Генезис Хомо. Часть первая. Десять безумных дней.

Савельев Евгений Львович

Г Е Н Е З И С Х О М О

Все совпадения с реальностью не случайны и сделаны автором специально, правда, без злого умысла.

Пролог

(Где-то в ионосфере — слой "F2")

— Ну что, нашел?

— Есть несколько вариантов...

— Несколько?

— Да, но качество — так себе.

— Хотя.... Вот, посмотри сам.

— Это действительно Избранный, но у него нет Места Силы в этой реальности.

— Что ж будем работать с тем, что есть. Нельзя упускать такой шанс. Подумать только, семьдесят пять тысяч лет прошло. Он первый с таким потенциалом...

— Ты Глина был не хуже...

— "Мы" были не хуже, Кость.... Посылай Тени, все получится.

— Но ведь нет Места Силы.... Да и что будем делать с остальными, неужели перегорят?

— Место Силы еще можно активировать в следующем потоке. Избранный справится. Что до остальных, — будет у Избранного хорошие Исполняющие. Они из разных рас?

— Один из них другой расы, остальные разных наций.

— Значит, волна будет больше. Посылай Тени.

Часть первая

Десять безумных дней.

Глава 1.

Никогда не заговаривай с неизвестными...

Понедельник день тяжелый. Особенно с утра. Особенно если половину дня совершенно безрезультатно сидишь в банке и отвечаешь на глупые вопросы консультанта. Борис Сергеевич, шумно выдохнув, шагнул в марево июльской жары. Сзади глухо клацнула тяжелая стеклянная дверь, отсекая прохладу кондиционированного помещения от зноя улицы. Липкий летний воздух тот час ударил в грудь, осел неприятной тяжестью в легких, сдавил чугунным обручем голову.

— Вот ведь лето выдалось. — С досадой подумал Борис Сергеевич, топая через дорогу. С постамента, обхватив себя руками, на него грустно смотрел великий писатель прошлого. Про писателя все помнили, но книг его давно никто не читал. Помнили наверно потому, что данный гений нанес на бумагу вопрос, который мучает русского человека от начала времен — Что делать?

— Что делать? — думал Борис Сергеевич вместе с нечитаемым классиком. Ноги внесли его в тень старинного парка. Липы, посаженные еще пленными французскими солдатами, обещали прохладу. Но прохлады не было и здесь. Рубашка тут же прилипла к солидному брюху, пот крупными каплями выступил на седеющих висках.

— И тут облом. — Все лавочки центральной аллеи были заняты детьми, мамашами с колясками и шумными стайками молодежи вырвавшейся на свободу из студенческих аудиторий городской консерватории, готические шпили которой легко просматривались сквозь неплотную листву. Хотелось пить. Чугунный обруч по-прежнему сдавливал голову. Взгляд уперся в белый прилавок, на котором крупными оранжевыми буквами было написано "КВАС". Рядом обнаружился большой пляжный зонтик и продавщица в белом больничном халате.

— Мне квасу, большой стакан.

— Квас кончился, есть лимонад очень холодный. — Продавщица неприветливо посмотрела на взмокшего покупателя, оторвавшего ее от чтения потрепанной книжицы.

— Давайте лимонад, только маленький стакан. — Борис Сергеевич заскреб в клапане барсетки, выгребая мелочь.

Лимонад действительно оказался очень холодным. Сразу заломило зубы, ледяная жидкость покатилась по пищеводу, тонкой иглой ударила в висок. Но не сломала обруч головной боли, а казалось, сделала его еще сильней.

— Да что ж это такое, скамейку надо бы найти. Упаду ведь.

Скамейка нашлась. Буквально рухнув на нее, Борис Сергеевич отер пот с лица большим платком в крупную синюю клетку и вернулся к своим невеселым размышлениям.

