Письмо пани Михалине Мокрской и пану Стаху Мокрскому

Екатеринбургъ 13 Іюня 1919 г.

Пани Михалинѣ Мокрской и

Пану Стаху Мокрскому

Въ Либартовѣ

Извиняюсь, что пишу Вамъ на Русскомъ языкѣ, но я къ сожалѣнію не владѣю настолько польскимъ языкомъ, что бы могъ выразить всѣ тѣ мысли, которыми я желаю подѣлиться съ Вами въ этомъ письмѣ, въ такомъ видѣ и въ такомъ порядкѣ, чтобы дать прохода всемъ темъ чувствамъ, которымъ мне въ настоящее время поделиться не съ кѣмъ. — Мы оторваны ото всѣхъ, писемъ даже изъ Чехіи не получаемъ, тѣмъ менѣе можно было бы снестись, какъ либо, съ Украиной.

Но я начинаю писать, какъ будто бы Вы уже знали обо всёмъ, что произошло, хотя можетъ быть Вамъ это всё уже известно, ибо можно предполагать, что во время пребыванія нѣмцевъ на Украинѣ Вы имѣли возможность получать оттуда извѣстія и письма. Я вкратце сообщу Вамъ, что произошло после отъѣзда Мити изъ Каменское.

На рождество 1914 г. я получилъ разрешеніе на право посѣщения съ семьёй Каменское, и мы провели праздники у родителей. Въ феврале намъ опять угрожали высылкой изъ Кривого-Рога, но угрозы не осуществились и мы на каникулы 1915 г. выѣхали въ Каменское, откуда, после отступленія отъ Варшавы, насъ хотели опять выслать въ Уфимскую губ., но подъ вліяніемъ французской дипломатіи и опасаясь скандала, который могло повлечь за собой то обстоятельство, что чехи на русскомъ фронтѣ, узнавъ о насиліяхъ противъ своихъ родныхъ въ тылу, могли отказаться отъ дальнѣйшаго дѣйствія, русскіе "правительственные круги" отказались отъ дальнейшаго посягательства на чеховъ, живущихъ въ Россіи, которые всё время становились опаснѣе немцамъ, всевозможно поддерживаемымъ старымъ русскимъ правительствомъ.

Въ 1915, во время нашего пребыванія въ Каменское, прибыли туда первые военнопленные австрійцы, для работы на заводѣ. Между ними 1/3 часть чеховъ. Вотъ, я, после почти 6 лѣтъ, встрѣтился опять со своими, я скоро нашёлъ себѣ свободный путь къ нимъ и часто бывалъ въ лагерѣ военно-плѣнныхъ при заводе, который до 1917 г. наполнился приблизительно 4000 плѣнныхъ. Надзирателемъ лагеря былъ въ началѣ панъ Ковальчевскій, который очень хорошо познакомился съ Лодей, чѣмъ романъ закончился, въ настоящее время знатъ никакъ не могу. Рождество 1915 г. мы провели въ Кривомъ-Рогѣ.

Отецъ въ то время значительно поправился, мама и Лодя тоже были здоровы, но Драгомира въ Каменскомъ сильно заболела, ей пришлось прорезать нарывъ на шеѣ и первый разъ, присутствуя при этой операціи я узналъ, какъ её люблю. Нѣ-сколько ночей мы просидели у ея кроватки, но "Цверчекъ" нашъ выздоровѣлъ на славу.

Весною 1916 года я вошёлъ въ сношенія съ военно-пленными чехами "революціонерами" на Криворогскихъ рудникахъ и принялъ на себя организацію ихъ во всёмъ районе, кроме того я принялъ на себя обученіе русских новобранцевъ, это всё и болѣзнь Мани, заставило насъ поѣхать на каникулы въ Каменское только на короткое время.

Вернувшись въ Кр.-Рогъ, я попалъ въ полный разгаръ революціонной работы. Я сталъ офиціальнымъ представителемъ Національнаго Совѣта въ Кіевѣ, въ концѣ апреля 1917 г. въ моёмъ районе было на ста чеховъ, готовыхъ умереть за наше дѣло. Работа была ужасная и перспективы въ будущее ещё ужаснѣе, но въ это время у меня былъ другъ, который рѣшился идти со мной по этому ужасному пути, на который вела наша революція, другъ, передъ которымъ слѣдуетъ преклониться всѣмъ чешскимъ женщинамъ, — это была Маня. Мнѣ трудно вспоминать на это, всё это на полняетъ меня ужасомъ, когда мнѣ необходимо вспоминать на все ея страданія и радости. [10] Я такъ боюсь этихъ воспоминаній, что до сихъ поръ не посмѣлъ сказать никому, что со мной творится. Но есть одно обстоятельство, которое меня заставляетъ писать Вамъ обо всёмъ, я желаю, что бы Маня хоть когда либо узнала, что я вполнѣ сознавалъ ея заслуги, хотя въ то время нельзя было объ этомъ ещё говорить. Можетъ быть, я съ ней никогда больше не увижусь и не смогу ей сказать, что нельзя было сказать раньше.

