Пламя крыльев

Улочка, ловко уклоняясь от выпирающих углов домов, то ныряла в низкие затененные арки, то выплескивалась в прожаренные солнцем дворики, то снова гулко множила звук шагов, сдавленный ладонями стен. Эхо догоняло, торопило, смутной тревогой толкало в спину. Когда навстречу покатилось чужое дробно-поспешное эхо, Альба поправил виуэлу за спиной и вроде бы невзначай опустил ладонь на рукоять эстока. Зоэ вздохнула. Она точно знала: выбежавший навстречу дворцовый посыльный споткнулся и замер, наткнувшись на острый, вопрошающий взгляд нэрриха. Слуга сразу же склонился подрубленным колосом, спасаясь от недовольства Альбы.

— Вас ждут, донья Зоэ.

— Она не донья, — резковато уточнил нэрриха. — И пусть иным врут без роздыху, что ждут, так и передай секретарю. Еще раз отошлёт тебя портить нам настроение и скоблить совесть, я в ответ испорчу ему... что-нибудь.

Посыльный смолчал, не разгибаясь и стараясь выдавить спиной нишу в стене, чтобы надежно укрыться от гнева нэрриха. Зоэ дернула Альбу за рукав и потащила вперед, спасая ни в чем не повинного слугу от угроз — наверняка пустых, но звучащих внушительно.

У калитки дворцового парка тоже ждали. Снова люди склонились, не осмелились торопить и сопровождать, сполна оценив гнев нэрриха. По дорожкам до самого дворца шли быстро и молча: Зоэ опасливо думала о королеве, способной прямо теперь потребовать новый танец. Альба молчал и разделял тревогу, а затем сердито фыркнул, первым приметив в прогале листвы стену дворца.

— Королева в переплете, ткет удавку паутины, — взялся он за свое, рифмуя уже просто так, чтобы выплеснуть досаду.

Зоэ глянула вверх и успела заметить за окном кабинета промельк движения: Изабелла Атэррийская, наследница власти многих поколений воинственных королей западной ветви дрвнего рода Траста, действительно только что стояла у окна и смотрела в парк. Ждала?

— Я не слышу ветер, потому что пустотопка и переживаю, — вздохнула Зоэ. — И ты, значит, поутру не просто так порвал две струны. Ждешь дурного?

— Вроде и не с чего, — пробормотал Альба, кивнул слуге и пропустил Зоэ в дверь, на винтовую узкую лестницу черного хода. Усмехнулся. — Всякий ветер ощущает в штиле взвод тугой пружины... или смертную усмешку черной ключницы горбатой.

— Мрачновато, — пожаловалась Зоэ.

— Или шторма приближенье, для отважного — отраду, — Альба исправился, добавил новую рифму. Тряхнул головой, прогоняя шутки. — Зоэ, я всего лишь ветер, запутавшийся в твоих волосах, я следую твоему настроению. Видишь ли, порой у меня своего и нет... Нам одного на двоих довольно. Разве не так?

Винт лестницы закрутился на два полных оборота, уперся в площадку у двери. В низком проеме уже ждал очередной вежливо-настороженный слуга. Зоэ пригнулась, минуя порог, зашагала по галерее в сторону малого кабинета королевы. И почти не удивилась опасливому шепоту слуги за спиной.

— Дон Альба, его величество пожелали видеть вас, они как раз теперь принимают маэстранте.

— Терпеть не могу хамоватых скотин с копытами, так и норовят влепить хвостом пощечину, — пробормотал Альба. — Зоэ, я скоро. Надеюсь, вся армия Эндэры не вынудит меня сесть в седло, ибо кусачая тварь есть воплощение тьмы и ереси.

Зоэ хихикнула, торопливо нащупала веер, с утра оттягивавший карман нэрриха и ничуть не нужный в городе. Лепестки из резной кости раскрылись с легким стуком, пряча лицо до самых глаз, ведь во дворце не приняты яркие проявления чувств, даже и искренние. Но повод для улыбки имеется: беднягу Альбу теперь ждет сам Бертран Барсанский. Его величество неплохо владеет лицом и вполне успешно прячет настоящие чувства без всякого веера, допустимого лишь для доний. Король уже натянул парадно-безупречную улыбку... и потирает руки в предвкушении занятного зрелища. Поблизости наверняка прогуливаются доньи и доны, совершенно случайно они не упустят дивный повод для сплетни, в подробностях живописующей сцену взаимной неприязни юного нэрриха и очередной лошади, выезженной специально для него лучшим столичным маэстранте.

