Кофе и вечные вопросы

— Черт, ну прости, что он не мог убить их, просто оставить их умирать!

Я не хотел с ней спорить, но не получалось.

— А о них самих что скажешь? Удача будет, если они не так лояльны, как Черныш, и будут хотя бы уничтожать свои следы.

Катя пораженно смотрела на меня блестящими глазами разъяренного зверя, которому в морду сунули горящий факел.

— Какой же ты жестокий, Воронцов. Я думала, ты ему друг.

— Катя, я ему друг, и что с того? Черныш был хорошим человеком, но плохим вампиром, признай это. Тут ничего не поделаешь.

О том, почему Черныш-пацифист вообще ударился в охоту, я не спросил. Подозревал, что ответ есть.

— Не обижайся на меня, — сказал я наконец. — Может, система и говно, но это система; пусть далеко от совершенства, но как-то она работает. Без контроля куда как хуже, и вашим, и нашим. Ну правда ведь?

Она молчала. Потом сказала, уже спокойно:

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, и потому оставим эту тему.

Мы подошли к остановке трамвая-"десятки".

— Может, сейчас объяснишь, куда мы путь держим?

Катя облизнула тонкие губы. Улыбка на них вернулась, натянутая, но лучше уж такая.

— Помнишь Инну Романовскую?

Ее голос был подчеркнуто равнодушным.

Я не ответил сразу. Я помнил Инну, и поэтому не ответил сразу. Будто почувствовал запах моря и течение песка между пальцев. И танец, медленный танец.

— А что? — спросил я.

— Да вот видела ее недавно.

— Ее? Она здесь? Не уехала?

— Куда она денется, — фыркнула Катя полупрезрительно. — Вкалывает в какой-то задрипанной школе, домой возвращается затемно. А в ее трущобе мало ли что может случиться. Там хватает и пьяни, и наркоманья... и прочей мерзости.

— Что ты хочешь сказать?

Я не мог скрыть волнения, как ни пытался, слишком это было неожиданно. Катя действительно застала меня врасплох и открыто наслаждалась этим. Инна. Инна Романовская, которая больше всего на свете хотела уехать из этого города, говорила, что здесь ее ничего не ждет, — здесь. Совсем рядом все это время.

— Я хочу сказать, — Катя шагнула в сторону подъезжавшего трамвая, — что она кому-то сильно запала в душу. Или не в душу, что, собственно, неважно.

Я дернул ее за руку.

— Поехали на такси, смотри, людей хренова туча.

— На такси? В Буденовку? Это гривен двадцать-двадцать пять, Воронцов, не гони.

— Да плевать. — Я достал из кармана бумажник, там было два полтинника и три двадцатки, не считая кредиток. — Поехали.

Катя пожала плечами.

— Твои бабки.

Пока я вызывал машину по мобильнику, она стояла чуть в стороне и не сводила с меня взгляда, которого понять я не мог. Вряд ли мобила произвела на нее такое впечатление, но другого варианта не придумывалось.

Через минуту мы уже неслись по малоосвещенным улицам.

— Так что там с Инной? — я был нетерпелив и уже не пытался скрывать, мне просто стало все равно.

— Пока ничего. — Катя зевнула, прикрыв ладонью рот. — Парочка мелких мертвых ублюдков следят за ней вот уже два дня. В смысле, две ночи. Твоя девочка когда приходит, кормит собаку, но эти два дня ее сестра была дома, и мама. А сегодня она одна. И когда выйдет во двор, то может назад не зайти.

— А ты что там забыла?

— Не твое собачье дело. Считай, что это совпадение.

Мы выбрались в кромешную тьму. Насколько я помнил, Инна жила через два переулка, я тащился как слепой котенок, зато Катя уверенно двигалась в нужном направлении, то и дело роняя "осторожно", иначе я переломал бы ноги. Наконец мы добрались до ее улицы, освещенной одиноким заляпанным грязью фонарем.

