Гвардеец: Оболганная эпоха

— Года три, наверное. Сначала на стройке калымил, потом спину сорвал и в таксопарк ушёл, баранку крутить. Полегче стало: и работа нормальная, и клиент, бывает, щедрый попадается. Не всегда, конечно... — На лице таксиста мелькнула грустная улыбка. — Я ведь на себя и не трачу почти, так, по мелочи... Планы у меня на будущее. Как деньжат накоплю, куплю квартиру и семью перевезу.

— А что, большая семья?

— У нас маленьких-то и не бывает, — усмехнулся шофёр. — Не принято. Это вы, русские, одного родите и думаете, что подвиг совершили. Глупые, счастья своего не понимаете.

— А что, разве в детях счастье?

— А как иначе? — вопросом на вопрос ответил таксист. — Когда по тебе мал-мала меньше ползают, тогда только и понимаешь, что рай и на земле быть может.

— Понятно. У меня всё ещё впереди, холостой я, — хмыкнул я, бросив мимолётный взгляд в боковое окно.

Вдоль дороги по тротуару женщина катила красную коляску, навстречу им высокий мужчина вёз на шее довольного малыша. Как нарочно!

— Музыка не помешает? — спросил водитель, крутя ручку допотопного радиоприёмника.

— Нет, — признался я. — Только, пожалуйста, не слишком заунывную.

— Я и сам такую не люблю. Засну ещё за рулём ненароком. Но и молодёжную современную "тынц-тынц" тоже не очень. Её слушать разве что под большим кайфом можно. Знаю таких: таблеток наглотаются, колонки на всю мощность и по газам до первого поста ГАИ или до того, кому не повезёт на пути оказаться.

Разговор, завязавшийся сам собой, продолжился и перекинулся на текущую ситуацию.

— Вот скажите, вы же умный человек, — горячась, спрашивал таксист, — почему у нас в стране по ящику говорили, дескать, бензин в цене вырос, потому что нефть дорожала, евро скакал, а бакс падал? Сейчас всё с точностью наоборот, а бензин дешевле не становится. Скинули рупь и всё...

— Хороший вопрос, — хмыкнул я. — Самому интересно. Знаю только одно, если кому-то надо цену поднять, повод всегда найдётся: луна не в той фазе находится или у тёщи настроение плохое. А так экономика — дело тёмное. Взять, к примеру, последние события — двадцать миллионов американских негров набрали кредитов и не могут отдать, вроде бы какое нам дело до ихних бомжей, а гляди-ка, весь мир трясёт как припадочного.

— А как думаете, что надо сделать, чтобы кризис поскорее закончился? — с надеждой спросил водитель.

Мы с Мишкой Каплиным не раз и не два тёрли между собой эту тему, так что вопрос меня врасплох не застал:

— Поддерживать не банки, а реальных производителей. Все деньги, что вложат в банковскую сферу, либо заморозят на счетах, либо выведут за границу. До наших фабрик и заводов в итоге ничего не дойдёт. Какие отрасли в настоящее время испытывают спад? Строительство, металлургия, автомобилестроение. Почему бы вместо того, чтобы опять надувать мыльный пузырь, не заняться системой госзаказов? Стране хорошие дороги нужны?

— А то, — усмехнулся таксист.

— Тогда зачем поить и кормить спекулянтов со всяких бирж? Делаем госзаказ миллиардов так на пятьдесят "зелени", включаем в него мосты, дороги и прочее. Ещё на такую же сумму строим дома для бюджетников, вкладываем столько же в оборонку. Тогда начинает работать стройка, у неё возникают заказы — включается металлургия, машиностроители. Глядишь, и остальные отрасли подтянутся.

— Складно получается. Но ведь сами знаете — у нас вор на воре сидит и вором погоняет. С рубля половина на откаты уйдёт.