Съ осени 1916 г. наша квартира была сборнымъ пунктомъ всехъ, кто желалъ присоединиться къ нашей революціи. Всѣ посещающіе насъ были люди несчастные, не отъ ужасовъ войны, а отъ того, что не могли въ ней участвовать такъ, какъ бы хотели, это были отцы, оторванные отъ своихъ семействъ, которые рѣшались идти вновь на смерть, что бы добыть себе право на возвращение къ своимъ, всѣ нервные, напряжённые въ ожиданіи решительнаго момента. Маня сочувствовала имъ, терпела въ мѣстѣ со мной и съ ними, посѣщала со мной ихъ казармы на рудникахъ и вполнѣ вошла въ нашу жизнь. Страдала съ нами, когда мы были вынуждены смотрѣть въ глаза ужаснѣйшимъ не-успѣхамъ и вести себя спокойно, какъ будто и лучше быть не можетъ. Она была божествомъ, которое давало мнѣ силы къ тому, что нужно было предпринимать, божествомъ которое своимъ присутствіемъ устраняло ужасы смерти, которая намъ угрожала всё время. Послѣднее время она работала со мной по ночамъ и продолжала работь за меня, когда я уходилъ, она произносила речи на собраніяхъ, чѣмъ приводила русскихъ въ удивленіе,а чеховъ въ восторгъ. Въ началѣ революции въ Россіи ей предлагали стать во главе некоторой партіи или учрежденія, но на это она неприступила, такъ какъ смыслъ ея работы, которую она выполняла, помогая мне, былъ совсѣмъ другой, чѣмъ тотъ, который отъ нея требовали.

Лѣтомъ 1917 года в іюне въ моёмъ районѣ произведёнъ былъ наборъ добровольцевъ, Маня знала, что должно послѣдовать, а всё такъ была крайне удручена, когда увидѣла мою подпись между подписями другихъ, подтверждающихъ, что добровольно и безъ всякаго, съ чей бы то ни было стороны пркнужденія..., но меня оставили въ Кривомъ-Рогѣ, продолжать работу, и управлять дѣлами района дальне. Красивый былъ день, кагда мы провожали больше тысячи добровольцевъ-чеховъ изъ Криворогскихъ рудниковъ.

Рядъ ораторовъ русскихъ обращался къ нимъ, я и прикомандированный въ районъ въ качествѣ эмиссара капитанъ Чеговскій обратились къ Русскимъ, а только Маня сказала свою рѣчь по чешски къ добровольцамъ, глаза которыхъ залились слезами, когда женскій голосъ на ихъ родномъ языкѣ сказалъ: "Вы идёте воевать, чтобы спасти техъ, которые ждутъ Васъ тамъ далеко..."

Но невыносимое напряженіе не осталось безъ последствіи, Маня заболела тяжело неурастеніей и ей пришлось осенью 1917 два раза ѣхать въ Кіевъ, где, благодаря стараніямъ нашихъ врачей, поправилась.

