Четыбе

Когда я была маленькой, я всё время болела: то бронхит, то воспаление лёгких, то астма. У меня даже были кислородные подушки. Они стояли за большим, в рост взрослого человека, зеркалом в деревянной раме. На каждой боковой рейке рамы посередине было по шурупу с навинченным на него круглым набалдашником, которые прикрепляли зеркало к двум столбикам таким образом, что его можно было наклонять вперед и назад. Когда мне становилось плохо, я брала одну из подушек. Не помню, как использовала их по назначению, но точно, что прыгать на них мне очень нравилось. После такой лечебной физкультуры меня, простите, выворачивало, и мне становилось легче.

Однажды, когда я лежала в лёжку во время очередной болезни, мне почему-то было легче сказать не мама, а макака... Не знаю, почему... Но как-то легче выговаривалось. Мама, наверное, не обижалась, понимала, что я не дразнюсь, просто мне так легче...

А когда мне было шесть лет, я придумала своё первое стихотворение: "Ешьте всё до капли гости, чтоб остались только кости." Или это до меня было?..

Я его написала на бумаге крупными буквами и повесила в коридоре. Это было время нового года. Мне хотелось, чтобы пришло много гостей и было весело. Но я не помню, были ли гости, кажется, в тот новый год мы сами поехали в гости.

Весной мама повела меня поступать в первый класс. Когда я вошла в кабинет на собеседование, там был директор школы, — крупный мужчина лет сорока или пятидесяти. Я не помню его возраст. Может, потому, что в семь лет в возрасте взрослых мужчин не разбиралась. Он спросил меня:

— Каких домашних животных ты знаешь?

Я, подумав, ответила:

— Кошка. Собака.

И замолчала. Как-то забыла про сельских животных. Видимо, сказалось то, что жила в городе. Директору же собаки с кошкой показалось мало, и он стал допытываться, каких домашних животных я знаю ещё. Я мучительно вспоминала, кого бы ещё назвать, и наконец меня осенило:

— Белка! — радостно заявила я.

Директор опешил. Подумав, он спросил:

— А почему белка?

— Ну как же! — уверенно стала я объяснять. — Белка, которая в колесе! Она же в клетке, клетка — дома, значит — домашняя!

Почему-то директор начал смеяться: громко, от души.

— Ладно, иди к маме, — показал он мне на дверь.

Потом мама сказала, что директор ей сообщил:

— У вашего ребёнка несомненное чувство юмора!

А потом был первый класс.

При том, что теоретически к школе я была подготовлена, на практике у меня проявился довольно распространённый дефект речи: буква Р. Как сейчас понимаю, учительница моя первая была... явно не лучшим педагогом: она прямо на уроке при всех заставляла меня сказать букву Р.

— Скажи: четыре! — приказным тоном говорила она.

Я старательно пыталась изобразить этот злополучный звук, но у меня, естественно, ничего не получалось, точнее, получалось, но вот такое:

— Четыбе...

Учительница смотрела на меня с презрением и передразнивала, а дети смеялись.

Где-то через месяц мама приехала из командировки и отвела меня к логопеду. Специалисту, чтобы подправить мой закоренелый дефект речи, хватило пары недель.

К слову, моя дочка до трёх лет тоже не говорила эту страшную букву. Но когда мы с мамой хотели пристроить её в логопедический детский сад, заведующая, поболтав с моим ребёнком, посмеялась над нами. Она сказала, что берёт детей с намного худшей речью, а буква Р придет позже. Но я очень волновалась об этом, вспоминая себя, и решила сама поучить дочку: показала упражнение, которое когда-то делала сама. Через два дня мы уже наслаждались её раскатистым:

— Дрррр! Ррррр!

...

Директора сменили быстро, через пару месяцев: он имел не ту национальность, которую надо было. Тогда я в этом ничего не понимала. Вместо него пришла директриса, но её я не помню, так как не сталкивалась: она у нас ничего не вела.

Потом не стало учительницы по русскому языку и литературе: она сорвала голос. На её место взяли девушку, которая ещё училась в институте на заочном. Она исправляла мне правильное на неправильное, считала за ошибку и снижала оценку. Когда я однажды по совету мамы объяснила учительнице, что она ошиблась, и затем попросила исправить оценку с четверки на пятерку, — ошибок-то нет, она маму на собрании язвительно спросила:

— Вы что, своей дочке пятачок за пятёрки даёте?

Вслед за ней сменилась математичка: у неё прямо на нашем уроке случился нервный срыв. Оказалось, что в этот день год назад умерла её дочка. Потом поменялась француженка: новая говорила в таком бешеном темпе, что я начисто перестала понимать язык.

В восьмом классе пришла директриса, которую я помню. Она преподавала физику в старших классах. Вместе с ней в школе появились её подруги: физичка и математичка с четвёртого по восьмой классы. Мои оценки по математике резко снизились: в журнале появились тройки, — в те дни, когда я отсутствовала по болезни. На уроке физики мы большую часть урока спокойно разглядывали этикетки, содранные нашей учительницей со спичечных коробков: она их коллекционировала.

В девятом классе физичкой к нам пришла директриса, и я по этому предмету тоже съехала, — умудрилась купить тетрадь в девяносто шесть листов с плохой бумагой: не глянцевой, а типа промокашки, впитывающей в себя чернила. Да, писать на физике заставляли чернильной ручкой, а не шариковой. Физичка регулярно ставила мне тройки, мотивирую, что задача-то решена правильно, однако, тетрадка выглядит грязно, — и показывала на слова, расползшиеся по бумаге. Не помню, что было дальше: наверное, я в конце концов сменила тетрадку.

Зато эта директриса часто рассказывала на уроках о том, что она коммунистка, о своём путешествии на корабле в какие-то отсталые страны, где прибывших встречали аборигены и просили карандашики. Визитёры уже знали об этом интересе местных и везли им простые карандашики. Вроде бы местные извлекали из них грифеля, которые применяли их для изготовления оружия... Что, на самом деле грифеля можно использовать в таком деле?..

По математике в девятом у нас была учительница, которая на уроках дремала. Мои одноклассники стояли на головах и болтали, что она алкоголичка и наркоманка. В десятом классе её убрали и пригласили преподавательницу из соседней школы. Та была в тихом ужасе от знаний учеников и регулярно проводила нулевые уроки, пытаясь вогнать в детей одновременно программы девятого и десятого классов. Почти все девочки моего класса взяли в конце года медицинские справки, чтобы не сдавать экзамены.

Но меня в той школе уже не было, я ушла после девятого. В музыкальное училище. Туда брали после восьмого, зато не брали после десятого. Да, забыла сказать, что параллельно со школой общеобразовательной училась и в музыкальной.

Если бы можно было вернуть детство... Я бы сказала:

— Мама! Отведи меня в другую школу. Сразу бы сказала, ещё до первого класса. Школы были закреплены за микрорайонами. Чтобы пойти в другую школу, надо было куда-то переехать. Вы представляете себе, что такое в России поменять одну квартиру на другую? И ещё не факт, что другая школа была бы лучше. Хотя, мне кажется, что хуже моей быть не могло.