Девушка

— Поезд "Триста сорок семь "Москва — Красноярск" прибывает на второй путь. Стоянка поезда одна минута, — известил голос диспетчера.

Скоро появился поезд. Кряхтя и кашляя, он затормозил возле пустого перрона.

В одном из вагонов открылась дверь, и на платформу выпрыгнула Девушка с тощей дорожной сумкой.

Поезд тут же тронулся, быстро набрал скорость и исчез вдали.

Девушка посмотрела ему вслед со смешанным чувством облегчения и неприязни. Она перешла пути и остановилась, оглядываясь по сторонам. Жительница мегаполиса, она никогда не была в подобных маленьких городишках, и теперь с любопытством разглядывала привокзальную площадь: у здания вокзала соседствовали серебристый "Рено" и запряженная в повозку понурая лошадь; в кучи пыли с озабоченным видом копошились куры; у столба меланхолично пережевывала жвачку корова.

Щурясь от вечернего солнца, Девушка неторопливо открыла сумку, достала пачку дешевых сигарет, задумчиво посмотрела на три оставшиеся сигареты и, взяв одну, сломала ее пополам. Половину сигареты положила обратно в пачку, а вторую закурила. Что ждет ее в этом городке? Как долго она сможет пробыть? Как скоро преследователи нападут на ее след?

Привычным жестом повесив сумку на плечо, Девушка направилась к зданию вокзала усталой, разбитой походкой. Ее одежда, некогда модная и элегантная, была грязна и помята. Шов на плече разошелся и сквозь широкую прореху просвечивала острая ключица. Девушка была очень худа и неопрятна. Покрасневшие от недосыпания глаза смотрели настороженно, в уголках красиво очерченного рта залегли скорбные складки.

Перейдя площадь, она толкнула дверь вокзала и вошла в просторное помещение. Немногочисленные посетители повернули к ней головы. Девушка ощупала их лица подозрительным взглядом и, облегченно вздохнув, повернулась к стойке с надписью "Буфет". Было начало седьмого вечера, и буфетчица — полная женщина со здоровым деревенским румянцем — убирала с прилавка соки, собираясь закрываться. Девушка судорожно сглотнула и неуверенно подошла к прилавку. Проводник вагона, что согласился довести ее, оказался на редкость гадким и жадным малым, и ей лишь украдкой удалось стащить кусочек сахара, в то время, как он готовил чай для пассажиров. Поставив сумку на пол у ног, Девушка углубилась в изучение нехитрого "Меню", непроизвольно ощупывая ткань кармана, где лежали последние копейки. Буфетчица продолжала складывать товар, будто не замечая ее.

— Вы еще работаете? — спросила, наконец, Девушка.

— Чего хотела?

— Мне чай, сосиску и... — она поколебалась, — булочку... "Малышка".

Буфетчица бросила взгляд на ее худую руку, сжимавшую три мятых червонца, и колыхнула дородным телом в сторону чайника.

— Чай с сахаром? — спросила она.

— Нет, — ответила Девушка, опустив глаза. Она с тоской вспомнила кусочек рафинада, рассосанный утром.

Буфетчица налила кипяток, бросила пакетик чая и, помедлив, насыпала в стаканчик две ложки сахара.

— Спасибо! — с теплотой улыбнулась Девушка.

Странно — когда у нее все было благополучно, она считала, что мир полон злых, черствых и равнодушных людей. Иногда, после просмотра какого-нибудь ток-шоу, где под свет софитов выводили женщину с трудной судьбой, и та под аккомпанемент оханий и аханий зрителей рассказывала, как жесток к ней мир, Девушка думала о том, что никогда не стала бы так жить. Уж лучше с моста в реку или под колеса автомобиля...

Теперь же, сама оказавшись выкинутой на обочину, она обнаружила, что жить можно и здесь, а главное — вокруг много чутких и отзывчивых людей. Кто подвезет бесплатно, кто ложку сахара в чай насыпет. Вроде бы мелочь, но как выяснилось, существование во многом складывается из таких вот мелочей.

Хотя конечно много и дрянных человечишек. Вроде проводника из ушедшего поезда...

С осторожностью неся пластиковый стаканчик, от которого шел пар, Девушка, прошла в зал ожидания и села подальше от всех. Горячий чай был весьма кстати — несмотря на духоту помещения, ее знобило. Наверняка сказался холодный дождь, под который она попала накануне.

