Я назвал членистоногую тварь Пашей. Он был моим другом и однажды я даже поцеловал его. Паша утром славно позавтракал пойманною мной мушкой. Встав с пола, я поднёс к его жилищу маленькое зеркальце. Однажды, я крепко порезал им вены, теперь заштрихованные сросшимися шрамами. Если предмет имел в своей жизни столкновение со смертью и страданием, он напитывается мистической силой. Поэтому ночью в историческом музее лучше не появляться. Паук, увидел зеркало, испугался своего отражения и затряс вожжами тенет. Я хмыкнул:

— Испугался, Пашка? Вот бы показать такое зеркало людям. Представляешь, как я бы мог тогда отужинать?

Паша перебирает лапками-ресницами и несётся в темную щель, напуганный присутствием своего покровителя. Он и не подозревает, что я — его друг, а я уверяю себя, что он мой лучший товарищ. Пашка не может взять в толк, что когда я его поцеловал, то вовсе не хотел съесть, и нечего было меня кусать. Мне просто не хватало любви. В раздумье я кладу зеркальце на полочку, так, чтобы в него можно было смотреть из паутины. Пашка не высовывается, но я знаю, что он всё понимает. Это довольно крупный и жирный паук-крестовик. Мудрец и воин.

Я задумчиво произношу:

— Хочу, чтобы люди увидели своё отражение!

Мой пафос прервал колокольчик интернет-сообщения. Единственное окно постоянно дребезжит, и в комнату, тяжело дыша, забегает ветер. Он проникает через сколотое в углу рамы стекло, образующее в витраже солидную дыру. Кто-то разбил окно камешком. Мне нет времени заделывать пролом и, тем более, обращать на него внимание.

Сигнал повторился. Не всматриваясь на экран, я ответил:

— Привет, Настя.

— Привет... А как ты узнал? Какой у тебя интересный никнейм.

Я назвался в виртуальной реальности Оборванным Словом, так как часто не отвечал на множество дурацких вопросов, обитающих в мировой паутине, а-ля: "Привет, как дела?"

— Соответствует моему настроению. Я просто знал, что ты мне обязательно напишешь. Я тебе понравился?

Вот так без прелюдий, прямо по грудной клетке. Она, то молчала, то начинала писать. Потом ответила:

— Вряд ли. Но ты достаточно необычный человек... странный...

Если девушка в разговоре с тобой начинает лепить многоточия одно за другим, значит дело почти сделано, и она как минимум в тебе заинтересована. Обилие точек... это рефлекторная попытка человека замаскировать своё волнение. Неуверенность в себе. Желание произвести глубокомысленный эффект. А чего, спрашивается, волноваться, если ты не испытываешь к тому, к кому обращаешься, ничего серьёзного? Ну, справедливости ради, надо сказать, что обилие многоточий это еще и отличительная особенность школоты. Так что будьте осторожны с анализом: тут главное не попасть впросак.

— Это не я странный, а мир многого не понимает. А ты ведь играешь на гитаре?

— Как ты догадался?

Мы раскрепостились, как крестьяне в 1861 году, и Настя рассказала, что увлекается музыкой, рисованием, роком, мистикой, отдавая дань моде — аниме. Фраза о том, что она любит дождь, кофе и холодные подоконники, где можно помечтать о Нём (одном-единственном) вызвала во мне дикий, неприкрытый азиатский смех. Настя почти полностью перечислила стандартный набор увлечений юной неформальный девы, если бы не её мимолетное упоминание о старых дневниках и исписанных стержневых ручках.

Ах, этот декадентский мотив!

Умершая в стержнях с пастой романтика и засохшие на жёлтых страницах личные переживания, так сильно меня возбудили, что я понял: шестое чувство не обмануло меня насчёт этой девушки. Она была сама виновата в том, что разыгрывала мой аппетит, и теперь я хотел выпить её до дна. Трудно, сжимая тонкую ножку фужера, отказаться от тёмного вина.

— Ты не против того, чтобы погулять?

— А когда?

Появилась скобочка, как на зубах. Она уже согласна.