— Банк кредит не дал. Нет, давать то он давал, но под такие проценты.... Сорок пять лет не двадцать пять. И на какие средства я теперь ремонт делать буду? — Ремонт требовался газели, которая принадлежала небольшой фирме Бориса Сергеевича. Фирма торговала бумагой для принтеров. И развозил ее по клиентам на этой самой газели шебутной паренек по имени Александр. Ну и доразвозился. В столб. Хорошо хоть сам жив остался. Кто там прав, кто виноват — значения не имело. С Александра много не возьмешь, ввиду его нищего состояния, а к столбу не подкопаешься. Денег на ремонт нет. Машины нет. Развозить товар не на чем.

— Вот я и банкрот. Хорошо хоть ни жены, ни детей. Не о чем и не о ком горевать. Пойду в сторожа. Одному хватит.

Жизнь его складывалась достаточно стандартно для человека его поколения. Родился он в вполне интеллигентной семье, мать врач, отец учитель. Жили они в областном центре, на берегу Волги. Детство прошло благополучно, с положенными шалостями и детскими неприятностями. Попадал в них Борис исключительно в силу своего авантюрного характера. Развивался он быстрее своих сверстников. Накопив из книг знаний, абсолютно не подкрепленных опытом, Борис полагал себя полностью взрослым. Перспектива просидеть еще пять лет в институте его убивала и, несмотря на все уговоры родителей учиться он не пошел. После школы поработал два года электриком на городском хлебозаводе, после чего пошел служить в армию. Причем пошел осознанно с желанием. И попал служить именно туда, куда и хотел. В отдельную Черноморскую бригаду морской пехоты. Романтика моря захватила парня именно тогда, когда у большинства его товарищей она с треском вылетела на заляпанный мягкой резиной плац учебки. Никогда не видевший до этого моря он и не представлял себе всего этого очарования, этой мягкой бездонной синевы. Это было то, что снилось ему в детстве, возле ЭТОГО ему хотелось жить и умереть. И плевать на тяжелые ботинки из свиной кожи с кожаными, нарезанными из старых ремней шнурками, и подошвами, из мягкой резины, оставляющими те самые пятна на раскаленном южным солнцем асфальте. Это потом выдадут щегольские морпеховские сапожки, а пока — курс молодого бойца и тяжелые "гады" духа. Впрочем, здоровье позволяло, достаточно спокойный характер помогал, — служба шла ровно. Учебка закончилась двумя лычками на погоны, и новоиспеченный младший сержант морской пехоты был направлен в часть для доблестного прохождения дальнейшей службы.

Дальше было все то, о чем мечтают мальчишки, — тяжелый, словно бревно пулемет, изматывающий бег по каменистым крымским пляжам, пороховая гарь, смешанная с соленым морским воздухом и обожженные об раскаленный ствол руки. Кто служил, а не копал "от забора и до заката" и не строил генеральские дачи — тот знает.

Старание сержанта не остались незамеченными, его перевели в разведроту. Причем в первое отделение первого взвода. Туда куда командиры из года в год собирали самых лучших. Подкачавшийся на таскании тяжелого пулемета Борис значительно окреп, заматерел. Усиленные занятия по рукопашке легли на хорошо подготовленную почву. Ремесло разведчика пришлось ему по нраву. Так бы и катились дни службы до вожделенного дембеля, но судьба преподнесла Борису очередное испытание.

"Дружеская помощь братскому афганскому народу" продолжалась уже три года. Страна остро нуждалась в свежем пушечном мясе. И поехал к тому времени уже старший сержант вместе со своей ротой "за горку". Сменили черные робы на зеленую афганку, сапоги на кроссовки только тельники напоминали о морской душе.

Дальше была тяжелая и кровавая работа. Разведка, сопровождение своих караванов, налеты на кишлаки, зачистки.... Да мало ли к чему можно было приспособить бравых морпехов.

Война, как и служба, закончилась для Бориса так же неожиданно, как и началась. На койке Душанбинского госпиталя. Получилось все довольно нелепо, а когда такие вещи происходят лепо? Возвращались с задания. Тропа оказалась заминированной. И наступил на мину не он. Не он получил всю массу осколков. Итальянская мина, которую за прыгучий нрав называли лягушкой, подарила ему всего один. Величиной с лесной орех. И острый как бритва. В нижнюю часть живота. Слава Богу, вертушка была уже недалеко. Его дотащили. Хотя ранение не должно было иметь никаких последствий, Бориса комиссовали. Может потому, что срок службы подходил к концу, может, в штабе кто пожалел, но прямо в госпитале вручили ему проездные документы и военный билет с нужной отметкой.

