День не задался...

— Я этого разгильдяя знаю с 40-го года! У него вечно что-нибудь не так, как у людей! То заблудится, то напьётся, то драку устроит, то самолёт поломает!

— Он у меня в полку с августа 41-го. Я его командиром 13-й эскадрильи поставил, и не за красивые глаза. У него больше всех сбитых на всем Ленинградском фронте, и самые маленькие потери: с сентября эскадрилья потеряла только одного человека и два самолёта. Ты что ж творишь? Не успел полк принять, а уже раздербанил лучшую эскадрилью полка?

— Но он же под следствием был! Как я могу ему доверять?

— Ты вот это читал? — Романенко сунул ему в лицо постановление Особого Отдела об остановке следствия. — Мало ли что на фронте может произойти. Не помнит он ничего, что было до 21 июля 41 года. Отца с матерью не помнит, но летает и бьёт фашистов. Не знаю как тебе, а мне этого достаточно.

Тут в штаб вошла в полном составе моя бывшая эскадрилья. Стоят, прислушиваются к разговору. Романенко повернулся к ним:

— А вы чего сюда припёрлись?

— Из-за командира! — сказал Макеев. — Командир вернулся, а его во вторую перевели. Просим вернуть нам командира. Несправедливо это!

— Слышишь, Борис Иванович, что люди говорят?

Крупное лицо Михайлова было красным, глаза упрямо смотрели куда-то в сторону, кулаки сжимались и разжимались. Он вступил в должность три дня назад, ещё не был гвардейцем. Все знали, что у него один сбитый с потерей собственного самолёта.

— Что молчишь, подполковник? — продолжил Романенко, — Сказать нечего? Не с того ты начал! Радоваться должен, что такой человек в полк вернулся! Верни ему и должность, и самолёт. Это мой приказ. А ты, Павел Петрович, зла на командира не держи, и оденься по форме. Звание старший лейтенант тебе присвоили перед самым арестом, но не объявляли из-за этого. Всё, товарищи командиры, концерт окончен! Все в полк!

Вышли из штаба бригады, Михайлов сел в эмку и уехал, не сказав ни слова. И никого с собой не взял. Не вежливо. Меня обступили мои друзья.

— Всё в порядке, командир! Главное, мы снова вместе.

Примораживало, я был в тонкой шинелишке, с чужого плеча, как назло ни одной машины в сторону Толбухина. Пока шли, слегка подморозил пальцы на ногах. По приходу ребята пошли выселять нового начальника связи из моёй землянки, а я пошёл получать лётное обмундирование. Начальник вещевой службы расщедрился и выдал мне английский комбинезон с подогревом, новые отличные собачьи унты, новый шлемофон, отличной выделки куртку и, хитро подмигнув, новенький полушубок.

— Людочке отдайте! Как раз по ней, длинный. Специально для неё доставал. Пусть ко мне сегодня заскочит, распишется, мы тут ей ещё кое-что приготовили. Но, это — лично вручим.

Все в полку знали причину перевода Людмилы в полк, что она в интересном положении, поэтому очень берегли её. Семьи почти у всех находились в эвакуации, поэтому она стала всеобщей любимицей.

Краснофлотец помог донести всё до землянки. Я сходил во вторую, забрал вещмешок, когда вернулся, в землянке сидел командир полка. На столе стояла бутылка водки и два стакана. Я достал из вещмешка банку тушёнки и хлеб.

— Я извиниться пришёл, Титов. Ты у меня в эскадрилье был, в пятом полку. Я не знал, что ты так изменился. Правда ничего не помнишь?

— Правда, даже как маму зовут, где родился, что было до контузии.

— Круто! — Он разлил водку в два стакана. Чокнулись, выпили, закусили. — А это даже хорошо, что так случилось, Павел! Жизнь с чистого листа, и ты её хорошо начал. В пятом полку ты был не на очень хорошем счету. Ладно, кто старое помянет... Завтра перелетаете на Сескар. Там немцы и финны зачастили посылать разведку. Что-то готовят.

— Там же на складах нет ничего для ЛаГГов, там же всё время 'Ишаки' стояли.

