Слово и железо

В какой-то миг ноги его подвели, и он с размаху упал на живот. Плеск воды и холодная влага показались ему прикосновением самой жизни. Варяг перевернулся на спину, чтобы иметь возможность дышать, но вставать из ручья не спешил. Краем глаза он видел злополучную яму, из которой валил пар, и бранился сквозь зубы, путая русское, печенежское и варяжье наречия. Достать небесный камень не было никакой возможности — во всяком случае, пока не остынет земля. А остынет она не скоро. К тому времени давно взойдет солнце, и войско двинется дальше в путь, а Льет не такая важная птица, чтобы его ждали двадцать тысяч человек. Оставалось только уходить не солоно хлебавши, оставляя за спиной драгоценное сокровище.

Что произошло в следующий миг, Льет не понял. Просто яма окуталась странной мутной дымкой, которая рассеялась так же внезапно, как появилась. А потом варяг сообразил, что больше не чувствует исходящего от нее жара. Нервно сглотнув, он постучал пальцами по лежащей рядом коряге, но то ли лесные духи сами перетрусили, то ли в этих местах не отзывались на стук — но наваждение и не думало исчезать.

С проклятиями Льет поднялся на ноги, подобрал копье и осторожно подошел к краю ямы. Жара и правда не чувствовалось. Словно прошел не один удар сердца, а вся ночь, и земля успела остыть. На всякий случай варяг поднял голову к небу, но там безмятежно мерцали звезды, а рассвет даже не думал заниматься. Животное предчувствие во весь голос кричало, что это неправильно, и что лучше бы убираться отсюда, пока цел. Но желание добыть редчайшее небесное железо пересилило. Льет пристально оглянулся кругом и снова принялся спускаться.

Теперь было куда легче. Вгоняя то тут, то там копье, Льет смог нащупать что-то очень твердое под землей, после чего достал поясных ножен кинжал и принялся рыть им землю. Работа эта была грязной, тяжелой — но, к вящему удовольствию варяга, не напрасной. К тому моменту, когда он выбился из сил, рядом с ним лежали несколько оплавившихся от испепеляющего жара, ярко блестящих в скудном звездном свете кусков металла. Весили они вместе довольно много, много больше длинного копья, и по прикидке Льета, для добротного меча их было более чем достаточно. Осталось только вернуться в лагерь. Прижав к груди богатую добычу и помогая себе копьем, он выбрался и ямы.

И нос к носу столкнулся с незнакомцем.

Льет буквально впился в него взглядом, и было от чего. Незнакомец был одет в длинные одежды, наподобие тех, что носили греческие священники, но немного отличные от них. Одежды были чисты и не помяты, словно их владелец не пробирался через грязь и кусты. В руках незнакомец держал деревянный посох, увенчанный двумя небольшими крыльями и двумя переплетающимися змеями, а на его губах играла надменная, немного снисходительная улыбка. И его взгляд, насмешливый и беспечный, почему-то заставлял Льета задрожать от позорного страха.

— Хорошо копаешь, — сказал тот. — Быстро. А теперь будь так добр, отдай камни.

— А по башке тебе не дать? — моментально ответил Льет, и занес копье, чтобы проткнуть наглеца.

Тот лишь еще шире улыбнулся, словно смотрел на несмышленого малыша, и за миг до того, как острие коснулось его груди, слегка подул.

Порыв невесть откуда взявшегося ветра со страшной силой швырнул Льета в ракитовые заросли. С таким трудом добытые куски небесного железа разлетелись по земле, но оружия из рук варяг не выпустил. После этого судьба незнакомца, кем бы он ни являлся, была решена. Кровавая ярость, которую Льет обычно держал в узде, захватила все его существо. Взревев, он вскочил на ноги и, не обращая внимания на цепляющиеся ветки ракита, ринулся на незнакомца, замахиваясь копьем.

— РРРРРРЯЯЯЯ!!!

Незнакомец взмахнул рукой. Новый порыв ветра с силой швырнул варяга о землю так, что он на миг лишился чувств.

— Уймись, варвар! — презрительно бросил его враг. — Ты бы все равно не получил бы этих камней, не помоги я тебе своими чарами.