— Это верно, — согласился я. — Сволочей возле кормушки у нас предостаточно. Сколько ни сажай, только прибавляется. А всё почему? Потому что знают они — если адвокатам не удастся отмазать их от суда и следствия, то в лучшем случае припаяют им приговор года на два-три условно, а уж если посадят, так выпустят в скором времени за примерное поведение, ещё и камеру дадут со всеми удобствами — телевизором, холодильником, микроволновой плитой и баром. Безнаказанность — она только развращает. Пора, пожалуй, у нас снова смертную казнь вводить. Поймали тебя с ладошками, на которых спецкраской отпечаталось слово "взятка", скрутили ручки и ножки и, помолясь, на расстрел утречком.

— Так ведь это... — запнулся шофёр, — не боитесь, что снова тридцать седьмой год настанет?

— А чего я должен бояться? Нас этим тридцать седьмым годом как жупелом пугают, а собственно, что тогда было: одну обойму госчиновников пересажали и перестреляли, а другую на их место посадили. Только те товарищи, чьи задницы устроились в нагретых креслах, перед глазами имели наглядный пример — чего можно и чего ну никак не стоит делать, ни при каких обстоятельствах. Не удивлюсь, если именно по этой причине мы победу в Великой Отечественной зубами у немцев вырвали.

— А простые люди? Они что — не пострадали?

— Почему не пострадали? Ещё как пострадали! Только всё это происходило и задолго до тридцать седьмого года, да и после него тоже. Однако у нас почему-то размахивают именно этим злосчастным годом, хотя проведи такого рода зачистку нашего госаппарата сегодня — вся страна бы в едином порыве рукоплескала.

— Пожалуй, что верно... — Таксист надавил на тормоз. — С вас сто двадцать рублей.

Машина плавно остановилась. Надо же, не заметил, как приехали.

Офис Лёха снимал знатный, в здании ещё сталинской постройки. Эх, умели же тогда на совесть строить — с колоннами, арками, лепниной. На века делали, чтобы потомки с гордостью взирали, дедами, отцами гордились. Посмотришь на эдакую красоту и монументальность: душа радуется, на возвышенное тянет. Не то, что хрущобы и современная панельно-кирпичная серость, заполонившая городские улицы после смерти друга всех детей и физкультурников.

Если архитектура отражает дух эпохи, какое впечатление останется от наших, сляпанных из сэндвич-панелей торговых центров, ржавеющих палаток и унылых квадратиков жилых кварталов? Не будет ли стыдно за нас нашим детям?

Я расплатился с шофёром, поднялся по ступенькам крыльца, толкнул покрытую светло-коричневым лаком массивную деревянную дверь, похожую на те, что ставили на старых станциях питерского метрополитена, сделал шаг и...

Темнота, страшная боль, непонятное состояние, будто гигантский пылесос засасывает меня в прожорливое чрево. Замигали огни как на взлётно-посадочной полосе. Много огней, таких ярких, что глаза не выдерживали света. Я пытался зажмуриться, но ничего не получалось. Обжигающий свет огней словно проник в черепную коробку, взрывая изнутри. Постепенно их размеры увеличились, они превратились в сплошной шар, похожий на лаву, извергающуюся из разбуженного вулкана.

— Ты в порядке? Что с тобой?

Кто-то громко и испуганно говорил, но это точно не я. Так. Попытаемся разобраться, что приключилось. Солнечный удар? Голову напекло или недоброжелатель в подъезде попался? Ничто так не прочищает мозги как бейсбольная бита. Не помню, где и когда прочитанная дурацкая шутка.

Я обнаружил, что лежу лицом книзу, на сырой земле, уткнувшись в прелые листья. Не понял... Что за бардак, почему в солидном здании валяется сгнивший мусор? Это я не про себя, про листья.

Гнать уборщиков, как их там нынче — менеджеров клининг-сервиса метлой поганой. А может, я на улице?

В пользу последнего говорило пение птичек над головой и весь в потрескавшейся коре ствол дерева, не скажу какого — у меня по биологии четвёрки разве что по праздникам были. Дуб от берёзы отличу, ель от сосны тоже, а с остальной флорой путаюсь, причём сильно. Так, на чём остановился? Ага, на дереве, которое нахально торчит перед носом. Как говорил мой незабвенный преподаватель высшей математики, когда ему было лень "брать" интегралы, ибо этот "увлекательный" процесс мог занять полпары: "В результате элементарных преобразований, получаем..." После этих слов он смело писал на доске ответ.