— Хорошо, что напомнил! Перебросим на Дугласе. Впрочем, отправлю 3-ю, Голубева. А ты здесь посидишь.

— Здесь делать нечего, товарищ командир. А вот в Борисовой Гриве много работы. Вот туда я бы с удовольствием перелетел. Мы там базировались осенью.

— Там со снегоукладчиком проблема. Но надо подумать. Здесь, действительно, тихо очень. Поговорю с Романенко. — На том и расстались, крепко пожав друг другу руки.

Немцы из-за сильных морозов резко снизили свою активность, но довольно регулярно бомбили и обстреливали 'Дорогу Жизни'. Но действовали малыми группами, видимо, трудно было запускать двигатели. Бригада и полк потеряли много самолётов и много лётчиков, особенно в июле 41-го. Единственное пополнение в 9 человек нашей эскадрильи и 13 самолётов. Старенькие 'ишачки', составляющие основную часть бригады выработали полностью свой ресурс. 'Мотыли' постоянно что-то ремонтировали, денно и нощно, но техника всё равно выходила из строя. В феврале погиб Тихоня, Тихон Забойкин. Срезало мотор на малой высоте. Поэтому Романенко принял решение перевести мою эскадрилью на Выстав. Наконец появилась настоящая работа. За это время я успел выбить 'РУС', и посадил за него Людмилу. Мы стали контролировать всю 'Дорогу Жизни'. Начали встречать немцев и финнов задолго до того, как они могли приблизиться к 'Дороге'. Эффективность работы эскадрильи резко возросла. Я, до переноса, почитывал про 'попаданцев', все они обязательно попадали к Сталину или Берия, и страшно развивали страну, налево и направо раздавая указания вождю народов. Мне выпала другая судьба, я просто делал то, что хорошо умел делать: в прошлой жизни, я — генерал-лейтенант ВВС СССР, четыре войны за плечами, больше 40 000 часов налёта, лётчик-снайпер, то, что последнее время занимался компьютерами, так это потому, что присягать козлу Борьке отказался. За три месяца боёв над Ладогой эскадрилья сбила 50 самолётов противника, потеряв три машины и двух человек. В апреле меня вызвали в Ленинград, и я стал ГСС. Но и наши ЛаГГи выработали свой ресурс и нуждались в ремонте. Мы перелетели в Кронштадт и начали менять двигатели, нам повезло и, вместо М-105, нам устанавливали М-105ФП, с небольшой переделкой моторамы. А вместо ШВАК, ставили новую ВЯ. Собирались снять БС, но я настоял, чтобы оставили. С такими самолётами уже можно воевать! Но и немцы не дремали. За зиму мы основательно подвыбили 109Е, и они пересели на 'фридрихов'. Они по-прежнему диктовали нам оборонительную тактику, но мы, применяя эшелонирование по высоте, и пользуясь локатором, успевали создавать численное превосходство. По весне интенсивность боёв ещё упала, так как немцы забрали всю авиацию на юг, оставив под Ленинградом совсем незначительные силы. Нас опять перебросили на правый берег к 'Невскому пятачку'. Основной задачей стала штурмовка. Немцы закопались и создали мощную укреплённую оборону на левом берегу. Эффективность такого применения истребителей была равна нулю или что-то вроде этого. Но, приказ есть приказ, я запросил в ВВС флота РС-132, и мы стали летать увешанные ими, как ёлки. Как только подсохло, Волховский фронт начал попытки прорыва блокады. Я запросил на флоте пальмовое масло. Удивительно, но нашлось 20 тонн прокисшего прогорклого масла, с запрещением использования в качестве пищевого продукта. И довольно большое количество подвесных баков от старых Р-5: здоровенных на 250 литров. Смешав бензин с этим маслом, я подвесил эти баки под крылья. В носовую часть вогнал ампулу КС. Получилась напалмовая бомба. Выливной прибор, конечно, лучше, но делать его долго и муторно. Взлетели вдвоём, с Иваном. Заходим над Синявино. Полого пикирую и с высоты 300 метров по очереди сбрасываю баки. Иван сзади визуально контролирует полёт баков и результат. Я разворачиваюсь и вижу два довольно больших очага пламени в первой линии траншей. В наушниках раздался удивлённый голос корректировщика 4 армии:

— Чем это вы их? А повторить?