Страшныя времена переворотовъ прошли у насъ сравнительно спокойно. Но съ января мёсяца совершенно остановилось почтовое сообщеніе, и мы были совершенно безъ известій изъ Кіева, опасность угрожала намъ со стороны, какъ Украинцевъ, такъ и большевиковъ, а Маня сумела быть спокойна и въ это время. Пришли вѣсти о вступленіи немцевъ на территорію Украины. Все встревожились, чешскія войска, расположенныя между Житомиромъ и Полтавой, отбиваясь, концентрировались у Бахмача, беженцы военно-пленные Сербы и Чехи, принимавшіе участіе въ революціи противъ Австріи и жившіе до техъ поръ на Волыни, появились въ Кривомъ-Рогѣ, принося вести о бояхъ нашихъ войскъ и о продвиженіи нѣмцевъ. Я ждалъ инструкціи отъ чешскихъ властей, но не получалъ ничего. На конецъ поступило известіе о битве у Бахмача, которая дала нашимъ войскамъ возможность отправиться въ захваченныхъ ими эшалонахъ, къ Волгѣ. Пала Одесса, нѣмцы подошли къ Знаменкѣ, мы были готовы къ отъезду — оставалось ещё 300 чеховъ-революціонеровъ, которыхъ я не могъ взять съ рудниковъ, такъ какъ я совершенно не зналъ, куда направиться и не имѣлъ для нихъ провіантовъ. 20 марта было уже известно, что нёмцы подходятъ. Мы выѣхали рано утромъ на станцію, но тамъ мы узнали, что поезда больше не идутъ. Мы на извозчикахъ направились въ Каменское. 3 версты за станціей мимо насъ проѣхалъ австрійскій офицеръ на велосипеде, который управлялъ разведкой, часть которой следовала въ поезде, проезжавшемъ въ 200 шагахъ отъ насъ. — 21 марта 1918 г. мы прибыли вечеромъ въ Каменское, — нельзя было разсуждать, мнѣ было ужасно оставить Маню и Драгомиру въ Каменскомъ, но взять ихъ собой я не смелъ, ибо незналъ, [10об] куда я ѣду, а я Маня настаивала, что бы я уѣхалъ, ибо нѣмцы въ Кривомъ-Рогѣ могли узнать, куда я направился, кромѣ того обо мнѣ знали и въ Каменскомъ. И такъ около 12 часовъ дня 22 марта я попрощался со всѣми; я былъ болѣнъ и на половину безъ сознанія, поэтому прощаніе было легче, ибо я хорошо не сознавалъ, что творится. Въ послѣдній разъ я поцѣловалъ Маню, — что то въ моей жизни какъ будто бы оборвалось, мы вышли и больше мнѣ не известно, что тамъ случилось. Я взялъ с собою ея фотографію, но я смотрю на неё очень рѣдко, потомучто это только мучаетъ и раздражаетъ меня.

Со мною ѣхалъ мой двоюродный братъ, который "ушёлъ" въ плѣнъ въ Россию въ 1916 г., сейчасъ же вступилъ въ нашу армію и пробылъ тамъ до битви у Зборова, гдѣ былъ контуженъ и отпущенъ, пріѣхалъ ко мнѣ и работалъ въ конторѣ на Дубовой-Балкѣ около Кривого-Рога.

Въ 1917 г. въ апрѣлѣ съ отцомъ опять случилось несчастіе. Онъ упалъ съ паровоза на рельсу и сильно ушибся, такъ какъ мнѣ въ то время пришлось ѣхать по дѣламъ въ Кіевъ, то Маня на это время ѣхала въ Каменское, а я остановился тамъ на обратномъ пути, который я съ этой цѣлью совершилъ по Днѣпрѣ. Съ отцомъ въ то время было дѣйствительно плохо, и лѣтомъ въ августѣ и сентябрѣ мѣсяцѣ онъ былъ вынужденъ выѣхать въ Крымъ, гдѣ вполнѣ поправился. Мать ѣхала съ нимъ.

Лодя всё время была здорова и всё кажется вспоминала на пана К., который писалъ ее очень часто.

Во время моего отъѣзда въ армію Лодя учила въ заводской школѣ.

Вотъ и всё, что произошло у насъ во время міровой войны.

Изъ Чехіи я въ это время получилъ 3 письма, изъ которыхъ я узналъ, что трое изъ братевъ убиты въ бою и это было уже въ 1914 г., кто пропалъ послѣ, я уже не узналъ, но кажется, что до весны 1917 г. больше жертвъ не было.

Изъ Каменского мы вышли пѣшкомъ на Запорожье, тамъ я написалъ ещё открытку, которую Маня можетъ быть получила. Въ четыре часа дня мы выехали въ какомъ то поѣздѣ въ Екатеринославъ, куда мы прибыли въ 12 часовъ ночи. Напрасно я старался узнать кое что о мѣстныхъ чехахъ, поѣздъ на Синельниково отправлялся въ 2 часа, такъ что я успѣлъ сходить въ городъ. На станціи я встретился съ 2 развѣдчиками, посланными нами изъ района въ Луганскъ, чтобы узнать, можно ли отправить людей хоть временно туда, но они опоздали. Это были: Когоутъ и Гладикъ. Вечеромъ мы прибыли въ Харьковъ, гдѣ узнали, что здѣсь проѣхалъ нашъ четвёртый полкъ, и что главная квартира чешскихъ войскъ пока ещё въ Пензѣ. Намъ пришлось ждать опять недолго и мы направились въ Балашово, гдѣ встрѣтили штабъ второй дивизіи, ударный батальонъ и эшалонъ съ Екатеринославскими и Каменскими чехами. Я видѣлся съ Доудоу, и другими знакомыми, но рѣшилъ раньше проѣхать въ Саратовъ, чтобы узнать, хоть что нибудь объ Украинѣ или послать туда телеграмму. Узнать мнѣ не удалось ничего, а телеграммы я послалъ двѣ и письмо я написалъ, получила ли Маня эти письма, не знаю. Послѣ я поѣхалъ обратно къ арміи и тамъ и остался, что слѣдовало это было красиво и кошмарно, въ іюлѣ меня придѣлили въ Техническій Отдѣлъ, гдѣ служу и въ настоящее время.

