Устинья, дочь боярская. Обновление

Ведьмой стала.

В той жизни Сара и сама Книгой распорядилась, Еве передала, надо полагать, а та — дочери своей. Вот ведь изворот какой... чернокнижные ведьмы при дворе танцевали, да глазки царю строили, а волхву последнюю на костре сжечь собирались за ведьмовство.

Хорошо Федька все росское выполол, да и то... что он решал-то, малоумок несчастный? И подсказали, и направили...

А в этой жизни Книге новая кровь нужна была, новый Род, новая ведьма, ей покорная. И выбор на Вивею пал — почему?

А тоже несложно ответить. И злости у нее хватает, и ненависти, и терять ей нечего! Все одно, за пределами монастыря обречена она. Борис ей не простил бы, повесил. А стань она ведьмой, и уйти смогла бы, и отомстить... ну и Варваре мести хотелось больше жизни, тоже понятно. Все ее планы прахом пошли, все рухнуло в одночасье, мужа нет, Федьки нет, Любавы нет, сама она станет никем и ничем, а ведь сколько лет плела она паутину свою! Никто и не догадывался даже!

А меж тем...

Где Любава, там Варвара.

И подскажет, и поможет, и хвост поднесет, и прошение протолкнет... не власть? А что ж это тогда? Можно править на троне сидя, можно — за троном стоя. Вот, Варвара за ним и стояла. А сейчас всего лишилась она, ей не жить оставалось — умирать медленно. Внуками заниматься? Правнуков ждать?

Для такой, как она, это хуже железа каленого! Вот и решилась...

Сама бы она тоже Книгу взять могла, да возраст не тот уж, новая ведьма от нее на свет не появится, а это главное условие ритуала. Род ведьминский продолжаться должен, а какое уж тут продолжение?

Но ведь не только Варвара была!

Еще кто-то был, кто-то третий... и я бы на бабу поставила, озлобленную! Ежели рядом с домом ни коня нет, ни кареты, значит, привез туда кто-то и Варвару и Вивею, а потом уехал.

А кто?!

Мне только один человек на ум приходил. Тот, который знал, для чего у Евлалии клинок есть, тот, который тоже все теряет... потеряет в ближайшее время, и понимает это, который может одним ударом все разрушить...

Как и мне отомстить, и Россу пошатнуть?

Да только одним ударом.

История ведь стремится в то же русло вернуться, это как река, мы с Вереей Беркутовой землю тряхнули, реку развернули, вверх по течению прошли, а все ж она старается из пальцев вывернуться, ровно змея водяная, скользкая, укусить...

Ежели Бореньку убьют...

Вот тогда и в Россе смута начаться может... я хоть и непраздна, да мало ли что со мной случится? И дети — они ведь хрупкие, и о талантах моих не знает... не знала ведьма. Могли рискнуть, еще как могли!

И сердце в горле бьется, заходится...

Успеть бы!

Только бы успеть!

Жива-матушка, помоги!!!

* * *

Бояре собирались быстро, не тянули.

Борис вошел, когда все по местам расселись, на государя воззрились — что скажешь, царь-батюшка? Борис медлить не стал, незнанием томить тоже.

— Беда у нас, бояре. Войной на нас пойти хотели, да не честно, грудь в грудь, а в спину ударить, по-подлому...

Рассказывал он быстро и четко. И про Орден Чистоты Веры. И про замыслы магистра, про мощи отравленные, про корабли с рыцарями, про сражение в порту, в палатах государевых. Не упомянул о Божедаре только, не назвал богатыря, сказал, что наемников нанял, худое подозревая. Ни на кого полагаться нельзя было, потому как иные из бояр тоже в замыслах темных виновны.

Да-да, боярин Мышкин. И боярин Пронский. И боярин Изместьев. И боярин...

Названные бояре на колени падали, но покамест государь говорил — молчали. Понимали, что вытье пресекут сразу, вон как стрельцы смотрят зло. Только закричи — мигом своими зубами подавишься.

Но когда государь не приказывает их в подземелье тащить, да пытать, так может, потом выслушает? Или смилуется?