— На выходных. Возьми с собой шерстяное одеяло и лучше одень разные носки: зеленый и красный.

Она долго ничего не писала, а потом выдала:

— Для чего О_О ? Я тебе что, Пеппи Длинный чулок?

Я объяснил менторским тоном:

— Разные носки нужны для того, чтобы тебя никто не проклял, потому, как никто не будет проклинать человека, над которым смеёшься. Лично я всегда хожу в разных носках и сколько раз мне это помогло, не счесть!

— Аэ... ты чего, Слово, бредишь :D? Так для чего одеяло? Если ты меня зовёшь к себе, то я не пойду, ага.

Я победно улыбнулся, призывая извечного мужского союзника — женское любопытство. В этом плане я вообще часто пользуюсь услугами женского пола.

— Вот на выходных и узнаешь, зачем одеяло. Только обязательно его возьми. Не забудь. И, да, я вовсе и не приглашаю тебя к себе в гости. Будет намного интересней. Такого ты никогда не видела.

Бросив её наедине с поиском ответа на моё странное предложение, я вышел из аськи. Всё-таки энергетический голод выгрызал мои внутренности, и желудок начинал переваривать сам себя. Мне срочно была нужна здоровая, вкусная пища, иначе я бы снова скатился в продолжительную депрессию.

Этакий аперитив, когда основное блюдо ещё готовится.

* * *

Так как для армии я не годен, а для института беден, то я прихожу работать в кулинарный колледж. Поверьте, нет места для женоненавистника лучше, чем кулинарный колледж. Во-первых, здесь можно научиться готовить, привыкая к холостой, как патрон, жизни. А во-вторых, здесь учатся почти одни девушки. Немногочисленные парни делятся на две категории: настоящие фанатики кулинарного искусства, и такие же любители грудастой халявы, как и я.

Безграничное поле для экспериментов.

На мне сегодня одеты приталенные белые брюки и модная маечка, на которой большими буквами написано, как сильно я люблю Нью-Йорк. Я удалил с мобильного телефона Otto Dix и поставил на звонок уродливую, но громко хрустящую электронными битами музыку.

Моя цель — светловолосая блондиночка, пока общается с матерью, приземистой и широкой женщиной в простой одежде. Я знаю, что девушку зовут Света, а её маму Галина Марковна. Я подрабатывал системным администратором в колледже и, конечно же, имел доступ к архивам учащихся. Была там и Света Глазова. Судя по богатому послужному списку задержаний в нетрезвом виде и скудному школьному аттестату, Света считала себя настоящей гламурной кисой.

На её странице в сети так и было написано: Я — настоящая чикса!

Бедная Света не знала, что чикса — это проститутка самой низшей пробы.

Как раз по мне. Я намного грязнее. Мне так хотелось насытиться чьей-нибудь энергией, что я готов был позариться даже на такую непритязательную пищу.

У неё были широко распахнутые глаза, с завитушками подведённых ресниц, чтобы смотреть на мир ничего не замечающим взором. Огромные стрекозиные очки, скрывающие не только глаза, а нос, лоб, щеки и часть подбородка, говорили о том, что Света скорее бы предала Христа, чем моду. Проще представить черта без вил, чем современную гламурную девушку без солнцезащитных очков. Ныне они покоились на пепельных, напоминающих парик, волосах. Облегающие светлые джинсы подробно показывали повороты её в целом красивой, хоть и слегка полноватой фигуры. Этакое "ужасно пневматичное" мясцо, выставленное на рынок всеобщего потребителя. Из заднего кармашка торчал плоский телефон с обрубленной, как хвост бульдога, антенной. Настоящая сферическая блондинка в вакууме.

Она довольно отстранённо попрощалась с матерью, и та покинула довольно грязноватый вестибюль образовательного учреждения. Я был доволен. Обстановка располагала для этого пространного слова "довольно".

Я подошёл к Свете, рассматривающей свой глаз в зеркальце пудреницы, точно надеясь разглядеть в нём интеллект.

— Девушка, не желаете ли вы вечером прокатиться в клуб?