Чем ближе мы подходили к дому Инны, тем более я замедлял шаг. Ее силуэт маячил в окне за неплотной шторой, и я поймал себя на мысли, что сильнее сильного хочу одного. Чтобы Инна подстриглась и сделала какое-нибудь красное колорирование, чтобы сменила имидж и купила очки с цветными стеклами. Где твои крылья, которые нравились мне? Чтобы эти пять лет изменили ее хоть на долю процента так же, как меня.

Собака залилась истерическим лаем, и мы спрятались за угол забора. В этот момент Катя ткнула меня в спину.

— Тс-с. Вон, смотри.

К калитке приближалась тень, небольшая и слегка неуклюжая. Он двигался медленно и осторожно, будто чувствовал наше присутствие, но на уровне очень недавно умершего.

— Детка Черныша, — сказала Катя мне в щеку, и я отклонился.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Во всяком случае, стало ясно, что Катя делала в этой богом забытой дыре несколько раз подряд. Следила за теми, кто носил в себе кровь ее любимого. Вот вам и совпадение.

Дверь скрипнула, открываясь, и раздался голос:

— Берта, да что с тобой?

Только сейчас я обратил внимание, что собака продолжает истошно голосить.

Тень подобралась к забору, и моя ярость достигла точки кипения. Я выскочил так быстро, как мог, повалил его на землю и оседлал сверху. Он и вправду был очень юн, лет пятнадцать, не больше. Черныш, вот же чертов кретин... Кажется, я напугал его, потому что он лежал не двигаясь и только смотрел на меня огромными глазищами.

— Что же ты творишь, гаденыш мелкий, — шепнул я прямо в эти широко распахнутые черные колодцы, — тебе же как жертве куча денег положена, ты же за них можешь залиться под завязку...

Кажется, он начал понимать, что я скорее пища, чем угроза, и пока это осознание не успело укрепиться и он не оторвал мне руки, я достал из кармана небольшой пистолет и прижал к нему. Вообще я им никогда не пользуюсь — это и не оружие даже, ведь надо быть так близко, чтобы убить. Игла пробила кожаную куртку, плоть и безошибочно вошла в сердце — он вздрогнул, почувствовав укол, на поверхность темных колодцев выплеснулась вода и боль. Не давая ему опомниться, я нажал на спуск. Его сердце раскрылось, беззвучно, как бутон, разбилось внутрь себя, как супернова. Это было быстро, он даже не вздохнул, только дрогнули ресницы, пальцы медленно разжались и отпустили меня. Я залез в его нагрудный карман и достал оттуда какой-то документ. Кажется, ученический.

В следующий момент я увидел Инну. Она вышла на освещенный порог, не решаясь ступить еще несколько шагов.

— Кто там?

— Это я, — мой голос звучал незнакомо. Почему я ответил? — Воронцов.

— Даня? Это ты?

Я вошел в калитку и медленно подошел к порогу, заставляя ее отступать. Наконец она вернулась в пятно света от фонаря.

— Это я.

— Что ты делаешь здесь?

Я смотрел на нее и не мог ответить. Не было этих пяти лет, потому что она была такой же, как на выпускном, — длинные волосы текли по плечам, будто песок в песочных часах, в глазах плескалась тревога и еще другая эмоция, такая сильная, что пересыхало в горле. Крылья никуда не делись, и в отличие от моих, были все еще белыми...

— Напугали тебя? — спросила Катя из-за моей спины.

От Катиного присутствия собака замолкла, будто подавилась лаем, и, утробно рыча, спряталась в будку.

— Да Берта уже несколько дней беспокоится... не знаю... — машинально ответила Инна, не отрываясь от меня, но потом спохватилась. — Ты Катя, да? Климович?

— Да.

— Холодно же, нужно войти в дом. Пойдемте. Катя, захо...

— Нет, — оборвал я ее, поспешно, и получилось грубо. — Не приглашай ее.

"Не приглашай ее, иначе потом она войдет без приглашения" — мелькнуло в Катиных глазах, она пренебрежительно пожала плечами и зацепила у меня из кармана пачку сигарет.

— Спасибо, не стоит. Я подожду тут.

