Переживания беженца

ПЕРЕЖИВАНИЯ БЕЖЕНЦА

Собственные переживания, наблюдения и впечатления И. ОЛЮНИНА

("Зачем нас чёрт принес сюда в Сибирь?" — такой вопрос задает тебе беженец, когда встретится с тобой).

Далее я постараюсь разобрать этот вопрос — зачем действительно мы поехали из домов, бросая все, что заработали годами.

1918 (*1919) года 19-го Июля в субботу в 12 ч. дня я с семьёй выехал из Ирбита на четырёх подводах, две лошади были свои и две наёмные до Тюмени. Погода была хорошая, сухая и тёплая.

Нет сил описать ту тоску и горе разлуки с друзьями и знакомыми и покидать годами насиженное гнездо, т.е. свой дом и остатки имущества, приобретённые трудом.

Выехали из города на Тюменский тракт, где я и увидал ту массу народа, едущих к Тюмени, казалось, это была безконечная вереница подвод, а в некоторых местах даже в два ряда ехали, стараясь друг друга обогнать. Глядя на всю эту массу людей, тут видно было, что всё люди средняго достатка и много совершенно бедных. Остановишься и поговоришь с таким бедняком, спросишь его: "Зачем ты едешь, когда у тебя и багажа-то всего один мешок, да захудалая лошадёнка даже в веревочной сбруе и куча ребятишек в 5-6 человек?" "Да что говорить? Все едут, ну и я поехал, а главное", — говорит, — "у меня сын в белой армии". "Да ведь сын-то у тебя, мол, мобилизованный, что же тебе-то сделают красные?" "Да уж очень стращают, вон в газетах чего пишут". Правда, Колчак и его блюдолизы не скупились на краски и такие ужасы писали в каждом Љ газет, так невольно думаешь, уж из людей ли состоит эта Красная Армия? Что-то уж очень кровожадным отзывало, и какие только ужасы были написаны, даже волосы дыбом становились, что там-то расстреляно 1000 чел., там-то изнасиловано столько-то девушек, тут-то изуродовано столько-то и так дальше. Много, конечно, способствовало бегству и колчаковские прихлебатели, т.е. начальствующие люди на местах. Это разные уездные Начальники и Коменданты городов. Что же они делали? Вместо того, чтобы остановить, уговорить не ехать, они силой посылали и распространяли разные нелепости про Красную Армию. Например, все учреждения насильно эвакуировали и даже мелких служащих. Для чего это? Положительно не понятно было сначала, но после это всё выяснилось — они старались как можно меньше оставить мужского населения, способного носить оружие, и тем самым вводили людей в заблуждение и толкали на верную гибель, как мужчин, так женщин и детей, т.е. семьи всех эвакуированных и бежавших. Это ли не подлость со стороны Правительства Колчака? Очевидно, тогда это гнилое Правительство, шитое новыми нитками на скорую руку, но сплошь состоящее из подонков бывшего царского правительства, думало, что, мол, отступать будут недалеко, и что соберём де новую армию, прибавив к этим отступающим орлам (об этих орлах я поговорю ниже), и тогда де, мол, снова погоним красных за Пермь и Вятку. Но на деле вышло иначе, оказалось, что красные орлы расклевали всё гнилое тело, кое-как успевавшее убегать, Колчаковского Правительства.

Отъехав от Ирбита вёрст 10, нас стали обгонять отступающие белые орлы. Тяжело было смотреть на этих планомерно отступающих (как писалось в газетах). Это не отступали, а бежали без отдыха, друг друга обгоняя и друг друга давя, безпорядочная неорганизованная белая банда, а вернее просто шайка разбойников и грабителей. Вот тут-то по дороге мы, беженцы, и почувствовали всю любовь к мирному населению этой армии Колчака, этих спасителей от Краснаго Террора и Красной армии большевиков, так величали и называли себя белые почти в каждом Љ газеты. Тут-то мы и убедились в этой сыновьей любви Белой банды, когда они начали у беженцев отнимать лошадей, выгружать имущество, выпрягать телеги и экипажи и даже бить людей, ни в чём не повинных, а только едущих с ними по одной дороге, ищя защиты у них же, надеясь на них как на своих детей. Но все беженцы были глубоко разочарованы, когда начали трещать их чупы, и скудный багаж, и вскрываемые сундуки.