Слово "чары" Льет услышал, но внимания на него уже не обратил. Какая разница, что перед ним волхв или чернокнижник? Он враг — и Льет не успокоится, пока не увидит его кишки. Его глаза постепенно застилал багровый туман. Кровь стучала в висках кузнечным молотом. Кровь вскипала прямо в жилах, раздувая их до неимоверных размеров. Кровь пробуждала силу — но сама требовала еще больше крови. Крови! Крови! Крови!

Чародей резко взмахнул посохом, отшвыривая от себе чудовище, только чтобы бывшее человеком. Он не предвидел, что недалекий северный варвар может оказаться потомком какого-то дьявольского рода, да еще такой необузданной мощи — и корил себя за это. Он должен был видеть это, он глубоко проник в тайны бытия, и всякое будущее было ему открыто — как то, что станет настоящим, так и то, которое не сбудется никогда. Но не предвидел — и это было очень неприятно осознавать. Либо его взор затуманился, либо...

Чудище снова поднялось на две ноги, но так и не выпустило из рук копья. Чародей озабоченно нахмурился. Ублюдок-получеловек тонул в собственной нечистой крови, она обезображивала его, на глазах уродовала лицо и тело, однако слабо затронула разум. Даже впав в безумие, оружием он владеть не разучился... даже наоборот.

Ублюдок, словно учуяв сомнения чародея, подобрался для прыжка. Его колени уже гнулись в обратную сторону, и мышцы вздулись так, что даже стальная кольчуга лопнула, не говоря об одежде. Он прыгнул вверх на пяток оргий, и оттуда со страшной силой швырнул свое копье. Это будущее чародей смог предвидеть — и отвел его в сторону, как человек отводит от лица мешающую прядь волос.

Копье вонзилось в землю на половину своего древка. Чудище, не замедляясь ни на миг, рванулось с места, едва коснувшись задними лапами земли, но не в лоб, а прыжками из стороны в сторону. Чародей не увидел будущего, где бы его ждала смерть — и от того ощутил страх. Не дожидаясь, пока дьявольский ублюдок разорвет его, коснулся висевшей на груди маленькой серебряной скрижали. На ней был выбито изображение шестикрылого серафима — оберег весьма простой, но при этом неслабый. Он же принял на себя очередной удар чудища, ярков засияв и ранив его своим светом.

Чудище отскочило подальше, вглубь ракитника, и принялось оттуда грозно сверкать желтыми глазами, но напасть пока не осмеливалось. Однако чародей, способный видеть будущее, заглянул в него — но увидел лишь темноту. И осознав, что ему придется сделать ради победы, исполнился великого стыда, и поблагодарил судьбу за то, что вокруг нет ни души.

Он поднял перед собой керикон, и едва раскрыл рот, как чудовище ринулось прямо на него, ломая на своем пути ветки. Вокруг него сгустились тени, укрывая дьявольскую плоть подобно доспеху, защищающему от обжигающего света скрижали. Чародей выбросил вперед и другую руку, отвергая от себя врага, но тот лишь замедлился в сажени от него, с яростным упорством медленно, но неотвратимо сокращая и этот путь. Его глаза уже были различимы -не просто желтые, а мягко сияющие, подобно двум янтарям. В правом глазу четыре зрачка, в левом три. И они сосредоточенно смотрели на скрижаль...

Та разлетелась вдребезги.

Свет моментально погас, и чародей обнаружил, что клыки и когти ублюдка уже почти добрались до его горла. Мысленно растоптав свою гордость, он заговорил:

— Великий архистратиже Божий, Михаэле, победитель демонов!

Керикон окутался пламенем. Чародей собрал всю свою волю, чтобы стерпеть боль, но чудовищу пришлось куда хуже. Сила христианской веры была неимоверно велика, а имя предводителя небесного воинства для всякой твари дьявольского рода было подобно самому лютому яду.

— Победи и сокруши всех врагов моих видимых и невидимых!

Пламя множеством языков сорвалось с керикона, огненными бичами оплело чудовище, и оно взывыло от невыносимой боли. Обычный огонь едва ли заставил бы его кожу покраснеть, но святое пламя, сошедшее с палящего клинка самого архангела Михаила, жадно пожирало нечистую плоть.

— И умоли Господа Вседержителя, да спасет и сохранит меня Господь от всех скорбей и от всякой болезни, от смертоносной язвы и от напрасной смерти!

Мощь молитвы буквально вминала существо, некогда бывшее варягом, в глинистый берег ручья. Оно пыталось сопротивляться, его дурные глаза пытались погасить пламя или убить чародея — но тщетно. То, что носит именование "демон", не способно противостоять тому, что связано с именованием "архангел Михаил".

