Что-то стекает с него... Лежать как-то мокро... Что-то тёплое и мокрое...

Лезвия ножей, разрезающие плоть... Первые ранения ощутимы и болезненны, а потом уже всё равно... Дрожащее и мягкое тело за ним, испуганные светлые глаза... Когда сил уже почти не осталось, он отступил назад. Чтобы просто упасть на неё... Чтобы заслонить её собой от тяжёлых подошв на чьих-то сапогах... Чьи-то белые кроссовки в красных пятнах над его головой. Жар внутри него... Огонь, в котором сгорело всё... Всё сгорело... Во мраке, который почему-то последовал за огнём, растаял чей-то вскрик издалека...

Он упал бы на лежащий догорающий плакат, не прислонись к чему-то твёрдому и холодному. Ему показалось, будто кто-то подхватил его. Обернулся, чтобы сказать спасибо. И увидел вблизи страшное тёмное мёртвое лицо... В памяти вспыхнуло, что когда-то это была молодая женщина, возможно, очень красивая, но смерть забрала всю её красоту с собой. А осталась лишь тёмная жуткая оболочка. На которую глазеют все, кому не лень...

Он смотрел откуда-то со стороны на непонятный большой окровавленный и встрёпанный комок, который рьяно избивали ногами какие-то нетрезвые парни в кожаной одежде с крестами и черепами на многочисленных подвесках. Недоумённо смотрел на белое мягкое тело и растрёпанные длинные русые волосы под этим страшным комком или свёртком. На любопытные лица в окнах ближайшего дома. На какого-то старика, отвесившего подзатыльник девушке с догорающей сигаретой — вышла покурить на балкон и забыла. Недоумённо смотрел, как старик рванулся куда-то внутрь смешного жилища из множества мелких коробков... появился у окон с какой-то мелкой плоской штукой и долго на неё орал... Странные завывания каких-то движущихся коробков на колёсах... Парни было бросились в рассыпную, но алкоголь и пережитая и недогоревшая ярость, видимо, слишком затуманили им мозги... Их схватили какие-то непонятные люди... Тот странный комок в изодранной ткани, тёмно-красного цвета, подняли с каким-то трепетом люди в белой одежде. В только что бывшей белой одежде, расцветившейся красными пятнами. Девушка под этим непонятным кулем как-то съежилась и замерла, будто боясь потревожить. Что это за непонятный истрёпанный куль одежды и мяса? Неужели, человек? Ну и вид у него! Так, куда-то бережно несут и увозят в движущемся коробке, который едет без животных... Что это вообще за странное место? Что за скопище непонятных домов из мелких коробков, нагромождённых так высоко друг на друга? Что это за солнце, такое знакомое и незнакомое одновременно? И почему его вдруг так тряхнуло и потянуло за тем телом в самодвижущейся повозке?..