Текущее продолжение

От Валюши первое письмо не очень-то обрадовало. Нет, у нее самой все в порядке, тьфу три раза через левое плечо. Устроилась пока у известной мне Надежды. На четвертом курсе университета восстановилась, хотя наверстывать придется очень много. К студентам-фронтовикам относятся с пониманием — с дополнительными консультациями, сдачей и пересдачей зачетов и экзаменов идут навстречу. А вот по насущному вопросу — это дело далекого будущего. Пока трудится маленькая группа, куда и ее включили. Готовят необходимые обоснования для расширения масштаба работ. Любит, очень скучает.

То есть мои надежды получить управляемые ракеты "воздух-воздух" в течение года-двух — беспочвенные фантазии. Ошиблась Валенька в своей оценке идеи — с кем не бывает? В любом случае хорошо — жена от фронта подальше. Подумал, почесал затылок и понял — все, что можно создать в соответствии с сегодняшними достижениями науки и техники с учетом текущей военно-экономической обстановки и без меня делается. В чем-то фашисты нас обгоняют, в определенных областях, как например те же неуправляемые эресы, Советский Союз германцев делает. Особо помочь своей стране инновациями — слово-то, какое мудреное! — я не могу. Вывод? Надо не фантазировать, а бить врага на своем месте. Вот могу машину чувствовать в воздухе и совсем чуть-чуть лучше других соображать во время боя, значит надо эти умения передавать другим. Самому драться и салаг учить как можно лучше.

А с другой стороны — некоторые идеи на счет этих самых инноваций все-таки присутствуют...

* * *

Голова раскалывается, как после хорошей пьянки. Странно, вроде давно уже не принимал. А когда пил, то норму свою невеликую не перебирал. И вонь эта противная... Знакомый чем-то запах. Можно даже сказать, что привычный. Потом дошло — карболкой пахнет. Госпиталь? Сбили? В упор не помню. Попытался открыть глаза. С трудом, но удалось — веки как свинцом налитые, словно виражишь с креном под девяносто градусов при запредельной перегрузке. Все вокруг серое, расплывается. Ни хрена не понять, где нахожусь. Попытался позвать кого-нибудь, но из горла только хрип через ссохнувшиеся губы удалось выдавить. Услышали — кто-то осторожно приподнял забинтованную голову — во много слоев замотана, как кочерыжка в капустные листья! — и в рот потекла живительная влага. Вырубился, несмотря на жуткую головную боль, с ощущением счастья — хорошо-то как от воды, как нырнул в нее...

В следующий раз пришел в себя, чувствуя, как кто-то аккуратно протирает тело влажным полотенцем. Голова ноет, но не так чтобы уж очень сильно. Словно под ухом гаубичная батарея от всего боезапаса решила избавиться, а отдается почему-то прямо в мою макушку. В этот раз глаза сами открылись. Младший сержант Копылова обмывает. Заметила мой взгляд, ахнула и убежала. Ну не дура ли? Холодно ведь, а она даже не подумала одеялом голого прикрыть. Примчавшийся майор медицинской службы Савушкин положение немедленно исправил. Осторожно напоил, посмотрел в мои ищущие глаза — вопросов море, но спросить почему-то не могу — и начал объяснять:

— Ничего не говори — тебе пока нельзя. Ранили тебя, парень. Если понимаешь, что говорю, мигни.

Кое-как опустил и поднял веки.

— Очень хорошо. Если тебя Колей зовут, а не Васей, тоже можешь изобразить согласие.

Он что, совсем за идиота меня принимает? Злобствующий эскулап в ранге майора? Но все-таки мигнул — с Матвей Палыча станется в дурку определить. Но, кажется, Савушкину, несмотря на явно грустный вид, моей медленной положительной реакции все-таки хватило — принялся по порядку излагать. Раненый я оказывается, как будто сам раньше уже не догадался. Пуля прошла над заголовником бронеспинки — вымахал на свою голову. Возможно трещина черепа, большая кровопотеря и явное тяжелое сотрясение головного мозга.

