Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Вопрос терминологии, если позволите?

Пот уже заливал мне глаза. Впервые с тех пор, как я покинул Берген, в моей каюте не было невыносимо холодно. Я прервал работу и снова поправил волосы и пенсне.

— Конечно, миледи Косайл.

— Ла бихилья... — сказал Рамос с ноткой растущего беспокойства. — Ла бихилья! Ла бихилья... де...

— Относительно процедуры, которую вы применяете. — Миледи Косайл все еще держала пальцы домиком, постукивая кончиками по губам в перерывах между произнесением слов. У нее были идеальные губы, подумал я. Даже кисть Гейнсборо не смогла бы передать их полноту. — Я сталкивалась с термином "трепанация", а также с термином "трепинация". Как вы полагаете, эти две формы этимологически связаны?

Я возобновил свои занятия. — Не могу сказать, что придавал этому вопросу большое значение.

— Но все же... могли бы вы предположить?

— Полагаю, мог бы.

Даже когда мои глаза были прикованы к месту операции, я все равно заметил радостную реакцию миледи Косайл на мой ответ. Она подскочила вперед, радостно захлопала в ладоши, ее перья весело подпрыгнули, прежде чем она снова сцепила пальцы.

— Тогда вы ошибаетесь, доктор Коуд! Эти две формы этимологически совершенно различны! Я удивлена, что вы не знали об этом.

Я продолжил свою работу.

— Пожалуйста, просветите нас, миледи.

Рамос сказал: — Тресе... синко. Тресе... синко! Ла бихилья де пьедра! Ла бихилья!!

— Трепанация происходит от trepanon, которое, в свою очередь, происходит от греческого trupanon, что означает инструмент для сверления отверстий. Трепинация — или trephine — происходит от латинского, в частности, tre fines, или три конца. Был ли последний термин впервые введен Фабрициусом аб Аквапеденте или Джоном Вудоллом столетием позже, это вопрос, который еще предстоит решить.

Я оторвался от своей работы и кивнул. — Спасибо, миледи. Я уверен, что все мы очень просвещенные люди.

— Не обращай внимания на просвещение, — сказал Топольский, наклоняясь очень близко к буровой площадке. Русский был плотным, с большим животом, мужчиной лет сорока, с широким лицом херувима, плотно обрамленным густой курчавой бородой, бакенбардами и челкой. У него были искрящиеся, пытливые, веселые глаза, которые должны были свидетельствовать о приятном характере, к сожалению, отсутствующем у этого человека. — Выживет ли он? Нам нужен этот грубиян, Коуд! Наша экспедиция не может продолжаться без него! Может, он и не очень образован, и его манеры больше напоминают манеры жителя Нового Света, чем Старого, но кто из нас разбирается в размещении пороха так, как коронель?

— Полностью согласен, — сказал я. — И если вы так дорожите им, как говорите, то могли бы воздержаться от попадания слюны на место ранения?

Топольский выругался на меня по-русски, его губы были почти скрыты за густой бородой, которая была такой же пышной и ухоженной, как у Рамоса. Его волосы блестели и слегка пахли душистыми маслами. Вернув себе часть своего обычного самообладания, он продолжил: — Ваша репутация удовлетворительна, Коуд. Я только хотел бы, чтобы сейчас не было времени подвергать ее серьезному испытанию.

— По моему опыту, мастер, серьезные несчастные случаи редко происходят в удобное для вас время. — Внезапно я почувствовал, что сопротивление скобы уменьшилось, когда я просверлил последний, похожий на щепку слой кости. Перед моим мысленным взором возникла картина: острие бура проникает сквозь толщу льда в темную воду под ним. Лед — как кость, вода — как твердая оболочка и мозг. — Мы закончили. Мастер, не могли бы вы помочь: вот это маленькое приспособление, похожее на ложечку для сахара? Я должен извлечь им обломок кости. Если бы у меня было больше времени, я, возможно, попытался бы сформировать костно-пластический лоскут, но... — Оставив свой комментарий, я убрал скобу и сжал в кулаке инструмент, который передал мне Топольский. К моему огромному облегчению, кусочек кости размером с монету легко отодвинулся, а вместе с ним произошло немедленное отхождение густой, липкой крови из сильной эпидуральной гематомы.