Вот и кабинет её величества.

Короткий спотыкающийся шаг через порог стер с лица Зоэ и улыбку, и само мгновенное, несколько лихорадочное веселье. Изабелла Атэррийская, полноправная соправительница Эндэрры охотно уступала мужу в любых мелочах и забавах, оставляя себе право плести "удавки паутины" больших интриг, упомянутые Альбой.

Даже судя по первому взгляду, сегодня день у королевы не задался: любимое кресло, выбираемое при хорошем настроении, пустует. Изабелла строго выпрямила спину в похожем на жуткое пыточное устройство сооружении, не дающем ни пол-ладони свободы в посадке. И вдобавок одежда... Чего ждать, если правительница предпочла в столь солнечный день, озаренный радугой, черное платье без выреза? Мало того, на стол выложила молитвенник, под правую руку подтянула четки. Более пристальное наблюдение не оставило сомнений: её величество дурно выспалась, под глазами темные тени. Вдобавок — Зоэ метнула взгляд в сторону — на лице секретаря глухое, утомленное и безнадежное отчаяние затравленности.

— Хотела бы я знать, кто назначает приемы в моей стране? — сухо и зло вопросила королева свой молитвенник. По крайней мере, смотрела она именно на этот предмет.

— Вы, ваше величество, — без промедления признала Зоэ, кланяясь и замирая у входа.

— Тогда почему я — жду? — королева изогнула бровь. Погладила кожу молитвенника. — Да простится мне грех гнева, ибо усмирен сей порок, ты ведь жива и даже не в подвалах... Хотя я не получила нужного ответа на свой вопрос. Ты только что в городе сказала, что более не можешь исполнять танец должным образом, что ветры не отвечают тебе. Это частично объясняет твой отказ быть полезной. — Королева оттолкнула молитвенник, на мгновенье лицо её сделалось брезгливо-недовольным. Четки защелкали, вымеряя ритм слов. — Зачем мне куколка, если она, то есть ты, сломалась? Зачем мне навязанный рождением Альбы мир с соседями, если он мешает унять амбиции северян или присоединить земли юга?

— Значит, мои слова подслушивали? — от изумления Зоэ забыла, что теперь следует молчать и не злить королеву. Плясунья покосилась на скорбно сморщившегося секретаря. — Ну ничего себе бегают эти, у вас на службе которые...

— Надежные люди, — вроде бы развеселилась Изабелла. — Значит, ветер в порту ты отказалась менять всего лишь потому, что стала... — королева добыла из-под молитвенника лист и сверилась с записями. — Стала пустотопкой. Звучит омерзительно. Почему же я должна кормить дармоедов: твою нелепую и не родную по крови семейку и тебя, солгавшую своей правительнице и покровительнице? Зачем, если ты сделалась для меня — бесполезной?

Зоэ промолчала и с надеждой покосилась в сторону окна. Радуга давно истаяла, но в небе сохранился сочный оттенок синевы, не пересушенной жарой. Изгнание из столицы было бы счастьем. Долгожданным! На миг голова закружилась от предвкушения: королева сейчас прогонит свою плясунью. Совсем прогонит! И станет возможно уйти. Зоэ вздохнула, на миг проедставила: за спиной остаются дорогущие, нелепые вещи, составляющие столичное имущество и по большей части подаренные самой Изабеллой, иногда и от души, пожалуй. Но обыкновенно даже и в этом случае расположение королевы проявлялось так странно... Сухо, словно всякое слово — строка приказа, и диктует его Изабелла принародно и превращает диктовку в зрелище, предназначенное для всего двора, а то и столицы. Увы, в ответ на всякий подарок следовало строго по этикету высказывать напыщенно-нудную признательность. Получалось пусто, ложно, с кучей поклонов, с неизменным созерцанием узоров каменного пола. Зоэ всякий раз страдала, получая подарок, и безуспешно пыталась понять: честь или наказание это принятие и дарение...