В мирной жизни шел август 1985. Служба и Афганистан лишили Бориса остатков былой самоуверенности. Поэтому он не сильно сопротивлялся настойчивому желанию родителей видеть его студентом. Понимал прекрасно, что в родном городе не получится жить вольной жизнью. Выбрал Ленинградский педагогический, истфак. И династию педагогов так казать продолжил и от дома подальше. Да и ВУЗ хоть и во второй столице, но без претензий. И девушек полно. Девушек он любил.... Сдать экзамены вне потока помогло удостоверение "афганца". Шел Борис вне конкурса, поэтому приняли его без проблем.

Четыре года учебы пролетели как один день. Наверно в его жизни это были самые счастливые годы. Впрочем, так могут сказать многие.... Ах, эта веселая студенческая жизнь!

На втором году учебы он женился. Женился на студентке Института культуры с библиотечного факультета. Звали ее Татьяной. Произошло это, скорее всего не от большой любви, а от одиночества. Так бывает. Вроде друзей полно, и девчонки вниманием не обижают, а по душам поговорить не с кем. Татьяна казалась таким человеком, с которым можно было говорить о чем угодно.

Тем не менее, был уже 1990 год. Борис с молодой женой вернулся в свой город, и начал потихоньку учительствовать. Последние ветра перестройки веяли над страной. Вскоре рухнула и сама страна. Родители, может быть к счастью, до этого не дожили. Работать учителем ему довелось недолго. Надо было просто выживать. Чем только он не занимался. Работал электриком, — вспомнив свою доармейскую специальность. Работал водителем, — в армии получил права. Работал охранником. Тут, как говорил другой классик, — "любовная лодка разбилась о быт...".

Семи лет супружеской жизни хватило обоим, чтобы разбежаться с женой навсегда. Впрочем, Борис воспринял развод с облегчением. Детей у них не было. Обращаться к врачам было очень дорого. Так что кто виноват — осталось неизвестным. Бывшая супруга, собрав свои вещички, рванула к своей маме в Красноярск. Жить стало немного легче. И, в общем, веселей. Пережив всем известный дефолт, который впрочем, никак на нем не отразился, Борис решил: — хватит работать на "дядю". Продал дачу, оставшуюся от родителей, купил газель и открыл собственную фирму. Дела на удивление пошли неплохо. Миллионером он не стал, но денег хватило на капитальный ремонт его двухкомнатной квартиры и покупку подержанного доджа таун энд кантри — громадного по Российским меркам мини вена который, впрочем, тоже нуждался в ремонте. И вот судя по всему, белая полоса кончилась.

Резкие звуки траурной музыки отвлекли Бориса Сергеевича от его грустных мыслей. За оградой парка, возле Дома Офицеров, бывшего, до революции офицерским собранием стояло несколько автобусов ритуального бюро, и толпились люди.

— Да, действительно... Кому то не повезло больше... Я, по крайней мере, жив... Интересно, кого хоронят? — Последнюю фразу он, наверное, произнес вслух, потому что чей-то голос совсем рядом пояснил: — Так ведь Капиноса хоронят, Павла Леонидыча... — Капинос был в городе довольно известным человеком. Председателем общества офицеров запаса, депутатом городской думы, а так же большой сволочью и трамвайным хамом.

— Удивительно точное определение, любезнейший Борис Сергеевич! — Последнее он вслух точно не говорил. Борис резко повернулся на голос, отчего ледяная игла головной боли вновь пронзила череп. Рядом с ним на скамейке сидел маленький огненно рыжий человечек неопределенного возраста в мятом с черно белыми полосками летнем костюме. Такие костюмы вышли из моды лет десять назад. Вторым ярким пятном после головы в незнакомце являлся галстук. Довершали картину желтый прокуренный клык, выступавший из под верхней губы и свежеобглоданная куриная косточка, торчавшая из нагрудного кармашка пиджака. Несмотря на вроде вполне приличный для летнего дня вид и отсутствие запахов от гражданина неуловимо отдавало то ли бомжатиной, то ли психбольницей. Загадки не было, куриная косточка ясно обозначила ориентиры: человечек — мелкий уличный мошенник или сбрендивший на чертовщине люмпен явно собиравшийся увлечь клиента окололитературным разговором и в результате выпросить денег на опохмел.

