Я боюсь

Ночью разбудила гроза: стонала ветром, стучала по карнизу тяжёлыми ливневыми струями, грохотала. А она — рвалась ко мне через окно, металась из стороны в сторону, выискивая лазейку между рамой и коробкой, чтобы проскользнуть в квартиру. Не найдя таковой, на миг задумалась, как всё-таки напакостить, и вошла в часы. Обычные электронные часы. Через розетку. Подсветка замигала, из часов в потолок выстрелила белая электрическая игла. Она загасила единственный источник тускловатого свечения, и в комнате стало темно. Я испугалась и выдернула шнур из розетки, бросив его на пол. Через секунду над тем местом, где упал штепсель, от пола взвилась такая же белая тонкая струя энергии высотой метра полтора. И исчезла. Я бросилась вон из комнаты, захлопнув дверь в неё. Дрожа всем телом в ознобе, с липким страхом, забравшимся под мембраны каждой моей клеточки и заполнившим их. Забилась под одеяло на диване. Кое-как сумела согреться и заснуть.

Утром я не нашла никаких следов: словно её и не было. Но ведь она была! Что делала она в моей комнате? Зачем приходила? Помню, как мы встретились с ней в первый раз: я стояла на берегу, а рядом стояла подставка с удочкой. Дождик начал накрапывать незаметно и ненавязчиво. И тут она вошла в стержень удилища. В тонкий конец, нависший на водой. Нет-нет, не другая — точно она, я узнаю эту стерву издалека: такая же белая электрическая стрела, что и вчера. Я тогда ещё сперва подумала, что мне всё привиделось — ан нет: через какое-то мгновение она вышла из основания удилища и взвилась над землёй. Тогда она была пополнее: в метре от земли выстрелила вверх примерно на те же полтора метра, а в ширину казалась сантиметров тридцать, не меньше. Ослепительно-белая в темноте ночи.

В тот раз я тоже очень испугалась, побежала искать мужа: он куда-то отошёл — то ли половить в другом месте, то ли ходил до машины что-то взять... Не помню... Лёшка меня не понял, ехать домой не хотел, и я уехала одна. А она не хотела отпускать: гналась за мной по шоссе и норовила проткнуть машину своей острой энергетической иглой. Я тогда всё никак понять не могла: зачем? Ведь я же замужем. Что она может предложить мне взамен нормального живого тёплого мужа? Неужели думает, что я предпочту её — такую белую, обескровленную? На что она надеется? Что я когда-нибудь стану её возлюбленной? Возможно, но ведь безо всякой любви, против моей собственной воли — это ли надо ей?

Я боюсь идти спать, боюсь, что она снова захочет прийти: подкрадётся незаметно к наружной стене и войдёт ко мне в комнату. Говорят, если она хочет, то проходит через стекло. Я думаю, что она пройдёт насквозь самую стену: протиснется между кирпичами. Или снова нырнёт во что-то на крыше дома и выйдет через розетку в моей комнате. Заклеить розетку скотчем изнутри? Не думаю, что это преграда для влюблённой женщины... Снова льёт как из ведра. Под окном лужа, как море — огромная: там неровный асфальт, вот и набралось. Опять звучит её голос: сперва издали, едва пробивается сквозь шум дождя, потом она приближается ко мне — и я слышу её отчётливее. Чертовка зовёт меня: сквозь раскаты грома пробивается моё имя. Она просит: жди, я иду к тебе. А я волнуюсь, как перед первым свиданием: я боюсь, что это — станет последним.