— Как самолет посадил в таком состоянии, совершенно не понятно, — резюмировал добрый доктор Айболит, — хоть что-нибудь помнишь?

А вот ни хрена. Куда летали? Какое задание было?

— А сейчас потерпи чуть-чуть и попробуй хоть немного бульона выпить — на одной глюкозе внутривенно долго не продержишься. Понимаю, что тошнит, но надо.

Много этой теплой жирной гадости принять внутрь не смог — чуть не вывернуло. Похоже, по ощущениям, что было уже такое и не один раз. Кое-как проглотил и вновь нырнул в блаженное отсутствие из этого мира...

— Повезло тебе, Николай, — заявил тоже что-то нерадостный Мишка Пахомов через несколько дней, когда я только начал говорить, — Савушкин сказал, что еще парой миллиметров ниже, и все, амба. А так отлежишься и постепенно в норму придешь.

— Что с машиной? — перебил я разглагольствующего друга.

— А чего с "чертовой дюжиной" сделается? Сдвижную часть фонаря заменили, от твоей крови кабину отдраили, обслужили, как положено. Стоит, тебя дожидается — комполка в тот же день запретил на ней другим летать. Именная, все-таки. А теперь его приказ никто оспорить и не осмелится.

Что-то такое в его словах мне очень не понравилось. Но сейчас важнее другое: — Письма были? — с некоторого времени очень насущный для меня вопрос.

— А как же, — хмуро, но все-таки улыбается, — четыре штуки от старшего лейтенанта Воскобойниковой.

— Давай! — и с нетерпением дрожащую руку из-под одеяла высовываю.

— Тебе по порядку? — и всовывает мне в пальцы листок, вытащенный из конверта с жирной печатью "Военной цензурой проверено".

В принципе ничего нового. Учится напряженно, работает, скучает, себя клянет, что пошла на поводу, а в результате оказалась далеко-далеко от меня. Паек с учетом, где она работает, нормальный. Денег хватает — плюс к моему денежному аттестату ей, оказывается, еще дядя Витя свой выслал.

Надо будет, как увижу подполковника Коноваленко, обязательно спасибо сказать.

Предупредила, что б не дергался и не возражал, когда Ленка Кривошеина моими вещичками займется — это Валюша сама ей отписала и попросила. Очень скучает — не предполагала, что так тяжело в разлуке будет. Ну и уверения, что любит.

А уж мне-то как без сердешной тяжко. Ведь отлично помню, как от ее ладошки на лбу легко становилось...

В следующих письмах было примерно то же самое, разве что просьбы передать многим однополчанам приветы. А вот в последнем очень много вопросов о моем здоровье, так как весточку от нашего Айболита получила с известием о ранении и обещаниями, что все будет хорошо.

Надиктовал Мишке ответное послание. В конце пару строчек сам накарябал — авось, не очень в глаза бросится, что рука дрожит. До ранения почерк не намного лучше был.

Наше эскадрилья летает по уверениям Мишки нормально. За десять дней — это я столько времени в отрубе был?! — всего одного пилота по тяжелому ранению потеряли. Это, соответственно, без учета меня. А вот самолетов наших фашисты целых три сожгли. Плохо конечно, но люди ценнее. Строго по поговорке — за одного битого...

Пару дней еще повалялся и ощутимо полегчало. Даже разрешение вставать получил от Савушкина, но только в сопровождении кого-нибудь. Шатает прилично, а в зеркало случаем взглянул и удивился — когда я так похудеть успел? Натуральный скелет. Хорошо, что жена таким не видит. Ленка форму отстиранную принесла, сразу же еще один вопрос к врачу появился. Потому что над красной полосой золотистая появилась. Красноармейцы уже давно придумали: кровь, то есть легкое ранение, и кость — тяжелое. Естественно поинтересовался, почему в госпиталь не отправили. Получил подробные разъяснения о недопустимости даже малейшего дополнительного встряхивания при таком ранении. А теперь, когда все объективные показания скорого выздоровления налицо, смысла нет — летный паек всяко лучше будет, чем госпитальный.