Лишь пребывая в опале, можно выйти из жилья, никогда не бывшего родным домом — и даже не заботиться о надежности замка на дверях. Так хорошо: налегке и не оборачиваясь покинуть город, где даже дождь — не благодать, а лихорадочный пот, выступающий на камнях. Где утро пахнет гнилой рыбой и нечистотами, а люди не поднимают головы и не видят изгиба радуги, пока им не указывают на это чудо, букавально уговаривая отвлечься от забот хоть на миг.

Плясунья улыбнулась, забывшись и не раскрыв веера. Она грезила о своей немилости. Вот она уходит ранним утром, минует пустые улицы, еще не замусоренные суетой дня. Вдыхает залпом, допьяна ветер вне города, а он вмещает саму свободу... и Зоэ скидывает тесные башмаки и шлепает по пыли босиком, перешучиваясь с Альбой и слушая его стихи, немудреные, но милые.

— Так я могу удалиться в эту... опалу? Прямо теперь? — неосторожно понадеялась Зоэ вслух.

Королева выхватила с колен, из под стола, веер и успела-таки спрятать улыбку в черной кружевной тени.

— Куколка, с тобой не скучно, даже с бесполезной, — отдышавшись, признала Изабелла весьма неприятное для Зоэ. — Но мне чертовски... прости меня Мастер, мне просто дьявольски невыгоден и скучен мир. Именно теперь. Вы с Альбой — причина его нерушимости, и ты могла бы хоть поубиваться для приличия и не светлеть лицом при слове "опала". Я тебе что, не даю жить в удовольствие? Чего тебе, маленькая дрянь, не хватает? Год я не замечаю мерзавца Кортэ, гуляющего страшнее покойного Филиппа Буйного. Новый наш патор тоже терпит выходки злодея, помыкающего столичной обителью багряных. Факундо свят: он прощает даже тебя, хотя ты бываешь на исповеди много реже, чем в самых похабных гостериях столицы. А я благочестива и я, бочку пороха вам с нэрриха под зад, неустанно молюсь за всех.

— Да уж... тяжело.

— Пошла вон, — устало поморщилась королева. — Видишь, я в бешенстве. Прежде ты умела танцем вышелушивать это из моей души. Но теперь я не желаю делаться мягче, да и ты разучилась умягчать. Убирайся и помни: если я снова буду вынуждена ждать, ты за это ответишь. Единственное существо, чья защита была воистину действенна в отношении тебя — нэрриха Ноттэ, вот только ах, он мертв давно и безвозвратно. О-о! Теперь ты помрачнела, тебе паршиво — а меня отпустило... Учись управлять лицом, куколка. Это дворец, тут быстро выбивают из игры впечатлительных дур.

— Я вовсе не хочу играть.

— Разве я спросила тебя, чего хочешь ты? — опасно ровным тоном уточнила королева. Щелкнула пальцами, глянула на вздрогнувшего секретаря. — Эй, ты! Проводи пустотопку до часовни Льемского столпа и проследи, чтобы исправно молилась о ниспослании смирения. — Изабелла снова нырнула в тень веера. — Смирение Зоэ... Кажется, я возжелала несбыточного чуда. Теперь — пошла прочь.

— Как будет угодно вашему величеству, — вывела Зоэ благочество-вдохновенным шепотом, старательно потупившись и покаянно сложив руки.

Изабелла фыркнула в веер и резко сложила вещицу, стуком обозначила: довольно шуток. Секретарь разогнулся, ревматично кряхтя и не имея сил сдержать вздохи -жалобы на боль в затекшей шее и сведенных судорогой ногах. Под угрожающе-пристальным взглядом королевы движения сделались быстрее и увереннее, секретарь покинул кабинет почти не хромая, прикрыл дверь и сразу сник. Остановился, отдохнул... глубоко вздохнул и побрел, не оглядываясь на Зоэ. Формально он сопровождал плясунью, на деле — отдыхал от колючего настроения её величества. Зоэ тащилась за нерадивым конвоиром, не пытаясь оспорить приговор. Да, в часовне теперь душно, темно и дымно, стоять на коленях и бормотать молитвы, не засыпая и не прерывая речитатива — тяжело. Но Альба наверняка скоро объявится и если не спасет от наказания, то скрасит тоску. Он умеет и самые нудные молитвы петь так, что звучат они вполне интересно. К тому же Альба верит в Мастера совсем по-настоящему, даже как-то детски восторженно, взахлеб.