Не дожидаясь сопротивления, я втолкнул Инну в дверь. Она все равно была в шоке и покорно дала завести себя в дом. Боже, опять держать ее, как в танце, в том последнем танце на выпускном, когда ее волосы текли по моему лицу, а она говорила о будущем. Уже тогда я знал о своем будущем, но не мог отказать себе в этом танце. Не мог.

— Даня, ты... Я знала, что ты вернешься, — говорила она, держась за мои руки, а я смотрел и не мог насмотреться. Ничего не ждало ее в этом городе, вот уж правда, но она-то ждала. Пять лет.

— Я не... Послушай, Инна... Да послушай же! — я легонько встряхнул ее. — Пообещай, что ближайшие два дня не будешь выходить на улицу после темноты. Пожалуйста.

— Что...

— Инна, пообещай. Два дня. Это очень много значит.

— Ну хорошо, я... — Она встряхнула головой и отвернулась. — Ты ведь не вернулся, да? Ты не вернулся.

Я поцеловал ее волосы, умирая от желания пропустить их сквозь пальцы, снова почувствовать это течение песка. Песчинок ее времени, которые закончатся так быстро. Она смотрела, когда я уходил, и этот взгляд не отпускал, держал изо всех сил... но я вышел.

Кати во дворе не было. Я обнаружил ее над трупом.

— Что ты с ним сделал? — спросила она глухо. — Как ты это сделал?

— Не знаю, — ответил я, но тут же замолчал, увидев ее лицо в свете фонаря. По ее щекам текли слезы, и они были прозрачные. Совсем прозрачные.

— Катя, ты что, с ума сошла? Какого черта ты голодаешь?

Я не успел договорить, она бросилась на меня и припечатала к земле единым четким движением, по моей же технологии. Потом наклонилась, рванула за воротник и укусила, сильно, почти пробив кожу. Чувство, как от хорошей затрещины.

— Дура, — я сбросил ее, и она откатилась в сторону. — Больно же, меня чуть кондрашка не хватила. Теперь точно синяк будет.

— Ты же этого хотел. Чтобы я поела, — сказала она бесцветным голосом, раскинув руки и уставившись в небо, повторяя позу убитого мной монстреныша.

— Я не этого хотел. Я спросил, почему ты голодаешь.

— А ты, мать твою, как думаешь? Тебе не приходит в голову, что у меня элементарно Нет Денег?! — Она запустила пальцы за шарф и потянула, будто задыхаясь. — Боже, да я от одного этого запаха сейчас сдохну!!!

Внезапно я понял, о чем она говорит. О сырой земле. С самого начала нас окутывал густой и неистребимый запах сырой земли, только для нее он значил другое.

На этот раз я не нашел что ответить. Просто присел недалеко от нее, не зная, то ли обнять ее, то ли ударить. Как вампиры справляются с истериками?

— Ты думаешь, Воронцов, что деньги нам с неба падают? — Теперь слезы были в ее голосе. — Мы пашем как ниггеры, чтобы платить за это все — за хавку, за страховку. Нет, мы хуже ниггеров. Мы рабы без выбора. Там нечем дышать, там темно и страшно, ты не знаешь, как там страшно...

— Где?

— В шахте!!! — заорала она мне в лицо, я отдернулся, но она повернулась и крепко вцепилась в меня руками. — В аварийных шахтах, куда людей давно не посылают! Только с некоторых пор добывают там не уголь... Ты представь, какая экономия — нам ни света не надо, никаким газом нас не отравишь, да и силу с вашей не сравнить. И все бы хорошо, вот только там случаются обвалы. И мы остаемся там, под землей, но не умираем. Долго-долго не умираем, Воронцов... так долго... просто лежим и ждем. Только никто не приходит. — Она опять начинала задыхаться. — Если сможешь, то сам откопаешься, а нет... Черныш не хотел так, и я не хотела, ты понимаешь? Ты хоть что-нибудь понимаешь, золотой мальчик?

Я засунул руку в карман и достал из бумажника двадцатку. Потом еще одну.

— Возьми, Кать, а потом что-нибудь придумаем.

— На хрена мне твои деньги? — взвизгнула она. — Ну на раз, на два. А дальше? Что хотите делайте, но под землю я вернусь только мертвой.

— Хорошо.

