На следующее утро она с нетерпением направилась в комнату, где собирала свою доску, — и сразу же была разочарована. Ее усилия казались бледными, статичными, производными: очевидная работа ребенка, несмотря на помощь виртуального программного обеспечения.
Она начисто стерла доску, оставив в воздухе сетку из бледных квадратиков. Затем она снова начала заполнять ее — но на этот раз анимированными змеями-полулюдьми, скользящими "лестницами" сотен форм. Она научилась получать доступ к виртуальным библиотекам и разграбила искусство и историю ста веков, чтобы заполнить свою доску.
Конечно, играть в игры на доске больше было невозможно, но это не имело значения. Доска была вещью, миром в себе. Она немного отдалилась от своих родителей, проводя долгие часы в глубоких поисках в библиотеках. Она отказалась от своих ежедневных занятий. Ее родители, казалось, не возражали; они регулярно приходили поговорить с ней и проявляли интерес к ее проектам, но уважали ее частную жизнь.
Доска сохранила ее интерес и на следующий день. Но теперь она придумала сложные игры, разделив доску на страны и империи произвольными полосами сияющего света. Армии людей-лестниц объединились с легионами змей в грубом воссоздании великих событий человеческой истории.
Она наблюдала, как символы мелькают на виртуальной доске, мерцая, сливаясь воедино; она диктовала длинные хроники истории своих воображаемых стран.
Однако к концу дня она начала проявлять больший интерес к историческим текстам, с которыми консультировалась, чем к своим собственным размышлениям над ними. Она легла спать, с нетерпением ожидая наступления следующего утра.
Она проснулась в темноте, согнувшись пополам от боли.
Она позвала свет. Она села в постели.
Простыни были в пятнах крови. Она закричала.
Филлида сидела рядом с ней, баюкая ее голову. Лизерль прижалась к теплу матери, пытаясь унять дрожь.
— Думаю, пришло время тебе задать мне свои вопросы.
Лизерль фыркнула. — Какие вопросы?
— Те, которые ты носила с собой с того момента, как родилась. — Филлида улыбнулась. — Я видела это в твоих глазах даже в тот момент. Бедняжка... быть обремененной таким количеством информации. Прости, Лизерль.
Лизерль отстранилась. Внезапно она почувствовала себя холодной и уязвимой. — Кто я, Филлида?
— Ты моя дочь. — Филлида положила руки на плечи Лизерль и приблизила к ней лицо; Лизерль чувствовала тепло ее дыхания, а мягкий свет в комнате высвечивал седину в светлых волосах ее матери, заставляя их сиять. — Никогда не забывай об этом. Ты такой же человек, как и я. Но... — она заколебалась.
— Но что?
— Но ты... сконструирована. В твоем теле есть наноботы, — сказала Филлида. — Ты понимаешь, что такое нанобот? Машина на молекулярном уровне, которая...
— Я знаю, что такое наноботы, — отрезала Лизерль. — Я знаю все об антивозрастной терапии (АВТ) и наноботах. Я не ребенок, мама.
— Конечно, нет, — серьезно сказала Филлида. — Но в твоем случае, моя дорогая, наноботы были запрограммированы не на то, чтобы обратить старение вспять, а на то, чтобы ускорить его. Понимаешь?
Наноботы кишели в теле Лизерль. Они укрепили кальцием ее кости, стимулировали образование новых клеток, заставили ее тело прорасти, как какой-то абсурдный человеческий подсолнух — они даже имплантировали воспоминания, искусственное обучение, прямо в ее кору головного мозга.
Лизерль захотелось расцарапать себе кожу, выдолбить эту искусственную инфекцию. — Почему? Почему ты позволила этому случиться со мной?
Филлида притянула ее к себе, но Лизерль оставалась неподвижной, безмолвно сопротивляясь. Филлида зарылась лицом в волосы Лизерль; Лизерль почувствовала мягкую тяжесть материнской щеки на своей макушке. — Пока нет, — сказала Филлида. — Пока нет. Еще несколько дней, любовь моя. Вот и все...