А вдруг?

А Борис щадить никого не собирался. Ему другого хотелось. Взял он запись допроса Истермана, боярину Пущину кивнул, мол, зачитай, Егор Иванович, а то у меня горло уже дерет. Сам молчал, на бояр смотрел, а Пущин читал, ухмылялся зло.

Он-то знал, когда иноземцы власть менять лезут, они это в своих интересах делают. А кто им помогает, обязательно в суп пойдет.

Предателей — в первую очередь на осине вздернут, судьба такая, Иудина!

Вот и зачитывал боярин, ухмылялся.

И список бояр зачитывал, которых казнить должны были. И список того, что у них отобрать хотели, да иноземным купцам передать. И список купцов иноземных...

Слушали бояре, в лицах менялись, за бороды хватались, но помалкивали. Понимали — не ко времени крик да лай будут.

Да и не врал Истерман. Такие вещи в записи попадались, что не придумаешь их так-то, знать надобно. И жуть брала.

Когда б удался заговор, все потоки денежные крупные в иноземных руках оказались бы, россам и ручейков бы не оставили. Так, лужицы от копытец козьих.

Может, и выцарапали б они чего со временем, а может, и нет. Кто ж им отдаст-то чего хорошего? И становилось боярам страшно.

И тем, кто в заговоре участия не принимал — по ниточке, считай, над пропастью проскользнули, и тем, кто участие принял.

Они ж не того хотели!

Они-то для себя старались, для деток своих, а выходило, что и их бы под нож, и всех остальных... да что ж это делается-то, люди добрые!?

Борис смотрел внимательно, малейшие изменения на лицах подмечал, потом все он обдумает. Потому как сейчас без предателей да подлецов много дел доходных освободится. Не казне ж всем подряд заниматься?

Надобно будет и поощрить кого...

Наконец дочитал боярин Егор. Борис с трона поднялся.

— Все ли слышали, бояре?

И слышали, и верили. И...

— Теперь-то что делать будем, государь?

Первым боярин Утятьев опомнился. И то... не был он ни в чем замешан, не втянули его никуда. Может, потом и хотели, ну так то потом, когда Федор на Анфисе б женился, боярина к царской семье привязал накрепко, а вернее сказать, к Любаве. Осознал боярин, что рядом проползло гадюкой подколодной, и дурно ему стало. Вот и задал вопрос.

Борис его долго томить не стал.

— Что делать, боярин? А вот то, что я скажу. Боярин Пущин сейчас списки огласит. Иноземцев в Россе поубавится и сильно, отец мой впускал сюда всякую шваль без разбора, а нам выгребать придется. Доли их в кумпанствах да товариществах в пользу государства отойдут... и кое-кому из вас, бояре, также пригодятся. Казна всем подряд заниматься не станет. Вот, к примеру, ты боярин, кожами торгуешь, да в твоей торговле доля Данаэльсу принадлежала.

— Есть такое, государь. Сам знаешь, своего флота у нас, почитай, и нет, толкового, а иноземцы руки выворачивали...

— Вот, доля твоя к тебе и вернется. И флот у нас будет, кое-что есть уже. И с вами, бояре, я обговорю все, с каждым в отдельности, не то сейчас мы три дня тут просидим безвылазно. Не со всеми, правда, — Борис на предателей посмотрел. — Тех, кто меня убить хотел, и я не помилую. Вы не на государя, вы на Россу руку подняли, и за то — смерть.

Вот теперь вой поднялся, но люди боярина Репьева даром хлеб свой не ели. Кого сразу оглушили, мешком с песочком, кого просто кляпом заткнули — и поволокли тела под руки прочь из палаты Сердоликовой. Остальные бояре спорить не стали, да и чего тут лаяться?

Когда б просто так государь их арестовать приказал... да, может, и усомнился бы кто. Может, и пошумели бы, и справедливости требовали. А Борис все принародно сделал, скрывать ничего не стал... да и поняли бояре, что их бы заговорщики не пощадили тоже.

Казнит их государь?

Вот и пусть их, и не жалко даже. Скорее, интересно, что и кому достанется.