Мы захватили всю Сибирь. — Нашей кровью облита вся магистраль отъ Пензы до Владивостока. Почти милліонъ плѣнных, которыхъ хотѣлъ жидъ Троцкій отправить в Германію, мы задержали; съ пойманными съ оружіемъ в рукахъ мы тоже справлялись... Въ то время наши революціонныя войска бились славно противъ нѣмцевъ во Франціи и Италіи и въ концѣ октября мы наканунѣ перемирія предъявили бывшей Австро-Венгріи ультиматумъ и темъ и развалили её окончатѣльно, наша революція, длившаяся полныхъ четыре года, потребовавшая тысячи жертвъ, побѣдила. Мы имѣли за границей своё правительство, свой тылъ, свои учрежденія политическія и культурныя, всѣ добровольно платили налоги, изъ которыхъ содержались войска; это касается не только эмигрантовъ, но главнымъ образомъ плѣнныхъ, которые жертвовали часто громадныя, заработанный ими суммы и сами жили въ недостаткѣ. Раненные добровольцы, у которыхъ здѣсь не было родныхъ, какъ у русскихъ солдатъ, пріезжали къ плѣннымъ, которые ихъ содержали до выздоровлѣнія. Всё это было государство, съ цѣлымъ устройствомъ, живущее за-границей. Мы надѣялись, что прекращеніе войны принесётъ намъ перемѣны, но намъ приходится дальше отстаивать наше положеніе въ Сибири, гдѣ вокругъ Русскихъ вождей, подъ руководствомъ нашего генерала Гайды формируется новая Русская Армія. Мы рѣшили выдержать до конца, пока позиція нашей страны не будетъ достаточно укрѣплена. Наши войска не отдыхаютъ, онѣ почти всё время въ бояхъ, но мы надѣемся, что уже скоро будетъ конецъ митарствамъ и боямъ, но мы не хотимъ, что бы этотъ конецъ наступилъ раньше полнаго сокрушенія Германіи, которую по видимому придётся уничтожить до корня, хотя бы это стоило ужаснѣйшихъ жертвъ. [11]

Я широко касаюсь нѣкоторыхъ вещей, которыя Вамъ навѣрно будутъ совершенно безинтересны, но я уже выразилъ своё желаніе о томъ, что хотѣл бы въ случаѣ смерти, чтобы Маня и Драгомира узнали, какъ я жилъ послѣ отъезда отъ нихъ и прошу Васъ не отказать, при первой возможности сообщить всѣ описываемыя мною здѣсь подробности Манѣ, пусть знаетъ, что, буду ли убитъ, не я одинъ положилъ жизнь, а если не половина, то навѣрное третья часть нашихъ знакомыхъ уже мертвы. — Занашка, который былъ Прапорщикомъ въ Штабѣ 1-го полка (я съ нимъ говорилъ послѣдній разъ въ Пензѣ) былъ убитъ при первомъ выступленіи на ст. Златоустъ. Доуда палъ гдѣ то у Байкальскаго озера, ихъ трупы разсѣяны по всей Сибири, я не помню всѣхъ и тѣхъ, которыхъ помню, здѣсь перечислить нельзя. Чеговскій произведёнъ въ майоры, находится въ Ново-Нйколаевскѣ. Братъ Олдржихъ помощникомъ коменданта ст. Тайга, живётъ теперь хорошо, мы всё время не были вмѣстѣ, онъ ѣхалъ изъ Балашова въ Пензу, а я въ Саратовъ, с [...] мы не виделись до осени 1918 г.

Теперь ещё большая просьба, будемъ ли мы, когда Вы получите это письмо, находиться еще въ Сибири, т.е. не будетъ ли путь ещё очищенъ, то не откажите, написать мнѣ, что письмо получено и всё, что у Васъ новое. Какъ Ирча, Аннуля и сынъ растутъ, какія сласти и страсти принесла Вамъ война, меня всё интересуѣтъ, ибо здѣсь мы всѣ солдаты, привыкшіе ко всему, живёмъ только воспоминаніями и желаніемъ узнать хоть немного, что у Васъ въ Европѣ подѣлываете. Можетъ быть у Васъ уже будутъ вѣсти изъ Каменского, то прошу Васъ, сообщите мнѣ всё подробно.