Такой тощий, что можно в качестве учебного пособия использовать для пересчета костей, это признаки выздоровления? Ну-ну...

* * *

Выяснилось, что так дружно все от меня скрывали — майора Варламова на следующий день после моего ранения сбили. Он еще троих фрицев в одном бою ссадил, но и сам под очередь мессера угодил. Посмертно присвоили звание Героя Советского Союза — все-таки семнадцать подтвержденных сбитых включая четырех в групповых боях. Даже подполковника дали — пенсия у Татьяны Варламовой ненамного, но больше будет. Вдову тоже вот-вот из Красной армии демобилизуют — животик уже заметный.

Повалялся еще неделю, и жутко надоело — ну шатает, но уже без палки не падаю. Вот тут-то Савушкин и огорошил — минимум два месяца ни одна медицинская комиссия меня к полетам не допустит. Да и достаточный вес — хотя бы семьдесят кагэ при моих ста восьмидесяти трех сантиметрах роста — вряд ли за это время успею набрать. Поэтому выбор у меня один из двух — или в санаторий до окончательного излечения, или к жене под бок в отпуск. В Москве же после излечения и врачебно-летную экспертную комиссию пройду. Странный у нас доктор какой-то — дураку ведь понятно, что рядом с Валюшей быстрее поправлюсь. В штабе мне бумаг всяких сопроводительных понаписали. И встречную просьбу выдвинули — Татьяну Варламову до дома сопроводить и посмотреть что там за дела с жильем, так как очень неясное письмо от родителей Ивана Анисимовича получили. Ну, от таких предложений, понятное дело, совесть не позволит отказаться, как бы я к жене не торопился. Да и комдив лично постарался — договорился с кем-то, что рейсовый дуглас якобы из-за мелкой неисправности прямо в Калинине сядет, благо крюк совсем небольшой.

Н-да, такого я еще не видел. Вроде бы всего два месяца город в оккупации был, а половину как корова языком слизала. Понятно, почему все заводы и фабрики фашисты взорвали, но дома-то зачем жечь? Как люди ту жутко морозную зиму перенесли? Непонятно. С трудом, но нашли комнатушку — ровно восемь квадратных метров — где Варламовы старшие нынче живут. В квартире одиннадцать съемщиков и десятиметровая кухня. В комнате — железная кровать с панцирной сеткой, собранная из нескольких на болтах, самодельный фанерный шкаф и кривоватая тумбочка. И окно, опять-таки фанерой заколоченное. Единственное свободное место занято буржуйкой. Как двое стариков почти пенсионного возраста в таких условиях живут? Непонятно. Было трое сыновей, а теперь только похоронки. Старшие в сорок первом погибли. Причем семьи у обоих еще под немцами, также как и Татьянины родители. Живы ли четверо внуков, неизвестно. Поэтому вдову младшего сына встретили с распростертыми объятиями. Сами на полу теперь будут спать, а невестушке кровать для проживания определили.

Ну, я Татьянин чемодан и четыре вещмешка с продуктами, что в полку снабдили — сам не понял, как доперли — по углам распихал, Варламову под руку и к военкому. Благо вылетели рано и времени еще вагон и маленькая тележка. Майор сначала документы внимательно проверил, впечатлился и усадил чай пить. В положение вошел, но помочь, увы, ничем не может — не в его власти. Посоветовал сначала в горсовет "для галочки" зайти, а оттуда прямиком в горком партии.

— Жилья катастрофически не хватает — все наскоро отремонтированные фонды идут специалистам-строителям, что производства восстанавливают, и инженерам, которые на уже запущенных предприятиях работают. А жителям, перенесшим тяготы оккупации, — и скуксился, не желая говорить. Не доверяют, значит, людям. Считают, что одни только предатели не пожелали эвакуироваться. То, что времени и возможности для бегства не у всех были, в расчет не берется.