Щеки Филлиды потеплели, как будто она беззвучно плакала, уткнувшись в волосы дочери.
Лизерль вернулась к своей доске со змеями и лестницами. Она поймала себя на том, что смотрит на свое творение с любовью, но также и с ностальгической грустью; она чувствовала себя далекой от этой тщательно продуманной, слегка навязчивой смеси.
Она уже переросла это.
Она вышла на середину сверкающей доски и приказала Солнцу шириной в фут подняться из центра ее тела. Свет затопил доску, разбив ее вдребезги.
Она была не единственным подростком, который создавал подобные фантастические миры. Она читала о Бронте в их уединенном доме священника на севере Англии и их тщательно продуманном общем мире королей, принцев и империй. И она прочитала об истории скромной игры "змеи и лестницы". Игра пришла из Индии, где она была учебным пособием по морали под названием "Мокша-Патаму". В ней было двенадцать пороков и четыре добродетели, а целью было достичь нирваны. Потерпеть неудачу было легче, чем добиться успеха... Британцы в девятнадцатом веке приняли игру в качестве учебного пособия для детей под названием "Кисмет"; Лизерль уставилась на изображения вызывающих клаустрофобию досок, запрещающих змей. Тринадцать змей и восемь лестниц показали детям, что если они будут хорошими и послушными, то их жизнь будет вознаграждена.
Но несколькими десятилетиями позже игра утратила свой моральный подтекст. Лизерль нашла изображения начала двадцатого века с изображением маленького грустного клоуна, который героически карабкался по лестницам и беспомощно сползал по змеям.
Игра, с ее очарованием и простотой, пережила двадцать столетий, прошедших со дня смерти этого забытого клоуна. Лизерль уставилась на него, пытаясь понять, чем привлекательны его мешковатые брюки, трость и маленькие усики.
Она заинтересовалась числами, заложенными в различные версии игры. Соотношение "Мокша-Патаму", двенадцать к четырем явно делало эту игру более сложной для победы, чем "Кисмет", тринадцать к восьми — но насколько сложнее?
Она начала рисовать новые доски в воздухе. Но эти доски были абстракциями, чистыми, бесцветными, немногим больше, чем наброски. Она запускала высокоскоростные имитационные игры, изучая их результаты. Она экспериментировала с соотношением змей и лестниц, с их размещением. Филлида посидела с ней и познакомила с комбинаторной математикой, теорией игр — с различными формами чудес.
На пятнадцатый день она устала от собственной компании и снова начала посещать занятия. Она обнаружила, что восприятие других людей является освежающим контрапунктом к ее собственному быстрому обучению.
Мир, казалось, раскрывался вокруг нее, как цветок; это был мир, полный солнечного света, бесконечных источников информации, вдохновляющих людей.
Она прочитала о наноботах. Она узнала секрет борьбы со старением, процесса, который фактически сделал людей бессмертными.
Клетки организма были запрограммированы на совершение самоубийства.
Оставшись в одиночестве, клетка вырабатывала ферменты, которые разрезали ее собственную ДНК на аккуратные кусочки, и тихо прекращала жить. Самоубийство клеток было защитой от неконтролируемого роста — опухолей — и инструментом для лепки развивающегося организма: например, в утробе матери увядание нежелательных клеток вырезало пальцы рук и ног из тупых тканевых зачатков.
Смерть была состоянием клетки по умолчанию. Организм должен был посылать химические сигналы, чтобы дать клеткам указание оставаться живыми. Это был механизм управления по типу "выключатель мертвеца": если бы клетки вышли из-под контроля — или если бы они отделились от своего родительского органа и блуждали по организму — успокаивающая среда химических сигналов была бы потеряна, и они были бы вынуждены умереть.
Нанотехнологические манипуляции с этим процессом упростили процедуры предотвращения старения.