Сосиска закончилась до обидного быстро, и девушка отщипывала от булочки по крошке, как воробей, пытаясь растянуть удовольствие. Было ясно, что утолить голод ей не удастся, но денег больше не было, и продать нечего. Девушка болезненно поморщилась — кроме своего тела. В памяти опять всплыл мерзкий проводник: его потные лапы, горячее дыхание. Она чувствовала себя замаранной и испытывала острое желание принять душ. Девушка тряхнула головой.

"Все — кончено! — сказала она себе. — Поезд ушел, и это больше никогда не повторится. Я найду другой способ. Лишь бы они дали мне хоть неделю передышки!"

Вот уже больше двух месяцев продолжается охота, в которой она — дичь. Она меняет города, имена, цвет волос, глаз. Она смертельно устала убегать, но страх самосохранения гонит ее вперед и вперед.

Один из полководцев сказал: "Маленькие поражения — ничто в сравнении с большой победой". Кажется, именно так, если она ничего не путает.

Для нее победа — остаться в живых. Ее преследователи отстают на шаг, но не потому что не могут догнать. Просто им нравится быть у нее за спиной, нравится наслаждаться ее страхом и мурлыкать: "Беги, детка, беги. А мы подождем, пока ты устанешь настолько, что все станет тебе безразлично. Тогда ты повернешься и сама сделаешь шаг нам навстречу".

Кто-то тронул ее за руку. Девушка вздрогнула всем телом и широко открыла глаза: рядом, широко улыбаясь щербатым ртом, сидела кривая баба. Девушка тряхнула головой:

"Надо же, заснула! — удивленно подумала она. — Даже не заметила, как!"

В горле неприятно саднило. Кажется, болезнь набирает обороты.

— Что тебе надо? — спросила она у бабы. Голос был сиплым и казался чужим.

— Гляжу, маешься, девка, — ласково улыбнулась баба, налегая на "я". — А у меня есть знакомец. Сильно охоч до женского тепла. Пойдем, не обидит...

Девушка гневно вскочила на ноги, глядя на бабу сверху вниз.

— А ну, пошла вон! — с яростью просипела она. Несколько сидевших на креслах посетителей с ленивым любопытством повернули к ним головы.

Баба снисходительно усмехнулась:

— Дура девка. Все равно к нам придешь.

— Не смей! — задыхаясь, произнесла Девушка. — Не смей подходить ко мне! Ясно?

Она подхватила сумку и, провожаемая любопытными взглядами, быстро пошла через зал. Хотелось спрятаться, забиться в какую-нибудь щель, где никто ее не найдет и не достанет.

Выйдя из зала, она оказалась на лестничной клетке. На стене висела табличка "Туалет" и стрелка вниз, в подвал. Шатающейся походкой Девушка направилась вниз по лестнице. В ноздри ударил резкий запах хлорки. Стены были выкрашены в грязно-зеленый цвет. Три кабинки, раковина. Над раковиной треснутое зеркало. В туалете было так тихо, что Девушка слышала свое дыхание.

Она устало опустила сумку на пол, подошла к раковине и до упора открыла кран. В раковину ударила струя воды. Девушка взглянула в зеркало.

— Какая я стала страшная! — пробормотала она и плеснула в зеркало водой. На миг отражение исчезло, но потом вновь появилось, расчерченное потеками воды.

Сбоку на раковине лежал кусок мыла. Девушка неторопливо опустила голову под струю воды и замерла, чувствуя, как вода стекает за уши и по шее вниз. Не поднимая головы, расстегнула блузку, сняла ее, подоткнула за пояс и намылила волосы. От мыла неприятно пахло. Девушке было безразлично, что кто-то может войти и увидеть ее за этим занятием — она давно перешагнула грань между приличным и неприличным. Смыв мыло и откинув назад мокрые волосы, она вновь посмотрела на себя в зеркало. Ну что же, теперь можно идти к кривой бабе. Она знала, что вернется к ней еще когда убегала из зала. Более того — она для того и пришла на вокзал. У нее нет другого выхода. Днем раньше, днем позже... На войне, как на войне. Пускай это будет еще одним маленьким поражением на пути к большой победе.