Итак, в результате элементарных преобразований, получается, что я врезался в дерево. Железная логика. Только откуда оно взялось?

— Дитрих, как ты? — зазудел голос над ухом.

Я что, не один здесь болезный, ещё и Дитрих какой-то имеется? Выходит, кроме меня тут ещё и иностранцы появились. Странно, Лёха вроде дел с забугорьем не вёл. Хватит задавать вопросы, пора получать ответы.

Сразу подняться на ноги не удалось, путь к человеку прямоходящему лежал через стандартные детские четвереньки. Кто-то подхватил за плечи, помог распрямиться.

Я увидел взволнованное лицо молодого парнишки, совсем ещё сопляка. Он смотрел на меня если не с ужасом, так с испугом точно.

— Дитрих, я думал, ты умер.

— Насчёт Дитриха не знаю, а я вроде живой, — сказал я и едва не умер на самом деле.

Мало того, что мы стояли в лесу, так ещё на нас двоих были клоунские прикиды: толстая непонятная хламида коричневого цвета с манжетами навыпуск, кожаные штаны вроде рокерских, заправленные в один из предметов женского гардероба — высоченные сапоги-ботфорты со шпорами. Голову паренька украшала шляпа с перьями. Другая, очевидно, принадлежала мне. Она валялась неподалёку в ворохе листьев.

Если бы Лёха меня увидел — даже не знаю, за кого принял бы. За педика или пациента славного заведения имени Кащенко.

Неподалёку стояла осёдланная лошадь. Флегматично щипала травку, не обращая на нас ни малейшего внимания. Ну, хоть она, кажется, нормальная.

Ничего не понимаю. Предположим, я сплю, однако разве бывают сны такими детальными? Есть ещё вариант — действительно крыша поехала.

Мне довелось жить неподалёку от психоневрологического интерната, в котором мама работала бухгалтером. Психи преспокойно бродили, где заблагорассудится, бывали и у нас дома. Я тогда много чего насмотрелся. Один, по фамилии Камагин, изображал машину, держался руками за воображаемый руль, переключал передачи, крутил настройку "радиоприёмника". Другой, какой-то казах с труднопроизносимой фамилией, перетаскивал тонны металлолома с места на место, мог за один присест выдуть три литра чая, сладчайшего до слипания... э... известной части организма.

Да нет, для сумасшедшего мои мысли чересчур рациональные. Хотя сбрасывать эту версию со счетов не буду. Попробую разобраться с помощью настойчивого молодого человека.

— Слушайте, юноша, скажите, кто вы и что мы тут собственно делаем?

— Дитрих, не узнаёшь меня?

Клянусь зарплатой за месяц, парень едва не заплакал. Какие мы чувствительные!

— Во-первых, я не Дитрих, во-вторых, мы с вами впервые видимся, молодой человек.

— Что я скажу тёте Эльзе! — юноша всплеснул руками. — Неужели ты не помнишь меня, твоего кузена Карла?

Насколько помню, кузен — это двоюродный брат, и что знаю наверняка, никаких Карлов в нашем роду не водилось. Сергеи, Владимиры, Анатолии имеются, спорить не стану. Хотя смутно припоминаю, как в детстве бабушка рассказывала семейное предание, больше похожее на сказку: мол, давние предки по её линии когда-то переехали из Германии, постепенно обрусели, потеряли связь с бывшей родиной. Если это правда, выходит — в обе мировых войны одни мои родственники воевали с другими.

Нет, слишком невероятно. Произошло недоразумение, сейчас разберёмся.

— Какого ещё Карла?

— Барона... — начал он, но я ехидно прервал его:

— Мюнхгаузена, да?

— Да нет же, барона Карла фон Брауна, вашего кузена.