Когда все уже было ясно, майор уважительно проводил до дверей своего невеликого кабинета. Встал, опираясь на суковатую палку — нынче что, только увечных на эту должность назначают? — и до самых дверей прохромал, пообещав, что сам чуть позже зайдет, походатайствует.

Переглянулись мы с Татьяной — она тяжело вздохнула — и пошли в горсовет. То же здание, только вход за углом. Еле прорвались — милиционеры вначале вообще пускать не хотели. Но посмотрели на наши злые лица, на шинели, погоны — у Варламовой уже и в таком виде живот заметен — и расступились. У нужного кабинета очередина. Но, надо признать, быстро двигается. Заходят люди с толикой надежды на лице и через минуту, максимум две, выходят... угрюмые. У меня внутри уже все кипит. Наша очередь подошла — перерыв неплановый на четверть часа. Потом бугай какой-то — секретарь? — все-таки запустил. Кабинетище — в футбол играть можно. Из задней двери чиновник в гражданском френче заходит — поперек себя шире, морда красная, окопался в тылу. На фронт такого бульдозером не затащишь.

Сесть нас, конечно же, несмотря на многочисленные стулья и даже большой кожаный диван не пригласили. Татьяне сразу поплохело — ясно же, что ничего мы здесь не добьемся. Но отметиться-то, перед тем как в горкомом партии идти, надо. Я вежливо начал излагать ситуацию, так мол и так... Но прерван был на полуслове:

— Федоров, убери эту ППЖ* с мальчишкой, — рявкнул чиновник появившемуся в дверях дюжему секретарю, — понаехали прошмандовки всякие. Нагуляла на фронте неизвестно от кого, а теперь дефицитный жилой фонд требуют.

Это он неправ, очень неправ! Сам не понял, как мой табельный ТТ — Вальтер на сохранение Мишке оставил — перекочевал из кобуры в руку. Чуть-чуть отрезвил звук взводимого курка.

— Ты, бл..., кого оскорбляешь? На кого свою поганую пасть посмел раззявить? — успел достаточно быстро переместиться ближе и неожиданно всадить носок своего ялового сапога точно между ног гада. — Извинись немедленно! Иначе...

— Колька! — крикнула Татьяна и в ужасе закрыла рот ладошкой.

Я обернулся на крик, увидел, как побелело ее лицо, отмечая одновременно тихое исчезновение бугая-секретаря за пределы кабинета. Женщина охнула, схватилась за выступающий живот и начала оседать — ноги ее сейчас явно не держали. Плюнув в душе на рухнувшего на колени, тонко подвывающего борова, бросился к Варламовой, подхватил, уложил на диван. Тут же сообразил наполнить граненый стакан из стоявшего на длинном столе графина и попытался напоить ее. Всего-то пару глотков и сделала.

Пока хлопотал над испугавшейся Татьяной, появились давешние милиционеры. Вырвали из так и не закрытой кобуры пистолет — когда я успел вернуть его на место? — и заломили руки. Граненый стакан с характерным дробным постукиванием покатился по полу.

— Документы проверьте, — распорядился секретарь, — что-то он слишком молодо для командира Красной армии выглядит — может поддельные?

Вот ведь гад! Он же, наверняка, охрану и вызвал.

Мне сноровисто расстегнули портупею, дернули за борт шинели — пуговицы рассыпались, как будто их и не было — и... отпустили.

— Вы, эта, товарищ командир, — уважительно пробурчал младший сержант, — тута... — он принялся разглядывать мой иконостас на коверкотовой гимнастерке. Ну еще бы — "Красного знамени", "Отечественной войны" первой степени, "Звездочка", ярко поблескивающая бордовой эмалью, и пара начищенных медалей — "За отвагу" и "За боевые заслуги". Здесь, в уже невообразимо далеком от фронта тылу, такие награды произведут впечатление на кого угодно.

— Вы, товарищ старший лейтенант, — промямлил он, налюбовавшись, — покажите, пожалуйста, сами. Вот, — и грозно обернулся на притихшего бугая.