Это также упростило изготовление Лизерль.
Лизерль изучала это, рассеянно почесывая свои обитаемые, сконструированные руки.
Она поискала слово Суперэт в виртуальных библиотеках. У нее не было доступа ни к одной ссылке на него. Она не была экспертом в интеллектуальном анализе данных, но ей показалось, что здесь есть дыра.
Информацию о Суперэте от нее скрывали.
С мальчиком по имени Мэтью, из своего класса, она впервые отправилась в путешествие вдали от дома без родителей. Двенадцатью днями ранее они отправились на флиттере к берегу, где она играла ребенком. Она нашла разрушенный пирс, где обнаружила мидии. Место казалось менее ярким, менее волшебным, и она почувствовала грустную ностальгию по утрате свежести своих детских чувств. Она удивлялась, почему никто из взрослых никогда не комментировал эту ужасную потерю остроты восприятия. Возможно, они просто забыли, подумала она.
Но были и другие компенсации.
Ее тело было сильным, гибким, а солнечный свет был подобен теплому маслу на ее коже. Она бегала и плавала, наслаждаясь блеском насыщенного озоном воздуха в легких. Они с Мэтью притворно боролись и гонялись в полосе прибоя, карабкаясь друг на друга, как дети, подумала она, но не совсем с полной невинностью.
С приближением заката они позволили флиттеру вернуть их в дом. Они договорились встретиться на следующий день, возможно, съездить еще куда-нибудь. Мэтью легко поцеловал ее в губы, когда они расставались.
В ту ночь она почти не могла заснуть. Она лежала в темноте своей комнаты, запах соли все еще был силен в ее ноздрях, образ Мэтью был жив в ее сознании. Ее тело, казалось, пульсировало от горячей крови, от ее бесконечного, непрекращающегося роста.
На следующий день — ей исполнилось шестнадцать — Лизерль быстро встала. Она никогда не чувствовала себя такой живой; ее кожа все еще светилась от соли и солнечного света на берегу, и внутри нее было горячее напряжение, боль глубоко в животе, стеснение.
Когда она добралась до отсека для флиттеров перед домом, Мэтью ждал ее. Он стоял спиной, и слабый солнечный свет заставлял светиться тонкие волоски у основания его шеи.
Он повернулся к ней лицом.
Он неуверенно потянулся к ней, затем позволил своим рукам опуститься по бокам. Казалось, он не знал, что сказать; его поза неуловимо изменилась, плечи слегка опустились; на ее глазах он начинал стесняться ее.
Она была выше его. Заметно старше. Она внезапно осознала все еще детскую округлость его лица, неловкость его манер. Мысль о прикосновении к нему — воспоминание о ее лихорадочных ночных снах — казалась абсурдной, невозможно юношеской.
Она почувствовала, как напряглись мышцы на ее шее; ей показалось, что она вот-вот закричит. Мэтью, казалось, отодвинулся от нее, как будто она смотрела на него через туннель.
И снова трудящиеся наноботы — порочная, непрекращающаяся технологическая инфекция ее организма — отняли часть ее жизни.
На этот раз, однако, это было слишком тяжело вынести.
Филлида никогда не выглядела такой старой. Ее кожа, казалось, туго обтягивала кости лица, морщины были глубокими. — Мне жаль, — сказала она. — Поверь мне. Когда мы — Джордж и я — вызвались добровольцами на программу Суперэта, мы знали, что это будет больно. Но мы и представить себе не могли, насколько сильно. Ни у кого из нас раньше не было детей. Возможно, если бы они у нас были, мы смогли бы предвидеть, каково это будет.
— Я урод — абсурдный эксперимент, — кричала Лизерль. — Конструкт. Почему вы сделали меня человеком? Почему не каким-нибудь бесчувственным животным? Почему не виртуалом?
— О, ты должна была быть человеком. Настолько по-человечески, насколько это возможно...