Борис еще раз милостей пообещал, боярину Пущину кивнул, и тот со стола свитки взял, печатью государя запечатанные. Каждому из бояр раздал по свитку с именем, заранее надписанным. Подготовился Борис к этому разговору, постарался.

— Вы, думные бояре, эти записи дома посмотрите. Там расписано и что у казны есть, и что вам предложить можно, и что казна бы хотела... посмотрите, подумайте, а потом и поговорим мы, чего впустую воздух-то гонять?

Это бояре поняли. А и то...

Награждать их вроде как и не за что, ничего такого они не сделали. А вот поменять одно на другое, или за выкуп чего хорошего взять... это они могли понять. И конечно, не до лая им стало, не до протестов каких — к чему? Мало ли, кого государь в темницу бросить приказал? Заслужили, значит. Все про то слышали. А сейчас надобно и о себе подумать.

Посмотреть, что государь предлагает, дома посидеть, может, посоветоваться с кем знающим... нет, не до споров тут. Не до ссор.

Без шума и крика расходились бояре.

Борис дождался, пока за последними вышедшими дверь закрылась, на трон почти без сил упал. Боярин Пущин в кубок воды холодной налил, царю протянул.

— Испей, государь.

Борис кубок одним глотком осушил, выдохнул.

— Вроде справились, дядька Егор?

— Справился ты, Боря. Государь Сокол тебя бы признал с радостью.

Переглянулись мужчины.

Сегодня власть государева еще больше укрепилась. А когда получит Борис хоть половину из того, что хочет, еще лучше будет. Есть дела, которые только в ведении государства быть обязаны. Шахты, оружие, часть торговли...

Государь Иоанн Иоаннович, не тем будь помянут, много чего из рук выпустил, ну и подобрали нити всякие разные... едва Бориса ими не удушили. А сейчас возможность появилась все утраченное вернуть, а то и чем полезным прирасти, и Борис от нее отказываться не собирался.

Сидел он на троне, воду пил мелкими глоточками, и думал — жаль, что Устя его сейчас не видела. Потом он жене все расскажет, ну так это все ж не то. А вот когда б она сама поприсутствовала... а чем его жена сейчас занимается? С бабушкой секретничает?

Сейчас передохнет он пару минут, да и к супруге пойдет.

Боярин Егор на Бориса посмотрел, встал, поклонился.

— Пойду я, пожалуй, государь?

— Иди, боярин. Да и я сейчас... пару минут еще посижу, да и ладно...

Поклонился боярин Пущин, да и вышел. А Борису и двигаться не хотелось.

Вот сидеть, смотреть на золотистые пылинки, которые в солнечном луче танцуют, и чувствовать умиротворение. Спокойствие и радость от хорошо проделанной работы.

Так редко это бывает, чтобы все — и сошлось, и срослось, и прошло почти идеально, так тяжко ему эта победа далась...

Борис даже и внимания не обратил, когда скрипнула дверь, приоткрылась едва слышно.

— Государь...

Вот тут Борис удивился даже. Не ждал он этого человека, эту...

— Боярыня Степанида? Чего тебе тут надобно?

* * *

Устя с коня спрыгнула, умное животное по крупу хлопнула.

Расседлать бы, напоить — некогда! Бегом ко входу кинулась. Какие там палаты?!

Подземный ход! Дверь дома чуть с петель не снесла, в подвал кинулась, на камень нажала, открылся проход — по нему Устя и побежала бегом.

Сарафан выше колен задрала, вовсе б его порвать, бегать мешает, в сторону душегрея полетела, летник за ней, куда-то венец делся — искать некогда. Коса по спине била, подхлестывала.

Быстрее, еще быстрее.

Ногу ушибла — даже внимания не обратила.

Не сломана ведь, бежать может?

Неважно все остальное! Успеть бы, только успеть... пусть Боря ее дурочкой назовет... да хоть что пусть выскажет! Лишь бы жив был!

Коридоры сами под ноги ложились, стелились послушно, да и в темноте Устя видела, ровно кошка. Жаль, нельзя на четыре лапы встать, кошки быстрее людей бегают...