Я оставил деньги на земле и медленно пошел по улице.

— Попроси за меня, — догнал меня ее тихий голос, уставший и будто бы совсем неживой.

— То есть?

Она сидела на земле, смотря на меня снизу вверх.

— Я же знаю, ты имеешь к этому всему какое-то отношение. — Я хотел что-то сказать, но она остановила меня жестом. — Не отрицай, я не полная идиотка. Посмотри на свою одежду, на мобилку, у тебя даже кредитки есть. Это в планетарии так платят?

— Катя... есть много способов...

— Да ладно, это тысяча мелочей — имеющий глаза да увидит, имеющий уши... Слышал бы ты себя — "вечные вопросы пролетариата"... Ты не испугался, когда я бросилась на тебя, я это на раз-два-три чувствую. И еще он, — она кивнула в сторону трупа. — Я уже видела такую смерть... Ты человек, и вряд ли имеешь доступ к руководству, тем более к высшему, ты скорее всего шестерка, где-то на побегушках... но все-таки варишься в этой каше. Попроси за меня. Пожалуйста.

— Катя, не неси ерунду. И возьми деньги.

Я резко отвернулся, но тут Катя догнала меня, обхватила руками и прижалась лицом к моей груди.

— Мне эти деньги твои не помогут.

— Что ты наделала?.. Ты что, просрочила страховку? — Собственный голос казался мне каким-то далеким и растерянным. — Да? Просрочила?

— Данечка, я так боюсь. Я не могла без него, мне было плохо. Я пыталась закончить фреску... ту, возле нашего кафе... Я думала, что лучше умереть, а деньги тратились... А теперь меня убьют. Я не хочу. Попроси за меня, сделай что-нибудь, прошу тебя.

Только сейчас вся тоска по Чернышу, ужас перед жизнью и жажда жизни вылились в полной силе, окатили меня будто водой, ледяной и горячей одновременно. Я замер на мгновение, прошитый этой болью... и в то же время понимая, что понятия не имею, что чувствует она сама.

— Все уладится, — сказал я неубедительно.

Утренняя песня проела мне мозги, отделяясь фразами, похожими на заклинание. ...Кто мы и что мы — все не решим, все ищем в газетах пророчества... светлая память всем выжившим, светлое вам одиночество... Да, им память, а мне — одиночество, только очень вряд ли светлое. Я отпустил Катю, и она нырнула во мрак, то ли поглощенная им, то ли сама будучи его частью. Я искал ее присутствие, пока мог, и даже когда она исчезла, смутно ощущал, что она недалеко. Может, отошла на несколько шагов и снова легла на сырую холодную землю, чтобы видеть небо. Или ушла далеко-далеко, как только можно, рискуя попасться тем, кто контролирует границы города и убивает без предупреждения.

Да, слишком много желающих, да, слишком жесткие правила... только желающих почему-то меньше не становится.

...Пусть повезет и вам хватит сил, или земля станет ватою тем, кто давно уже выучил эту науку проклятую — как жить, замерзая от холода, жить, не любя и не веря, в пасти огромного города...

Я взял мобильник и вызвонил мою любимую машину.

* * *

Этот джип мне нравился больше других машин — хотя он и был великоват, но ездил мягко и беззвучно, как метель. Я сел вперед, рядом с водителем.

— Все в порядке? — спросил он.

— Будет, если ты по-быстрому подберешь труп, который валяется за углом.

Он исчез буквально на несколько секунд и легко, как перышко, забросил мертвое Чернышово творение назад.

— В офис, Валь, — сказал я, поудобнее устраиваясь. — Сделай Шумахера.

— Сделаю, — пообещал он, и машина неслышно рванула с места. Я смотрел в окно на темную слабо освещенную ночь. Ни свет в салоне, ни фары мы не включали — мне лучше думалось в темноте, а моему водителю они были нисколько не нужны.

Мы объехали планетарий и остановились перед нашим входом. Водитель открыл передо мной дверь.

— Закинь его в крематорий и возвращайся, — бросил я и вошел в холл. Уборщица как раз заканчивала мыть полы, она увидела меня и заулыбалась.