— Это как малиновое варенье, доктор! — взволнованно заявил Мортлок.

Я улыбнулся ему. — Но, возможно, немного менее аппетитное, даже с лучшим хлебом и маслом, которые готовила ваша мама. — Я с минуту наблюдал за Рамосом, пока не убедился, что его страдания заметно уменьшились. — Это должно сработать, — заявил я. — В любом случае, это все, что я могу сделать. Проникновение под твердую мозговую оболочку убьет его. Медицина сделала все, что могла, джентльмены, — дальнейшая судьба Рамоса зависит от его бога.

— Его бог, — презрительно пробормотал Топольский. — Можете ли вы представить себе такое униженное божество? Наполовину папистский кошмар, наполовину дикость инков, доставшаяся ему от матери. — Морщинки от смеха прорезали кожу вокруг его глаз и рта, как это бывало, когда он был доволен замечанием, которое произнес или собирался произнести. — Рискну предположить, что лучше вообще не иметь никакого бога!

Кровотечение ослабевало. Я не думал, что отток крови из-под черепа продолжится надолго, хотя, вероятно, пройдет много часов или дней, прежде чем мы сможем быть уверены в выживании пациента. Еще больше времени прошло бы, прежде чем мы узнаем, что Рамос полностью поправится. Я не был столь оптимистичен, поскольку видел и читал о продолжительном воздействии сотрясения мозга и других заболеваний головного мозга на здоровых в остальном людей. Если бы от того времени у него остались только физические шрамы, ему бы повезло.

— Вы не могли бы вставить этот обломок кости обратно ему в голову, доктор?

— Нет, Мортлок, это только привело бы к инфицированию. Но отверстие настолько маленькое, насколько я смог его сделать. Когда буду уверен, что давление ослабло, то зашью рану швами. — Непрошеные образы из моего повторяющегося сна всплыли в памяти: каменный коридор, капюшон на мне, мое собственное лицо, превращенное в пустой череп. Я отогнал их, как человек отгоняет кислый привкус. — Я думаю, что коронель будет считать, что ему повезло пережить этот день, даже если придется жить со слабым местом на затылке.

— Похвальные усилия, — сказала миледи Косайл. Она была одета во все желтое, на голове у нее была шляпа с короткими полями, которая, казалось, была сделана из желтых перьев. — Возможно, в конце концов, есть что сказать о наших провинциальных медицинских школах.

— Я обязательно передам вашу оценку моим преподавателям в Плимуте. Также благодарю вас за урок этимологии, который был как нельзя более своевременным. Я правильно понял? Иногда забываю, что из них имеет отношение к словам, а что — к насекомым.

Она покровительственно улыбнулась. — В кои-то веки вы правы.

— Я все равно считаю, что он был бы в хорошей форме, если бы немного отдохнул, — пожаловался Топольский, разглядывая теперь уже гораздо более спокойную фигуру на моем столе. Рамос все еще что-то бормотал, но теперь слова вылетали из него как-то сонно и без всякого выражения внутреннего смятения. — Тресе... синко. Ла бихилья де пьедра.

— Без этого вмешательства он был бы мертв в течение часа, мастер. Теперь у него есть шанс побороться.

— Хорошо. Тогда, если вы закончили свою адскую распиловку, я полагаю, могу попросить капитана возобновить наше продвижение на север?

— Я далек от того, чтобы вмешиваться в приоритеты экспедиции, мастер. Осмелюсь поинтересоваться: как далеко мы зайдем в глубь льдов, прежде чем откажемся от вашей затеи?