— Пока нечем, завтра прилетим.

Когда сели, на аэродроме было полно начальства.

— Чем бомбили? — показывают они на дымы.

— Сгущённым бензином. — и показываю им напалм. Самохин тронул пальцем напалм, я не успел его остановить. Бензин прилип к пальцу, его попытка снять или стряхнуть не удалась.

— Только бензином оттирается, товарищ генерал-майор. А у немцев все укрепления деревянные. И торфяник, он столько дыму даёт, что мама не горюй. И ещё, товарищ генерал, у химиков должны быть выливные приборы. С высоты 50-100 метров его можно лить горящим.

Флот готовился к десанту в Ивановском, и такая вещь была крайне необходима. Сразу подключились флотские и армейские химики, работа завертелась. Выливные приборы ставили на По-2, 'ночники' устраивали прожарки немцам каждую ночь. В итоге, на фронте По-2 начали называть 'вошебойками'. Начавшиеся массовые торфяные пожары подняли такой дым, что немцы были вынуждены уйти из Мги и Синявино, от угарного газа не спасают никакие противогазы. В июле 4 и 54 армии перешли в наступление, деблокировали 2-ю ударную армию и сняли полную блокаду Ленинграда. Немцы закрепились левом берегу реки Тосно, а у Ленинграда появилась полноценная связь с Большой Землёй. Удивительно, но меня не забыли в суматохе событий. Эскадрилью преобразовали в обратно 13 гвардейскую отдельную истребительную эскадрилью ВВС КБФ. Мы охраняли от налётов железнодорожный мост через Неву. В июле мы получили новенькие Р-39. Мне, через звание, бросили майора и наградили второй звездой Героя. Я стал вторым дважды Героем в Союзе за время войны, месяц назад такое звание, посмертно, получил тоже морской лётчик подполковник Сафонов.

'Аэрокобра' всем понравилась. В первую очередь, мощностью вооружения, отличной радиостанцией, довольно большой высотностью, отличным обзором. В августе на земле начались тяжёлые бои, немцы стремились вернуть утерянные позиции, притащили большое количество авиации, и попытались сбросить нас с неба. Но это не 41 год! Ни 'Фридрих', ни 'Фоккер' с Аэрокоброй рядом не стояли. Можно драться, в массовой свалке мы сильнее. А 37-мм пушка разваливает любой бомбер! РУС-2 и хороший оператор всегда даст более выгодную позицию для атаки.

В августе у меня появился сын. Людмила жила в Ленинграде, на площади Репина. Ещё в марте она получила звание младшего лейтенанта, вместе с удостоверением оператора-радиометриста. Поэтому за неё можно не волноваться. Она в декретном отпуске и вернётся в нашу эскадрилью. Во всяком случае, мне так обещали.

Кроме аэрокобр, пришли устаревшие харрикейны, их прозвали 'зажигалками', довольно удачные Р-40 'Киттихаук', они могли нести торпеды и применялись как торпедоносцы. Но разгром каравана PQ-17 ставил жирный крест на надеждах пополнять авиацию за счёт союзников. Поэтому 4 ГИАП по-прежнему на 75% вооружён И-16. Но, начали приходить двигатели со складского хранения, машины ожили. Немцы завязли в боях у реки Тосно. Их позиции были досягаемы для флотской артиллерии. Поставки стали с Большой Земли позволили увеличить выпуск тяжелых и средних танков, заработали на полную мощь Обуховский и Ижорский заводы. В конце августа немцы выдохлись и прекратили атаки, но заработала их тяжёлая артиллерия, привезённая из-под Севастополя. А на юге гремела Сталинградская битва.

Я собрал эскадрилью и пригласил бывшего военкома Лукьянова, недавно переведённого от нас в 3-й ГИАП комиссаром полка. Я поднял вопрос о том, что судьба войны решается сейчас под Сталинградом, и что я хочу просить командование откомандировать нас на Сталинградский фронт. Но перед этим хочу узнать мнение личного состава.

— Командир, нашел, о чём спрашивать! Куда ты, туда и мы.

Лукьянов оформил обращение лётчиков, с ним мы поехали к Самохину. Он прочёл обращение.