Не глядя в зеркало, Девушка надела блузку, тщательно застегнула все пуговицы, подняла сумку и вышла из туалета. Зал ожидания почти опустел, но кривая баба сидела на том же месте и при появлении Девушки кивнула ей, как старой знакомой. Та приблизилась и остановилась, глядя в сторону.

— Идем? — ласково спросила баба.

— Идем.

— — — —

Идти было недалеко: прошагали от перрона метров сто вдоль рельсов и завернули на двор, огороженный высоким глухим забором. Бабка повела не к дому, а к сараюшке сбоку, стукнула в чуть покосившуюся дверь и, не дожидаясь ответа, открыла её.

— Михална, — позвала она. — Слышь?

— А — послышался низкий мягкий голос, — Что?

— Поди сюда, глянь — девку привела: отмоешь, покормишь, да к Егор Тимофеичу отведешь. Как проверит — ко мне давай, к делу пристрою.

— Хорошо, пусть заходит.

Бабка пропустила девушку в дверь, а сама ушла. В сараюшке было сперва темновато, но потом хозяйка включила свет во всю мощность. Подошла ближе, разглядывая. Сама она была лет пятидесяти, приятной моложавой наружности, чистая да опрятная. Да и сараюшко оказался не таким уж и развалюхой: стены были облицованы светлой вагонкой, от которой исходил приятный аромат чистоты. Пахло ещё чем-то съедобным, смутно знакомым, очень вкусным, отчего начало подташнивать. В помещении стоял большой круглый деревянный стол с наборной столешницей и толстыми резными ножками и удобные креслица того же вида. В нише между стеной и большой печью, за отдернутой тюлевой занавеской, стояла широкая кровать, застеленная белоснежной простынёй, выглядывающей из-под одеяла в пододеяльнике с мелкими розовыми цветочками по голубому.

Закружилась голова: отчаянно захотелось лечь на эту кровать и лежать, лежать на ней до тех пор, пока кто-нибудь не сгонит её оттуда.

— Ох, милая, да ты еле на ногах стоишь, — всполошилась Михална, заметив, как она покачнулась. — Когда ела последний раз?

— Полчаса назад, — пробормотала гостья. Сделав шаг к столу, спросила: — Можно, я посижу?

— Конечно. А что ела-то? Может, чего некачественного попалось?

— Не знаю... Сосиска, булочка... Но... — Сама не зная почему, она разоткровенничалась: может, обстановка располагала? — Я до этого ела мало, ночью пирожок с чаем, а до него сутки не ела.

— Ох ты! — Михална, всплеснув руками, стала накрывать на стол: выставила горшок с тем самым, что издавало незнакомый запах, — Вот, пельмешки, сама делала, — похвасталась она.

Из большого, под потолок, холодильника цвета дерева, отчего он сливался со стенами и не сразу бросался в глаза, вынула глиняную же миску с чем-то жидковатым белого цвета:

— Сметана, экологически чистая. С Торопушкиной Пустоши возим. Там у нас своё хозяйство, натура. Летом в основном там отдыхаем, когда надо — сюда приезжаем. На днях туда поедем.

Она отошла к навесной полке около раковины. Принесла оттуда две миски и ложки, наложила пельменей, полила сметаной и подвинула одну миску госьтье.

— Осторожно, горячее, — предупредила она и, зачерпнув ложкой один пельмень, стала дуть на него.

Девушка попробовала. Вкусно. Съела ещё несколько и почувствовала, что больше не влезет. Дико захотелось спать. А тут ещё хозяйку куда-то позвали. Девушка отодвинула миску на середину стола и подложила руки под голову. Неудобство позы не помешало тут же заснуть. Снился, как обычно, последний час на свободе: она пошла в банк положить деньги, но сделать это не успела.

Что тогда случилось, ей не удавалось вспомнить ни во снах, ни наяву: понятно было, что она отчего-то потеряла сознание, и очнулась в чистом, опрятном помещении с высоким белым потолком . Потянулась встать, но с ужасом обнаружена, что прикреплена ремнями к своей кровати. Затем увидела других людей: все, так же, как она, были привязаны. К каждому тянулось по две трубки капельниц, одна игла в руке, другая в ноге. Она ужаснулась: "Боже, куда я попала?!" Но долго думать не пришлось: подошли двое каких-то людей в халатах и масках и поставили ей две капельницы. На её вопросы и требования отпустить домой они не отреагировали.