— Займитесь зельями, доктор, а работу по открытию оставьте тем из нас, у кого есть для этого воображение.

— С удовольствием займусь этим.

Топольский и миледи Косайл удалились. Я сказал мичманам, что они оказали нам большую помощь, но теперь могут приступать к своим обязанностям. Поскольку "Деметра", несомненно, собиралась снова и снова разворачиваться, направляясь зигзагами на север, я предположил, что они понадобятся на палубе, чтобы помочь в великом слаженном танце канатов и парусов, который приводил нас в движение.

Мортлок задержался, когда остальные трое ушли.

— У меня сейчас выходной, доктор, так что, если вы хотите, чтобы кто-нибудь посидел с коронелем и присмотрел за ним, я буду более чем готов.

— Это очень любезно с вашей стороны, Мортлок.

Его взгляд упал на безмятежного гиганта, все еще привязанного к столу. — Он тихий, задумчивый парень, не так ли? Люди говорили, что он с самого начала держался особняком, как будто был лучше всех нас. Возможно, так оно и есть. Но из всех, кто пришел с мастером Топольским, я думаю, он мне нравится больше всех.

— Осмелюсь предположить, что наши мнения не совсем совпадают.

Мортлок изобразил на лице легкую улыбку. — Это ваш способ сказать, что вы согласны со мной, доктор, но не можете открыто сказать об этом?

Я обдумывал свой ответ, пока чистил и упаковывал части трепанационного бандажа.

— Вы имеете на это право, как сказала бы миледи Косайл. А теперь не поможете ли вы мне перевернуть коронеля? Думаю, ему будет удобнее лежать на спине.

После того, как Мортлок помог мне, он подвинул один из моих стульев к столу и устало опустился на него, не дожидаясь приглашения. Он был примерно моего возраста и роста. На этом все существенные сходства заканчивались: Мортлок был дородным рыжеволосым йоркширцем, а я происходил из корнуоллского шахтерского рода и худощав, как гончая. Мортлок был в море с детства и пережил боевые действия, мятеж, порку, кораблекрушение и два приступа цинги. С тех пор как я поднялся на борт, меня просто мучила морская болезнь и почти постоянный страх перед неминуемой катастрофой. На мой взгляд, каждый скрип и стон корабля предвещал, что он вот-вот лопнет от носа до кормы. Я не был создан для моря, и все люди в той или иной степени это понимали. Но из всех них только Мортлок, казалось, не осуждал меня за мою неудачу.

— Что касается ее светлости, доктор, — и я не хочу высказываться не в свою очередь, — но она та еще задница, не так ли?

— Задница, Мортлок?

— Простите за мой французский, я хотел сказать.

— Все в порядке. И, по правде говоря, не вижу причин придираться к вашей оценке.

Мортлок расслабился в кресле. — Почему она все время на вас злится?

— Думаю, это просто ее манера поведения, Мортлок. Полагаю, ее воспитывали в том, что она всегда считала себя выше всех. Несомненно, жизнь укрепляла ее в этом прекрасном мнении о себе на каждом шагу, от колыбели до колледжа. У нее никогда не было ни малейшей причины разувериться в этом. Возможно, в этом даже есть доля правды. Не сомневаюсь, что она умна и хорошо воспитана.

— Я вообще не ходил в школу.

— Тогда моя точка зрения доказана. Не имея никакого образования, за исключением того скромного, что вы получили в море, вы показали себя гораздо более приятным собеседником, чем когда-либо будет миледи Косайл. Конечно, вы не так красивы на вид, не так безупречны, и не ведете себя так невыносимо... — Я оборвал ход своих мыслей, прежде чем покраснеть от его взгляда. — Но мы должны быть снисходительны. Мастер Топольский сам выбирал себе партнеров по экспедиции, и мы должны стремиться видеть ценность в каждом из них.

Мортлок откинулся на спинку стула, потянулся к полке и начал листать бумаги, которые я переложил со стола.