Она посмотрела на меня, как инопланетянина, а потом спросила:

— Парниша, я на трамваях не езжу.

Я добродушно улыбнулся:

— Поэтому для такой изысканной дамы и я купил машину.

И показал ей ключи от арендованного на сутки автомобиля.

Всё!

Музыка била по глазам режущим светом. Я чувствовал, что попал в настоящий ад, где сотрясаясь в конвульсиях, гибнут грешники. Света обтрясает свои телеса вокруг моей худой, как указующий перст, персоны. Она, то прижимается ко мне массивной грудью, то так бодает задницей, что я улетаю к барной стойке и заказываю ей очередной коктейль. У неё вообще настроение состоит из каких-то междометий "то-то". Блондиночка и отличается от простейших тем, что у Светика на одну функцию больше.

Девушка выпила несколько коктейлей. Они были куплены мною. Я же пил апельсиновый сок, говоря своей новой подруге, что употребляю отвертку. Она похвалила мой выбор и ушла в отрыв под завывание пароходной сирены, которую в ночном клубе называли музыкой.

Перед этим она прошептала что-то пошлое мне на ушко.

От безумия я сбежал на время в туалет. Люди там, прямо по методике дона Хуана, расширяли себе сознание. Ещё там было много боянов. И я говорю вовсе не про старые шутки с Баша. Клуб вдруг сдавил мою голову, пытаясь просверлить черепную коробку однообразно пиликающей музыкой. Множество потных скачущих людей и шоумен в костюме свиньи, пробудили во мне мизантропа. Я ненавидел и боялся этого места, где за деньги покупается эссенция счастья. Я был лишним на этом празднике смерти. Но, что было поделать, если ночной клуб — это одно из основных звеньев моей пищевой цепочки.

Когда я вышел из туалета, Света, совсем пьяненькая, с хохотом повисла на мне и засосала в свои губы половину моего лица.

* * *

Закат, насаженный на шампуры телеантенн, истекая вишнёвым сиропом, умирал за домами. По крышам пролегла сверкающая дорожка к небу. Так бывает, когда сидишь на берегу океана, и угасающее светило, путешествуя куда-то за край ночи, мостит ввысь дорогу из жёлтого кирпича.

— Красиво, — утверждаю я, расположившись, как падишах на одеяле.

— Красиво, — соглашается Настя, лежащая рядом.

На ней рваные джинсы, где соблазнительно виднеется белая кожа и гадская китайская майка черного цвета. Волосы в закатных отблесках стали почти ржаными на вид.

По крышам города можно сказать многое о его истории. Это совершенно иной мир, нежели грязная мостовая. Здесь дом вездесущих голубей, заросших слуховых окошек и мха. Да-да, тёмно-зелёный от сырости мох, растёт прямо на крышах. Тут недвижимое, сохранённое время. Это публичная библиотека, куда ходит всего несколько романтиков. Тут можно не соблюдать тишину и своими глазами изучать историю. Шифер, превращённый закатом в черепицу. Или нагревающийся, как сковорода, рубероид.

Можно различить внизу, на балконах, реющие, как выстиранные пиратские флаги, чьи-то кальсоны. А здесь, в остывающем воздухе, ты зритель в бесплатном партере. Ты вознёсся к звёздам, и ветер, прикрыв лицо руками, как слепой котёнок тычется в твои обязательно босые ноги. Кто не встречал закат на крыше — ничего не понимает в городской романтике, будь он хоть трижды Гюго. Здесь можно держать руку на пульсе городской жизни.

Мы лежали прямо на одеялах, и лишь с наступлением ночи закутались в них, почти прижавшись друг к другу.

— А ты идти не хотела, глупая.

Здесь Настя на моей территории, и я невзначай, по-дружески, обижаю её. Так, чтобы не обиделась.

— Отстань, не мешай любоваться.

— Мною?

— Закатом, дурень.