— Что вы, что вы. Никаких денег мне не надо — замахал руками человечек.

— Черт, он что, мои мысли читает? — Подумал Борис и решительно перешел в наступление: — Вы еще скажите, что в гости к знатному иностранцу зовете. Только вот меня не Маргаритой зовут, и с голым задом на балу я стоять не собираюсь. Или бал у вас для специфических грешников? И вообще, почему Бегемота не прислали? Он гораздо обаятельней.

В глазах незнакомца плескалось уже ясно различимое безумие. И тут он сделал то, к чему Борис Сергеевич, в общем, то был готов, но купился как последний пацан. Гражданин вытянул руку с оттопыренным пальцем, куда— то мимо плеча Бориса и сказал: — Ба!!! Борис подпрыгнул на месте и обернулся. Конечно, ничего примечательного сзади не было. Зато был довольно чувствительный удар по затылку. Ледяная игла в голове взорвалась гранатой и осыпалась по позвоночнику. Тьма нахлынула...

Сознание включалось постепенно. Тело лежит на чем то. Шуршание. Довольно ритмичное шуршание. Что так может шуметь? Ритм отбивает шум волн. Точно. Ветерок. Ласковый ветерок. Пригревает. Что может пригревать? Солнце? Темно ведь. Так, глаза закрыты. Запах. Запах водорослей. Йодистый запах. Шум волн. Солнце. Рука чувствует дерево. Что за дерево? Деревянный лежак? Под спиной ткань шезлонга. Запах зелени. И моря. И жареного мяса. Борис открыл глаза. В лицо нос к носу уставилась хитрая кошачья морда. Большая. Усатая. С интересом уставилась. От морды вкусно пахло коньяком и ванилью. В животе предательски заурчало. Морда немного отодвинулась, пошевелила усами и, растянув пасть в чисто кошачий оскал промурлыкала: — С прибытием, симпатичнейший Борис Сергеевич! — после чего отодвинулась, полностью открыв панораму окружающего. Перед ним сияло море. Нет, именно СИЯЛО МОРЕ!!! Легкий теплый ветерок играл с волосами, гладил небритые щеки. Маленькая бухточка зеленела берегом. Борис действительно лежал на старомодном матерчатом шезлонге. Точно такие же шезлонги стояли слева. На одном расположилась девица в полном неглиже, смело выставившая очень даже привлекательную грудь с торчавшими в разные стороны сосками навстречу солнцу. Лицо ее было прикрыто каким то модным журналом, так что наличие длинного шрама на шее можно было дополнить мысленно. На другом лежал уже виденный ранее рыжий персонаж. На этот раз одет он был в одни лишь полосатые плавки и откровенно дремал. Немного дальше наблюдался громадный новомодный американский гриль, от которого как раз и пахло жареным мясом. Возле гриля суетился длинный субъект в ярких бермудах и клетчатой бейсболке. Нос его украшали темные очечки а ля Джон Леннон. Заметив к себе интерес, он дружески помахал рукой. Справа находились вполне обыкновенный пластмассовый столик и в комплект к нему четыре стула. Стол имел все признаки надвигающегося банкета и кокетливо блистал многочисленными бутылками с яркими этикетками, стаканами, рюмками, тарелками с разнообразными мясными и рыбными нарезками. Венчала все это великолепие глубокая хрустальная ваза с фруктами и торчащими из них зеленым хохолком ананаса. Рядом со столом, в центре всей композиции находился стоящий на задних лапах огромный черный котяра. В одной лапе кот держал хрустальную русскую рюмку наполненную коньяком, а в другой вилку с варварски наколотой прямо через створку мидией. Вся его фигура излучала радушие и желание немедленно услужить.