— Вы знали о ней до того, как попали на борт?

— Как она изо всех сил старается мне напомнить, я провинциальный хирург из западной части страны, в то время как миледи Косайл вращается в интеллектуальных и академических кругах Лондона с хорошими связями. Мне сообщили, что она в одинаково приятных отношениях как с такими людьми, как Байрон, так и с такими, как Дэви. Осмелюсь заметить, наши сферы деятельности не слишком пересекаются.

— Сначала это круги, потом сферы. Решайтесь, доктор! — Он почесал грубую красную кожу на затылке. — Я просто не понимаю, почему она все время стремится вас уколоть. Как будто вы обидели ее в прошлой жизни!

— Я тоже в недоумении, Мортлок, — устало сказал я. — Могу только предположить, что миледи Косайл считает своей выгодной миссией время от времени улучшать жизнь другой души. К сожалению, на время этой экспедиции я являюсь объектом этого несомненного альтруизма. Но хватит о нашей грозной этимологине. — Я сердито посмотрел на него, пока он продолжал рыться в моих бумагах. — Могу я чем-то помочь, или вам вполне удобно самостоятельно копаться в моих записях?

— Нет, с вами все в порядке, доктор. Видите ли, я просто надеялся опередить других.

Это была моя вина. Когда Мортлок пришел ко мне со своим нарывом, я позволил ему расспросить меня о том, как продвигается работа над рукописью, и в конце концов даже позволил ему просмотреть пару следующих глав, чтобы оценить его мнение по одному или двум проблемным моментам повествования. Это был мой способ отвлечь его от мыслей о том, как с ним обращаются. Но Мортлок, будучи человеком открытым и доверчивым, воспринял это как разрешение относиться к моим бумагам как к своим собственным.

— Я думаю, что, возможно, нам следует подвести черту под этим рассказом.

Мортлок поднял глаза, пораженный так, словно только что прочитал свой смертный приговор. — Вы не можете этого сделать, доктор Коуд! Будет... ну, не буду говорить "мятеж", потому что это нехорошее слово на любом корабле, даже на таком каперском, как "Деметра", но будут беспорядки, если мичманы не услышат следующую часть!

— Вы нашли именно то слово, которое вам нужно. Но, конечно, мичманы ничего об этом не слышали. Вы единственный человек такого ранга, который оказался за капитанским столом.

Мортлок почесал уменьшающуюся опухоль на своем бывшем нарыве. — Это не совсем так. Надеюсь, вы не возражаете, но я запомнил отрывки из этого, по крайней мере, настолько, насколько смог, а потом просмотрю их еще раз, когда буду внизу. — Он заерзал на стуле, как любой мальчишка, которого вызвали к директору школы. — Я не имел в виду ничего плохого, но многие люди там, внизу, не умеют ни читать, ни писать, и истории отвлекают их от дел. Я попробовал на них "Путешествия Гулливера", но они сказали, что ваша история им понравилась больше, так что я продолжил.

— Понятно. — Я помолчал несколько секунд, не только из-за того, что мне доставляло удовольствие наблюдать за смущением Мортлока. — Вы говорите, они находят в этом какой-то интерес?

— О, да. — Мортлок нетерпеливо наклонился ко мне. — Особенно та часть, где говорится о корабле с паром в брюхе!

— Корабль, приводимый в движение паром, — это не более чем логическое продолжение современных разработок.

— И то, к чему плывут люди, — вы не можете оставить их в неизвестности, что это такое, доктор!

— Хотел бы я, чтобы этот вопрос был полностью разрешен в моем собственном сознании, Мортлок. Боюсь, что это не совсем так. Когда я читаю отрывок в капитанской каюте, он редко отстает более чем на главу или две в моем собственном процессе сочинения. — Я указал на бумаги, которые он держал в руках. — В этом-то и заключается трудность. Между нами говоря, я теряюсь в догадках о направлении повествования.