Вот факт, случившийся с моим компанионом К.И. Ашихминым. Не доезжая деревни "Горки" (это ещё было в Ирбитском уезде), лошадь стала отставать от усталости и жары, т.к. день был очень жаркий, но всё-таки до деревни кое-как добрела. Проезжая в деревне мимо волости, тут как раз была смена подвод для белых орлов народу или, вернее, орлов-хулиганов. Было много и подвод тоже, дорога по улице была загромождена на большое разстояние. Проехать было невозможно, наша лошадь, измученная в дороге, совсем не пошла и даже легла. Конечно, ничего не оставалось делать, как только выпрячь её, что мы и сделали, а воз до постоялого двора утащили на себе. Лошадь оставили пока отлежаться. Приехав на постоялый, остальных лошадей отпрягли и пошли за больной. Подходим и видим, что ей белые орлы водят в поводу. Мы, конечно, подходим как к своей лошади, но не тут-то было. Орлы говорят, что давайте выкуп 500 руб., иначе не отдадим. Мой компанион предложил им из любезности 50 руб., они и слушать не хотят. И как всегда бывает в толпе, кто чего скажет, кто кричит 500 мало, а другие кричат, что не нужно отдавать. Последние одержали верх, и лошадь не отдали. Сколько мы их не упрашивали, всё оказалось бесполезным. Так без лошади и пошли. Напились чаю, отдохнули лошади, переложили воза, а пустую телегу привязали сзади и поехали тихонько дальше.

Проехали уже много вёрст и, не доезжая села Липку Тюм. уезда, орлы нас обгоняют с гиканьем и криком. Гонят, сломя голову. Видим, что лошадь наша привязана позади телеги, но уже с вывернутой задней ногой, кое-как бежит. Увидав нас, орлы снова просят 500 руб. Но всё же проехали мимо нас, лошадь увели с собой. Горько и обидно было нам, и в душе у каждого из нас, конечно, зародилась злоба вечная против хулиганства белых орлов Колчака. Не доезжая с. Липки версты 3, мы видим, наша лошадь лежит в канаве, еле дышит, решили, что нужно её поднять и увезти в деревню. Подняли, но видим, что у неё обе ноги вывернуты, поэтому она и брошена, но все же подняли и повели тихонько, а орлы всё гонят и гонят мимо и вышучивают нас на все лады. Всё же мы добрались до деревни, а орлы тут опять сменяли подводы. Пошли мы пожаловаться офицеру, офицер оказался безсилен что-либо сделать, т.е. защитить, при этом сказал буквально следующее: "Это шайка хулиганов, и мы везём их в Сибирь. С такой армией мы там погибнем". Офицер этот был артиллерист, а лошадь у нас взяли орлы Воткинской дивизии. Лошадь мы оставили у хозяина постоялого двора. Вот тогда мы, поговорив между собой, и задали себе вопрос: "А какие же красные, если белые орлы грабят и издеваются над беженцами?" И решили, что красные, вероятно, лучше и едва ли грабят тех, кто с ними одинако мыслит.

Всю дорогу до Тюмени нас объезжали и зачастую сталкивали с дороги в канаву с руганью и всевозможным издевательством эти белые хулиганы. Жалко было и на них смотреть: все оборваны, грязные, голодные торопятся, бегут, как будто их по пяткам бьют красные. Доехавши до Тюмени, мы спрашивали орлов: "А где же красные, разве недалеко, если вы так стремительно бежите?" А они с руганью и гордо отвечали, что они не бегут, а отступают. Смешно было слушать такую наивность и ложь.

В Тюмени мы были с 25-го Июля по 15-е Августа, и всё не могли решить, ехать ли дальше, но видя кругом бегущих: и храбрых воинов, и частных лиц, и учреждения, невольно поддаёшься панике и тоже сломя голову летишь. Хотя в Тюмени я сильно колебался и даже квартиру нашёл, т.к. видя всю эту картину — безпорядочное бегство воинов, конечно, думалось: "А зачем ехать дальше? Кто защитит, и от кого вообще защищаться, от белых или красных?" Но всё же общее бегство, общая суматоха увлекли и меня, побежал и я дальше!

Живя в Тюмени, я наблюдал за всем происходившим, а особенно за движением войск и настроением в рядах армии. И тогда уже было заметно, что армия непослушна и дезорганизована, а солдаты ходили по улицам и хулиганили. Да и у кого же им было учиться порядочности и приличию, когда офицеры всегда были пьяны, грубы и нахальны до цинизма.