Я наблюдал, растянувшись на нагретом одеяле, за тем, как в мир проникает фиолетовый космос. Он растекался по небу, как желток из пробитого яйца, и медленно обволакивал уже небесный купол тёмными, густыми чернилами. В такие моменты чувствуешь себя Циолковским — хочется превратиться в сгусток энергии, о чём мечтал мыслитель и нырнуть в утробу космоса.

Всё, что нужно для этой красоты — это найти свободный выход на чердак. Я задумчиво говорю:

— Мне нравится глядеть на звёзды. Ведь там, в глубине, наверняка кто-нибудь тоже смотрит на нас. И где-нибудь посреди бесконечных космических трасс, возможно, скрестятся в космической пустоте наши взгляды и тогда каждый из нас, я, и то загадочное существо на другом конце Вселенной, почувствует, что мы не одиноки. Почувствует...

Я помолчал:

— Вот как я сейчас.

Настя ответила, держа скрещённые руки на животе:

— Для того чтобы это понять, необязательно глядеть так далеко.

Мы встречали ночь, поспорив о том, кто найдет первую звезду. Соревнование предложила Настя, но я покачал головой:

— Ты лежишь, обшаривая взглядом небо. Ждёшь, мечтая увидеть, кто это там, шагая со светильником, зажигает звёзды, а потом моргнёшь, или смахнёшь на мгновение набежавшую слезинку, а потом смотришь снова, а всё небо уже в мерцающих точках. И понимаешь, что тебя опять обманули.

В эту ночь я был поэтом и космонавтом. Я долго рассказывал Насте об акмеистах и о том, что совсем скоро по космическим меркам, вон та яркая звездочка, Бетельгейзе, скорее всего, взорвётся. А может, уже взорвалась, но пока не дошедший до нас свет, ещё не обратил астрономов во вселенский траур. Я был и рыцарем, читающим собственные стихи из зелёной тетрадки, принесённой с собою, и нарциссом, показательно греющим свои тонкие кости в лунном свете. Слова прыгали от физики до истории, и с наслаждением я понимал, что Настя может поддержать разговор, а где-то и рассказать мне новое. Я менял амплуа, стараясь подчинить девушку своим чарам. Но, ни разу, ни на мгновение в ту ночь, я не был любовником или Казановой. Я коснулся её худых, почему-то сравнимых с птичьими, пальцев, только когда помог взобраться на крышу. Это казалось мне кощунственным — прикасаться к ней. Она была священным животным, которое холят и лелеют лишь для того, чтобы в озвученный трубами день торжественно принести в жертву. Я одновременно очаровывал девушку и не испытывая к ней ничего, кроме вполне физического голодного чувства. Но двигая шахматные фигуры, я рисовал себя нетопырем и некромантом. Меланхолия, взъерошенные волосы и потерянный взгляд. Покусанные губы и едкий, как кислота, стон, иногда срывающийся с моих уст. Глубокомысленное молчание, нарушаемое её вопросом. Я сбивал её с толку и тут же поднимал, ободряюще улыбаясь. Давал увлечь себя её рассказом, а потом сходу выкладывал то, как меня в детстве избивал отец.

— А ты мне можешь дать почитать свои стихи. Тетрадку?

Я заупрямился без всякой хитринки:

— Извини, не могу. Это слишком личное.

Мы говорили ещё очень долго, и я добился своего. Настя приподнялась на одеяле так, что её лицо оказалась над моей впалой грудью. Звезды сковали алмазный венец над её головой. Светло-коричневые, светящиеся топазы в глазах, приоткрытые уста со слегка выступающими зубками, белый хвостик шрама над бровью. Прыщика уже нет, прогнан молодым метаболизмом. Нам тепло и я вижу верхушку её небольшой груди в проёме футболки.

Она была бы совсем прекрасна, если бы прокусила в этот момент губу.

Настя посмотрела на меня странно и стеснительно спросила:

-А у тебя же нет девушки, Антон?

Впервые решившись на тактильный контакт, я ласково погладил её по щеке тыльной стороной ладони. Она с недоумением посмотрела на многочисленные рубцы на моих венах. Я гладил её по щеке, и по телу пробегала сладостная дрожь.