— Вас же заберут, совсем!

— Если оформить это как командировку, то нет.

Самохин позвонил Трибуцу, тот связался со Ставкой, в 8 армии Хрюкина был огромный некомплект, в его адрес направили даже 434 полк РГК на новейших Як-7б. У меня переспросили: есть ли у нас подвесные баки и дали добро на перелёт в поселок Сталино.

— Двадцатый! Бомбёры — наши, твои — истребители!

— Вас понял, четвёртый! У меня двадцать минут по топливу!

— Понял! Коса, коса, я четвертый!

— Слушаю, четвёртый.

— Есть возможность нарастить силы через 15 минут? Вопрос!

— Сделаем!

— Двадцатый! Спокойно работай и отходи! Первый, вали ведущего первой! Второй, третий! Правого и левого, соответственно. Я работаю по четвёртой.

— Первый понял!

— Второй понял!

— Третий понял!

— Всей тринадцатой! Пропустить вперёд двадцадку!

Уменьшаем обороты, Яки проскакивают вперёд. Их много, больше двадцати. И мы выше немцев. Немцы, форсируя моторы, начинают тянуться к Якам.

— Двадцатый! Атакуй!

— Выполняю!

В эфире сплошной гвалт, крики, команды, ругань. Проходим над бомбёрами. В первой волне — Юнкерсы-88.

— Тринадцатая! Атака! — и сваливаюсь налево вниз. Переключаю оружие на одну гашетку. Юнкерс в прицеле, залп, иммельман. Повторяю атаку, но ведущего уже нет. Залп, и снова ухожу на боевой разворот.

— Первый, второй, третий, Сбор!

— Сбор, командир!

— Берём следующие девятки! Я добиваю оставшихся! Внимательнее за хвостами!

— Поняли. Работаем!

С восточной стороны появились точки, видимо — смена. Ниже нас дикая свалка 40 истребителей. Я разделил 4-е звено, и мы выбиваем оставшихся бомбёров в первых девятках. 4-ая девятка сбросила бомбы и с пикированием развернулась назад, иду к третьей, Витя Парамонов атакует второе.

— Четвёртый, Мессер сзади!

— Вижу! Иван, оттянись!

Внимательно слежу за мессером, но успеваю дать очередь по Юнкерсу. Он взрывается. Падают ещё два соседних, девятка сбрасывает бомбы. Опускаю нос и даю форсаж. Мессер не отстаёт, но скорость сближения резко упала. Косая петля на форсаже, в верхней точке выключаю форсаж, смотрю назад. Мессер потянул за мной, Иван у него сзади. Он чуть подстроился и дал короткую из всех стволов. У 'Месса' отвалились крылья.

— Ваня! С походом!

— Спасибо, командир!

— Идём к первой!

— Понял, прикрываю.

Заставив первую девятку отбомбиться по собственным войскам, даю команду 'сбор'. Не очень довольные ребята трёх первых звеньев вяло откликнулись.

— Тринадцатая! У нас 4 минуты по топливу. Поторапливайтесь! Отходим!

— Отходим, командир!

Бой с истребителями внизу продолжается. Есть ещё немного патронов, но топлива маловато. Докладываю 'Косе', прошу подкрепления.

— Через 15 минут будет в районе. Четвёртый, Вам отход!

— Выполняю!

— Постой! С тобой познакомиться хотят.

Идут Сталин, Молотов и Хрущёв. Маленький Хрущёв, он мне едва до подбородка достает, что-то рассказывает, перемежая рассказ матом. Остановились напротив меня.

— Майор Титов, командир 14-го гвардейского истребительного полка ВВС КБФ.

— Здравствуйте, товарищ Титов.

— Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий.

Сталин с интересом рассматривал награды у меня на груди.

— За что? — показал он на первую звезду.

— За прикрытие 'дороги жизни' зимой 41-42 года, 4 гвардейский полк, вторая — за деблокаду Ленинграда летом 42 года, 13 отдельная авиаэскадрилья.

— А за Сталинград?

— Орден 'Александра Невского', только что вручили.

Сталин удивлённо посмотрел на Хрюкина и Хрущёва.