Например, было такое дело. В Тюмени, не помню которого числа, но было это в августе месяце, была устроена офицерами кутёжка в честь приезда генерала Пепеляева в ресторане Т-ва. Конечно, с обедом и изрядным вливанием вина. Кстати сказать, вино было в продаже запрещено, и даже пьяным нельзя было показываться согласно приказа того же генерала Пепеляева. Но какое было безобразие в этом ресторане, даже пожалуй всего и не опишешь. Помню, я пошёл посмотреть и послушать музыку, т.к. во время обеда этих героев играл оркестр, очевидно, для того, чтоб приятнее было кушать паразитам, одетым в мундиры с блестящими погонами и орденами за геройское бегство. Произносились тосты, восхвалялось мужество, храбрость и доблесть отдельных лиц, особенно генерала, что он так мужественно несёт бремя спасения России. Но ни одним словом никто не обмолвился, что они с такой ловкостью бегут, что даже красные и догнать не успевают. Чем больше делалось вливание, тем страстнее и пламеннее были речи, а в конце обеда даже некоторые и двух слов связно не могли сказать. Встанет, произнесёт какой-то звук наподобие коровьяго, т.е. промычит и сядет, т.к. ноги его отказываются держать геройское тело. Хотя публику в ресторан и не впускали, но окна были открыты, и всё было слышно и видно, и мы недостойные — вольная публика и солдаты — наблюдали всё с улицы. Бедное офицерство! Сколько они тут сделали поистине геройских подвигов по части вливания. Некоторые даже тут же и отливать через рот начали. В каждой речи звучала полная победа над красными, а в результате этого гулянья и драка произошла. Размахивали револьверами и шашками. Произносили ругательства, от которых даже извозчики краснеют, а барышни и дамы, ходившие мимо окон, как от холодной горячей воды бежали, заткнув уши. Наконец, стали развозить уставших героев, выводили их под руки, как параличом разбитых, усаживали к извозчику в экипаж, и кто-нибудь потрезвее садился поддержать товарища по славному кутежу. А напротив этого ресторана в доме Агафуровых жили как раз солдаты и всю эту попойку целый день наблюдали, и немало острот и справедливых порицаний солдаты делали, и многие говорили: "Вот так офицерство белой армии! Геройски отличаются, даже ног и ума лишились!" И, конечно, солдаты были правы, чему же можно научится у таких офицеров. И мнение, и сложившееся впечатление у солдат было далеко не в пользу офицерства.

Пока мы жили в Тюмени, целые дни и ночи беспрерывно ехали беженцы, а обгоняя их, бежала храбрая армия Колчака. Но вот в Тюмени генерал Пепеляев объявил мобилизацию до 35 лет. Сына у меня взяли, а сам я решил, что, пожалуй, доживёшь до того, что и мой возраст возьмут, и решил ехать, т.к. в дороге можно и увильнуть от мобилизации. И поехали дальше трактом на Ялуторовск.

До Ялуторовска ехали также со всевозможными трудностями и приключениями и также много терпели от Колчаковских орлов. И тогда уже у нас беженцов сложилось явно враждебное чувство к этим орлам, и ко всей Колчаковской своре. Дорогой, конечно, всегда было масса забот прокормить себя и лошадей, а в деревнях ни хлеба, ни овса, ничего нет: всё забирали белые орлы и часто совершенно безплатно. Крестьяне поголовно все жаловались на их мародёрство, да мне и самому приходилось бывать свидетелем такого грабежа. Обыкновенно торгуют овса или хлеба, мужик просит цену, орлу кажется дорого, тогда он с руганью всё забирает, при этом кричит: "Ты хочешь, сволочь, оставить всё это для красных! Я тебе покажу вот!" — и при этом грозит нагайкой или револьвером. Не отставали в этом деле и офицеры, и даже действовали храбрее и нахальнее своих подчинённых. И так мы ползли, не зная куда и зачем. Лошадей всё же можно было кормить травой в лесу, т.к. останавливаться приходилось в поле около деревень, за не имением в деревнях продуктов, да и квартир тоже было с трудом найти, т.к. опять таки орлы не пускали, а хлеба очень часто нигде не купишь, и приходилось ехать полуголодом.

Не доезжая Ялуторовска, у меня сломалась ось у телеги. Горя и хлопот было много, да и погода, как на грех, была сырая, грязь ужасная Пришлось поставить телегу за телегу и запрячь двух лошадей, и кое-как дотащились до Ялуторовска. Не доезжая 3-4 версты, остановились в поле. Тут были Овчинниковы Тржасковские, Бронские и много других Ирбитчан. Да и других уездов тоже было много беженцев, остановились мы около тракта, и видно было, как белые орлы летели, а по выражению их начальства планомерно отступали.

