Пускай всё будет хорошо

Там снег покрывает низины и горы,

Хрустально сосульки с мороза звенят,

Движение времени плавно, нескоро,

И тайнами вечер объят.

Там чисто и нежно от роя снежинок,

Они зимней сказки несут аромат:

В нём чудится терпкость настойки хвоинок, —

Я искренне этому рад.

Он голову кружит своей каруселью:

Вихрится, клубится туманом по-над

Землёю и тёмно-зелёною елью,

Уносит в край звёздных армад.

А за окнами снежинки летают: махонькие, лёгкие, едва заметные. Потому что небо затуманено самими же снежинками, а чёрное с белым — как раз светло-серый оттенок, и общий фон — светлый. Тротуары и вовсе как белый чистый лист бумаги. Не в клетку, не в линеечку, а просто — белый. Такой, как в альбоме для рисования. А снежинки всё падают, падают... и словно стирают все тёмное: покрывают следы одиноких ссутулившихся прохожих, выгуливающих своих питомцев, подчищают, словно школьной карандашной стирательной резинкой следы этих самых питомцев. Засыпают чернь кустов и деревьев: сперва тонюсеньким слоем, просвечивающим, потом накапливаются в толстый пушистый ворс. Такой, если подует ветер, красиво рассыплется фейерверком в воздухе, подсвеченный уличным фонарём.

Где-то грохнула хлопушка и тот час же раздались женские визги:

— Ай, мамочки!

— Сашка, прекрати!

— Мальчики, хватит!

Почти одновременно заливисто захохотали парни.

Через минуту всё стихло.

Снег уже падает не снежинками, а мохнатыми комочками. Крепчает ветер, завихряя их у самой земли, качая провода и ветки деревьев, сбрасывая с них алмазное крошево только что прилепившихся к коре снежинок.

На стене тихо звякнули старые часы: стрелка пересекла очередной рубеж. Остался один час.

Она хотела дождаться того момента, чтобы он наконец наступил, поэтому старательно и, в то же время, бездумно делала своё дело: неслышно шагала по кругу.

Сколько в этом году ей пришлось пережить!

Сперва появился её Чудовище, потом были скандалы за скандалами, битьё посуды на кухне, топанье ногами, отчего звенели хрустальные фужеры в серванте напротив дивана. Они так жалобно звенели... Вероятно, жаловались на судьбу: из них давно никто не пил ароматного вина, ни пузырящегося шампанского, не протирал чуть сыроватой тряпочкой пыль снаружи и внутри, чтобы оставались прозрачными и блестели, они лишь стояли и тускнели. А постепенно наслаивающиеся, притянутые статикой пылинки даже изменили тембр голоса: теперь, если кто-то ссорился и топал ногами или даже просто шагал мимо серванта, фужеры не звенели, как ручеёк, а басовито дребезжали, и звук их бессловного разговора был похож на ворчание старых дев, которые уже не знали, надо ли им замуж, или спокойнее без этого. А то — вон как люди: вместе, а всё время ссорятся. Фужерам наверняка хотелось уже спокойствия, чтобы хозяйка лелеяла их, а не какого-то грузного шумного мужика с грубым неприятно резким голосом. От него всегда дурно пахло потом и несвежими носками, потому что он не любил надевать чистые, а фужеры, даже чисто вымытые, хранили приятный аромат лёгкой кислинки шампанского. Может быть, они даже загадывали на эту тему желание в прошлый Новый год, потому что спокойствие как раз недавно настало: она выгнала Чудовище два месяца назад, и он больше не приходил.

За окном по-прежнему летают белые мохнатые комочки-помпончики: падают крупными тяжёлыми хлопьями, засыпая тротуар толщей настоящего новогоднего снега. Очередной последний одинокий прохожий торопливо шагает, накинув капюшон поверх серой кроликовой ушанки. Проходя под окнами, поднял голову и посмотрел вверх, блеснув очками. Наверняка подумал: счастливые, сидят в тепле. А может, наоборот, посочувствовал? Дескать, сидят дома, а на улице такая благодать! Из-за угла дома выскочили мальчишки: покидались снежками и помчались к соседнему дому: как бы не прозевать время. А снег продолжает своё дело: падает и падает, укутывая всё вокруг мягким тёплым шерстяным пледом. Спи, земля, отдыхай до весны.

Стрелка приближается к заветному рубежу: вот осталась четверть часа, десять минут, пять...

Она включает телевизор, — там началась новогодняя поздравительная речь президента...

`Ещё несколько мгновений, дожить бы...` — думает она, собирается с силами и перешагивает рубеж...

Она смотрит на часы: этот новый год она собиралась встречать с другим парнем.

По телевизору раздаётся бой Курантов, она с восторгом слушает дивный мелодичный звон колокола...

Она загадывает, что если он придёт до последнего звона, у них всё сладится...

Она старательно шагает под бой курантов, но на девятом ударе вдруг спотыкается...

Раздаётся скрежет настенных часов. Маятник на них останавливается...

`Всё, часы сломались`, — думает она, с огорчением глядя на отвалившуюся, лежащую на донышке ходиков минутную стрелку. Часы были её ровесниками: их подарил папа маме. В день, когда родилась она. И она сроднилась с ними, с их спокойным уверенным тиканьем, вечно качающимся маятником и размеренно двигающимися по кругу стрелками: часовой и этой, отпавшей. `Может, их можно починить?` — Она всегда надеется на лучшее: вот придёт он, посмотрит и скажет, что всё ерунда, он сам прикрепит всё на место.

Резкий звонок заставляет вздрогнуть и тут же обрадоваться: Лёшка успел — теперь всё будет хорошо!

Слышится двенадцатый удар курантов.

А за окнами снежинки летают. Вот одна заглядывает в комнату и зовёт подружек: они видят людей и прилепляются к стеклу понаблюдать, оставаясь на нём маленькими голубоватыми искорками.