После двухмесячного пребывания в том ужасном заведении ей удалось убежать. Ей не объясняли, что за лекарства вводили и зачем. Иногда она чувствовала себя вполне сносно, иногда ей казалось, что она умирает. Кормили три раза в день чем-то странным, не похожим на еду, без вкуса и запаха, но сытным. При этом освобождали, как правило, левую руку. В туалет водили в наручниках, пристёгивая правую руку к своей левой. Там перестёгивали на трубу от батареи. Чтобы отвели, приходилось нажимать на кнопку встроенного в кровать пульта: чуть продвинуться кистью под ремнём и нажать.

Справа лежала женщина. Она не говорила и словно ничего не слышала, а только смотрела в потолок. Девушка решила, что та сумасшедшая, и старалась на неё смотреть поменьше. Иногда получалось поговорить с соседом справа. Сперва ей показалось, что это глубокий старик, но когда мужчина улыбнулся, поняла что он молод: отличные белые зубы явно были родными, а не вставными. Однажды ему не закрепили руку после еды: он подложил её под ремень, а санитар забыл, что не затянул пряжку. Когда санитар ушёл, сосед дотянулся до неё и расстегнул ей ремень на правой руке. Она быстро отстегнула вторую руку и ноги, а мужчина всё не мог дотянуться до своей левой. Выдергивать иглы капельниц было больно, вынимать катетеры — очень больно. И унизительно. Помогла мужчине, и оба бросилась к окну. Створки распахнулись на удивление легко: второй этаж. Сосед помог ей, опустив на руках пониже, затем спрыгнул сам, но не очень удачно, что-то случилось с его ногой.

— Беги — велел он, морщась от боли, и она побежала.

Что стало с ним? Сумел ли он добраться куда-нибудь, где можно было спрятаться? Вряд ли: за своей спиной прозвучало несколько хлопков и слабый крик. Может, их заметили, а может кто-то захотел в туалет и нажал кнопку. А могли и специально нажать. Мало ли дураков на свете. От страха и отчаяния она каким-то образом перелезла через высоченный забор из штакетника, который в здравом уме никогда бы не осилила, и помчалась вперед, по едва различаемой, заросшей ромашками, дорожке. Привела это дорожка к лесу, где она свалилась в какой-то овраг под корень и просидела почти сутки, дрожа от страха и зябкости, а может и от действия многочисленных лекарственных препаратов, введенных в неё...

— Где она? — услышала девушка и дёрнулась во сне: всё — конец, они нашли её. Но тут же раздался мягкий женский голос Михалны:

— Заснула, бедненькая, даже помыться не успела. Ты бы, Егор, присмотрелся к ней повнимательней: что-то странная она, как больная, и кругом на руках как уколы. Вроде как наркоманка. Разузнать надо, откуда она, куда бежит, не ищет ли кто, может от богатых али знатных родителей сбежала, разругавшись, так тебе потом от них не поздоровится.

... К ночи стало совсем холодно: ведь она сбежала в одном медицинском халатике с завязочками на спине. Было удивительно, что её никто не заметил и не поймал, пока она бежала по ромашковой тропинке к лесу. Надо было срочно что-то надеть на себя.

Пока она сидела под корягой, несколько раз слышала, как невдалеке стучит колёсами поезд. Если пойти вдоль рельсов, можно выйти куда-нибудь к людям. Но в таком прикиде они могут отправить её без разбирательств в сумасшедший дом. Во всяком случае, где есть люди, там должны быть помойки, а на них можно найти какую-нибудь старую одежду. Переодев халатик завязками наперёд, затянула их потуже, чтобы не так заметно было голое тело, и пошла в ту сторону, где, по её предположениям, была железная дорога. А потом двинулась окраиной леса вдоль путей, пока не добрела до небольшого полустанка на три или четыре вагона. на платформе никого не было, и она осторожно сделала вылазку на неё. Быстро заглянула по урнам и выудила из одной старые, потёртые до белизны, джинсы, все в прорехах, что её нисколько не смутило: вполне по моде. Спрятавшись за кустами, укоротила халат до бёдер, воспользовавшись осколком стекла от разбитой бутылки, завязала его спереди узлом, — вполне молодёжно. В таком виде можно и на вокзал: хотя бы посмотреть название местности.