Прожили мы около Ялуторовска дней 5-6. Ездили в город узнавать новости и за покупкой провизии, тут же я починил и ось. Но вот уж белых орлов подъезжать стало мало и сосредоточились они в городе. Тут я также намерен был остаться, но семья и другие компанионы разговорили, да и мобилизация была объявлена до 43 лет. Это я узнал накануне, и ждать, конечно, было нечего, а нужно ехать. Запрягли лошадей и потянулись к мосту через Тобол. Вот тут-то мы снова узнали опять всю любовь к нам белых орлов, и они в это же время из города побежали, и около переправы через Тобол такая масса скопилась, и сосчитать трудно. Конечно, орлы полетели вперёд, боясь, как бы их красные не нащёлкали. И смеху, и горя было много, видя такую армию. Нам пришлось пережидать на берегу, когда проедут все орлы, но вот часам к 9 вечера орлы пролетели и даже воинский начальник, который собирался на завтра мобилизовать до 43 лет, это ли не смех! Значит, насколько плохо было начальство осведомлено, что вокруг происходит, и чуть не без штанов бежит. Но вот хотя с грехом пополам и мы перебрались на ту сторону Тобола и, отъехав версты три, остановились ночевать. Не буду здесь описывать подробно всю жизнь кочевников, какую мы вели, останавливаясь привалом в поле около какого-нибудь болота. Конечно, массу причиняли неприятностей поломка телег и ненастная погода, тогда становилось непролазная грязь в некоторых местах, сам весь вымокнет, продрогнешь в грязи, так ночь и ночуешь, весь дрожа и ёжась, и проклинаешь всех и вся!

Но вот добрались и до Ишима. Не доезжая Ишима, встречные нам говорили, что в самый город не пускают, поэтому, чтоб не ездить зря, мы остановились в лесу, около питательного пункта, верстах в 2-х от города. Беженцев кругом в этом лесу оказалось очень много, на питательном пункте выдавали суп и кашу по 2 р. за порцию, хлеб чёрный по 1-50 к. за фунт, овёс бывал редко по 20 р. пуд, обеды и хлеб тоже не выдавали каждый день. Очевидно, это дело было поставлено плохо. Прожили мы тут три дня, и вдруг объявляется мобилизация беженцев от 18 до 43 лет. Нечего и говорить о том впечатлении наподобие удара молотом по голове, какое произвела на беженцев подобная мера этого дурацкого правительства. Много было разговоров и суждений у беженцев, много было и горя. Дело в том, что самих возьмут в Ишим, а семьи остаются брошенными на произвол судьбы в лесу среди чужих людей и на чужой стороне с кучей ребят одни женщине с лошадью или двумя. Сколько такой семье придется пережить мучений и всевозможных страданий, сколько прольётся слёз, и кто женщину защитит от каких бы то ни было оскорблений и издевательства со стороны опять тех же белых орлов, всё это вместе взятое и произвело угнетающее впечатление на мужчин, которые подлежали мобилизации. Правительство, конечно, предусмотрительно позаботилось о том, чтоб беженцы не ускользнули от мобилизации. Без пропусков не стали пропускать по тракту и поставили караул для поверки документов, значит, могли проехать только дети, старики и женщины. Несмотря на старания начальства, масса беженцев всё же ускользнула окольными дорогами, а некоторые решили так: зарегистрировать, взять пропуски для семьи и отправить её на лошадях, а самим пешком обойти заставу караула. Так поступил и я, семью отправил , т.к. компанионы ждать не стали, а сам с товарищами остался. Явившись на регистрацию, нас приняли, мы заявили на комиссию и стали ждать этой комиссии, но тут как раз к нашему счастью красная армия уже сильно стала нажимать, и начальству стало не до нас, и мы, воспользовавшись случаем, утекли догонять свои семьи, но нагнать их так и не могли. То шли пешком, то ехали со знакомыми, и так семью свою я всё-таки потерял, но знал, что они поедут в Барнаул или в Омск. С товарищами своими пришлось разстаться, т.к. они кто нанял, а кто со знакомыми поехали вперёд, а я поехал по ж.д. с отступающими воинскими частями, а где и пешком. Растерянность в войсках была полная, порядка никакого, кто, куда и зачем, как будто и дела никому не было. Масса была отставших солдат, и мне пришлось тоже говорить, что я отставший. Много, конечно, пришлось помучиться, но всё же добрался я до Омска, где узнал у знакомых, что моя семья уехала в Томск. Пожил в Омске, конечно, нелегально, т.к. мобилизация и тут была, но желания служить у меня не было, видя полнейшую разруху, да и убеждения мои редко расходились с убеждениями белых, защищавших неведомо кого и для кого. Так думали почти все беженцы, которые были мобилизованы, у них все помыслы были о своих семьях, брошенных на произвол в лесах, деревнях и городах.