— О, великий архангеле Михаэле, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Откуда-то с небес обрушился огромный язык пламени, напоминающий меч. Его удар рассек голову бьющегося в агонии чудовища пополам. Оно в последний раз дернулось и затихло. Погасло и пламя. Чародей стоял над телом поверженного врага, не обращая внимания на сожженную святым огнем ладонь, и мучился раздумьями.

Будущее. Судьба. Его главный инструмент, его стихия, и главная загадка, на которую чародей потратил века своей долгой жизни. Порой ему казалось, что он способен сплести нити судеб так, как ему угодно — но эта ночь показала ему глубину подобных заблуждений. И за ошибку пришлось дорого заплатить, обратившись к силам, заведомо враждебным его собственной природе. И дело даже не в обожженной руке. Ее легко исцелить — но ничто не сможет исцелить задетую гордость. Чародей столкнулся с человеком, а затем с чудовищем, в которое тот превратился — но его собственных сил оказалось недостаточно. И это послужит ему уроком.

Но как так случилось, что потомок древних хозяев мира доставил ему столько хлопот? Чародею на своем веку доводилось сталкиваться с противниками несопоставимо более могущественными — но ни разу доселе плетения судьбы не подводили его. Загадка. Но ее можно и должно разгадать. И кое-кто может здорово помочь...

Чародей указал навершием керикона на обугленную грудь чудовища. Смерть не обязательно должна была настигнуть этого полукровку сегодня. Он мог не заметить падающей звезды, мог не решиться пойти за ним, или же устрашиться жара и вернуться ни с чем. А если смерть могла не случиться, то можно извлечь это несбывшееся будущее.

Это случилось быстро.

Просто на месте обгоревшего трупа вдруг оказался живой, здоровый, и даже одетый в неповрежденную одежду и кольчугу человек. Он судорожно втянул воздух, вытаращил глаза и со страхом уставился на чародея. Попытался отползти, схватился за нож... но чародей лишь молча наблюдал за ним, и заразил его своим спокойствием.

— Кто ты? — прохрипел Льет.

— Я — чародей Варфоломей Мистик, так меня называют, и так зови меня ты. И твоя жизнь принадлежит мне отныне и до тех пор, пока ты не докажешь, что сможешь идти дальше сам.

— Моя жизнь...

— Я отнял твою жизнь в честном бою, и ты помнишь это. И я же ее тебе вернул, — Варфоломей развернулся и направился к выходу из лощины. — Ступай за мной, но прежде собери эти куски небесного железа. Они тебе пригодятся.

7 лет спустя

Ладья осторожно подошла к берегу.

Члены команды вытащили из воды весла, кинули к суше сходни, и принялись стаскивать с палубы на берег тюки с товаром и серебром, которые византийские купцы думали предложить жителям города Мурома в обмен на ценные шкурки соболя, куницы и бобра. С ними на берег сошел и молчаливый монах, который за весь неблизкий путь ни с кем перемолвился и словом. Купцы и команда косились на него, потому что среди вещей у него с собой было несколько книг, а на поясе поверх рясы висел необычный для монаха прямой меч. Но он никого не беспокоил, только читал одну из своих книг, или теребил в руках серебряный крестик, а могучее сложение и суровый, пронзительный взгляд, больше подходящий бывалому воину, отбивал желание беспокоить уже его.

Он повертел головой вокруг, зачем-то принюхался — и, видимо, остался довольным, потому что взвалил на плечи тюк со своими пожитками и книгами, и направился к городской стене.

В тот день много людей с окрестных поселений собрались в Муроме, чтобы торговать с заезжими купцами. Все были заняты своим делом, и мало кто обратил внимание на монаха с мечом, который купил топор и веревку, а потом направился прочь из города.

Пройдут годы, и добрая слава о монахе-чудотворце Борисе Летиче, разнесется по округе. К его срубленному на поляне в лесу дому не зарастет тропа тех, кого болезнь или иное бедствие заставила искать спасения в христианской вере. Сам лес станет безопасным, ни леший, ни русалки более не будут беспокоить людей, если те сами не будут им вредить. Он возьмет в жены девушку из местных, а его старший сын отправится аж в далекий Царьград, чтобы обучиться разным премудростям. Но это начало уже другой истории.

Истории, длинной в тысячелетие.