Бегом, бегом... в горле бьется сердце, по щекам невольно слезы текут, грудь разрывается — какой уж тут воздух в подземных ходах! Да никакой, спертый, считай, и нет его...

Поворот, еще один — и вот перед ней выход в Сердоликовую палату.

Устя почти влетела в нее — и словно в давнем кошмаре...

Тогда она слишком поздно пришла. А сейчас...

Сейчас Боря с трона поднимается, а к нему боярыня Степанида подходит, и говорит что-то... неважно все!

Устя так заорала, что палаты дрогнули.

— НЕТ!!!

И вперед кинулась.

Не успела б она никогда, и быть беде, но потеплел на груди государя коловорот, так раскалился, что Борис невольно руку к груди вскинул, отшатнулся, не дотянулась до него Степанида сразу-то. А потом и поздно уж было.

* * *

Мир дрогнул и рассыпался в клочья для боярыни Пронской.

Сейчас, вот чуть-чуть... понятно же, мужчина сильнее, и с ней справится легко, а ей бы только два шага сделать. Буквально два шага, и когда отвернется государь, удар нанести, и клинок уже так удобно лег в руку, словно для нее и создан был, и...

— НЕТ!!!

Невольно на крик обернулась боярыня.

Устинья Алексеевна?

Да Степанида ее и не узнала сразу. Просто кинулось на нее что-то непонятное, рыжее или черное, растрепанное, грязное донельзя, чуть не одним прыжком половину палаты пролетело, повалило на пол, и покатились они, сцепившись, ровно две кошки.

Вылетел, зазвенел, покатился по полу наговорной ведьминский клинок.

Взвыла от ярости Степанида, отшвырнула от себя Устинью, а встать уже и не успела.

Это от бега да от ярости зашлась Устинья, а когда сцепились они с боярыней, о другом вспомнила.

Черный огонь полыхнул ярко-ярко.

Борис что есть силы ее в лицо ударил, прямо ногой, отшвырнул от Устиньи. Он тоже не сразу жену узнал, осознал не сразу, что она это.

Голос ее, а вид?!

Да на огороде пугала красивее стоят!

Пара секунд ему потребовалась, а когда выпал, покатился по полу клинок, и вовсе понятно стало.

Уж не колбасу сюда боярыня резать пришла, наверное, Борис клинок в угол пинком отшвырнул, да вмешаться в драку бабскую не успел, Степанида сильнее оказалась. Отбросила она Устинью, а встать уже и не успела.

Было уже с Устиньей такое один раз, когда не пожалела она татя.

Вот и сейчас...

Не разум сработал, сила быстрее ее оказалась, полыхнул под сердцем черный огонь яростный — и ему повинуясь, черным пеплом сердце Степаниды осыпалось.

Когда Борис ее ногой отбросил, да к Устинье обернулся, та уже мертвая падала.

— УСТЯ!!!

Жена на него посмотрела, а потом что-то поменялось в ее лице. То ли глаза перестали гореть дикой лесной зеленью, то ли само выражение лица изменилось — Устинья прямо на полу обмякла.

— Боренька... ЖИВОЙ!!!

Борис ее с пола подхватил на руки, на стражу рявкнул. Где они только копались, болваны!?

— Лекаря! ЖИВО!!!

В дверях заминка возникла, кто-то побежал, топая. Борис на Степаниду покосился, даже и не понял сразу, что мертва она.

— Эту — связать!

Устю трясло всю, она за него цеплялась, рыдала так, что Борису за жену страшно стало. Нет, не за ребенка, о малыше он в ту минуту и не думал даже, а вот жена... да что с ней такое!?

— Устя, Устёнушка... ну вот же я! Живой, все в порядке....

— Она.... Она убить шла!

И слезы потоком.

Борис глазами клинок поискал, сам встать не смог, куда уж тут, с супругой на руках, кивнул стрельцу ближайшему.

— Там нож в углу лежит, возьми осторожно, да сюда принеси. Отравлен может быть.

Устя рыдала безудержно, потом Адам пришел, за руку ее взял.

— Государыня, что случилось?