— Я человек по частям, — с горечью сказала Лизерль. — По осколкам. Которые у меня забирают, как только их находят. Это не человечность, Филлида. Это гротеск.
— Я знаю. Прости, любовь моя. Пойдем со мной.
— Куда?
— На улицу. В сад. Я хочу тебе кое-что показать.
Подозрительная, враждебная Лизерль позволила матери взять ее за руку; но она заставила свои пальцы лежать безжизненными, холодными в теплой ладони Филлиды.
Была середина утра. Солнечный свет заливал сад; цветы — белые и желтые — тянулись к небу.
Лизерль огляделась; сад был пуст. — Что я должна была увидеть?
Филлида торжественно указала вверх.
Лизерль запрокинула голову, прикрывая глаза от солнца. Небо представляло собой обжигающе-голубой купол, отмеченный лишь высоким шлейфом пара и огнями орбитальных поселений.
Филлида осторожно отвела руку Лизерль от ее лица и, обхватив ее подбородок, повернула лицо, как цветок, к Солнцу.
Свет звезды, казалось, заполнил ее голову. Ослепленная, она опустила глаза и уставилась на Филлиду сквозь пелену размытых изображений на сетчатке. — Солнце?
— Лизерль, ты была... сконструирована. Ты это знаешь. Тебя заставляют проходить жизненный цикл человека в сотни раз быстрее обычного...
— Каждый день по году.
— Приблизительно, да. Но есть цель, Лизерль. Оправдание. Ты не просто эксперимент. У тебя есть миссия. — Она махнула рукой в сторону просторных, дружелюбных зданий, из которых состоял дом. — Большинство людей здесь, особенно дети, ничего о тебе не знают, Лизерль. У них есть работа, цели — собственная жизнь, которой они должны следовать. Но они здесь ради тебя.
— Лизерль, дом здесь для того, чтобы привить тебе человечность. Твой опыт был спланирован — даже мы с Джорджем были выбраны — таким образом, чтобы первые несколько дней твоего существования были настолько человечными, насколько это возможно.
— Первые несколько дней? — Внезапно непознаваемое будущее стало похоже на черную стену, надвигающуюся на нее; она почувствовала, что теряет контроль над своей жизнью, как будто была фишкой на какой-то огромной невидимой доске для игры в змейки и лесенки. Она подставила лицо теплу Солнца. — Кто я такая?
— Ты... искусственная, Лизерль.
— Через несколько недель твоя человеческая оболочка состарится. Ты перейдешь в новую форму... Твое человеческое тело будет...
— Выброшено?
— Лизерль, это так сложно. Этот момент покажется мне смертью. Но это не будет смертью. Это будет метаморфоза. У тебя появятся новые силы — даже твое сознание будет перестроено. Лизерль, ты станешь самым сознательным существом в Солнечной системе...
— Я не хочу этого. Я хочу быть собой. Я хочу обрести свободу, Филлида.
— Нет, Лизерль. Боюсь, ты не свободна; ты никогда не сможешь ею стать. У тебя есть цель.
— Какая цель?
Филлида снова подняла лицо к Солнцу. — Солнце дало нам жизнь. Без него — без других звезд — мы не смогли бы выжить.
— Мы сильный биологический вид. Мы верим, что можем жить так же долго, как звезды — десятки миллиардов лет. И, возможно, даже дальше этого... Если нам позволят. Но у нас были проблески будущего, очень отдаленного будущего. Тревожные проблески.
— Люди начинают планировать, чтобы убедиться, что нам предоставлена наша судьба. Люди работают над проектами, на реализацию которых уйдут миллионы лет... Такие люди, как те, кто работает в Суперэте.
— Лизерль, ты — один из этих проектов.
— Не понимаю.
Филлида взяла ее за руку, нежно сжала; простой человеческий контакт казался неуместным, сад вокруг них — преходящим, химерой перед этим разговором о тысячелетиях и будущем вида.