— Извини, парень, хочется считать себя бароном — считай на здоровье, только санитарам не рассказывай. Не знаком я ни с какими фон-баронами и знать их не хочу.

Парня это мое высказывание так огорошило, что он резко перешёл на "вы":

— Как же так, Дитрих?! Почему вы говорите такие страшные слова и открещиваетесь от титула, принадлежащего вам по праву? Вы же сами барон! Барон Дитрих фон Гофен.

Вот что я называю словом "приехали".

Глава 3

Я сказал "приехали". Ха! Ещё хуже: только что до меня дошло — мы с Карлом общаемся на чистом немецком языке. И в том, что я сразу не обратил внимания, нет ничего странного, для меня немецкий — как родной: я в инязе специализировался на "дойче", а потом в армии, будучи военным переводчиком, успел хорошо напрактиковаться, когда переводил генералам статьи из зарубежных журналов и сопровождал натовских чиновников, совершавших вояж по рассекреченным во времена Горбачёва и Ельцина военным объектам. Дела тогда такие творились, скажу вам — мама не горюй, сдали наши все военные секреты, какие только можно.

Потом дошло и другое: речь Карла вроде и понятна, но, с другой стороны, полна непривычных оборотов, пахло от которых нафталином и прабабушкиным сундуком. Смысл многих высказываний можно разве что угадать. И фразы он строил своеобразно, в высоком "штиле", с пиететом.

— Ладно, уговорил, я барон Дитрих как его там. Только объясни, что со мной происходит и где мы, собственно, находимся?

— Проще ответить на второй вопрос, чем на первый. Думаю, мы неподалёку от Санкт-Петербурга, столицы варварской Московии.

— России, — машинально поправил я.

Как-никак за плечами нехилая практика общения на форумах с разного рода "оранжевыми". Риторика как раз в их духе. Не удивлюсь, если Карл ещё что-нибудь про "кацапов" завернёт. Впрочем, у меня со времён форумных баталий давно иммунитет к таким вещам образовался.

Но Карл оказался из другого теста.

— России, — легко согласился он. — Если офицер, которого мы повстречали в трактире, не обманул, до Петербурга часа два езды. Но не в нашем случае. У нас осталась одна лошадь на двоих, — пояснил юноша.

— Почему?

— Из-за твоего ослиного упрямства, дорогой кузен. Мы с твоей матушкой уговаривали в один голос не брать из конюшни Адлера, заменить любой другой лошадью. Но ты был непреклонен. В результате, когда до окончания путешествия осталось совсем немного, Адлер испугался выстрела и сбросил тебя из седла. Ты упал и ударился головой. Знаешь, мне показалось, что ты умер.

— С чего ты решил?

— Ты перестал дышать, я страшно испугался, но потом твоё тело будто молнией поразило, оно забилось в конвульсиях. Ты очнулся, но я почему-то не узнаю тебя, Дитрих. Ты очень странный. Я боюсь за твоё душевное равновесие.

— Странный... Может и так. Падение с лошади бесследно не проходит. Не переживай, до свадьбы заживёт.

— Но ты ничего не помнишь...

— Я же сказал: это пройдёт, — с нажимом сказал я.

Вот приставучий!

— Точно? — с надеждой спросил юноша.

— Даже в голову не бери, — заверил я.

— Если так считаешь, пришла пора узнать, кто стрелял и испугал Адлера.

— Охотники, наверное, — предположил я.

— Русская императрица запретила бить дичь на расстоянии тридцать вёрст вокруг Петербурга. С браконьерами поступают строго. Значит, это не охотники. Если отряхнёшь грязь и поспешишь, успеем разобраться, в чём дело. Вдруг кому-то нужна помощь?

О времена, о нравы. Я успел привыкнуть, что при звуке выстрелов люди прячутся по щелям как тараканы. Более того, если вас зажмут в подворотне, ни в коем случае не кричите: "Грабят!", а то помощи ни в жизнь не дождётесь. Гарантированный способ получить подмогу — завопить что есть мочи: "Пожар!" А этот сопливый юнец готов прямо сейчас ринуться неизвестно куда, сломя голову.