Весной, когда Зоэ приболела, нэрриха ходил в часовню и просиживал там по полдня. А после недоуменно выведывал у Кортэ: отчего искренние мольбы не получили быстрого отклика? Кажется, рыжий сын тумана, склонный верить очень своеобразно, ловко сочетая похабство и благочестие, дал подробный и сложный ответ, сопроводив его как примерами из святых книг, так и грязной руганью: Зоэ проснулась среди ночи от необычно громкой и даже яростной перепалки двух нэрриха. Несколько следующих дней Альба молчал и хмурился, с огорчением глядел в небо, внезапно опустевшее, лишившееся мнимого сияния безотказного "доброго боженьки". Наконец, Альба сдался, принял сочувствие сестры и заговорил. Спросил, зачем вообще на свете есть Бог, когда он глух и слеп, в молитвах не нуждается и отвечать на них не готов... Зоэ долго думала и сказала: лично она молится, чтобы обрести нечто в своей душе, а просить о бесконечных одолжениях не привыкла ни людей, ни высшие силы. Разве она побирушка? Альба нахохлился, кивнул и смолк еще на несколько дней... К лету он нечто для себя решил и начал молитвы петь, а не произносить. Возможно, счел высшего разборчивым слушателем, снисходящим лишь к тому, что достойно внимания.

Без Альбы идти по дворцу почти противно. Впереди многие залы с придворными, готовыми глазеть на плясунью. На людях — королева права — надо оставаться уверенной, спокойной. Это дворец, слабых тут норовят извести...

Галерея уперлась в стену, резко вильнула влево, засияла полуденно-беспощадно, извела и уничтожила тени все до единой, слив остатки сумрака и прохлады на нижний этаж через колодец угловой лестницы. Спуск, Поделенный на три ущербных пролета, был втиснут в кольцо малой башенки кое-как: и не винтом, и не парадным квадратом. Снизу вкрадчивым эхом шелестели охи, вздохи и шорохи столь определенные, что секретарь ненадолго проснулся и тряхнул головой, взбадривая мысли. Поискал взглядом обходной путь, слепо щурясь на открыткюгалерею, где полдень обрубал тени, на проём близкой лестничной арки у поворота... Зоэ хмыкнула и ускорила движение, застучала каблуками по ступенькам. Внизу разобрали шаги, но, конечно же, не покинули облюбованного уголка.

— Как вам не... — секретарь попробовал оберегать благопристойность, торопливо спускаясь следом за непокорной плясуньей.

— Ты что, заразился от нэрриха этой чумной привычной 'какать' по всем углам? — гулко ужаснулся знакомый голос.

Зоэ хихикнула и еще быстрее пробежала последний пролет. Улыбнулась Эспаде, кивнула из вежливости и его нынешней спутнице, явно прилипшей к плечу дона Эппе где-то близ речного порта. Девица в ответ изобразила многообещающую ухмылку и адресовала её несчастному секретарю, без спешки прикрывая шалью полную грудь.

— Куда танцуешь? — Эспада подмигнул Зоэ, хищно поглаживая рукоять рапиры и взглядом стращая секретаря, даже в крайнем утомлении помнящего: этот человек служит только королю и скандально напоминает указанную истину всем, подвернувшимся под горячую руку. — Н-ну?

— В часовню, грехи замаливать, — глядя в пол, сообщила Зоэ тем смиренным тоном, что недавно впечатлил саму королеву.

Эспада заржал, не отпуская с колена порывающуюся встать девку и не позволяя ей одергивать юбку: ну видно колено, что с того?

— Да ты еретичка, — предположил дон Эппе, снова заглянул под шаль девки и счёл зрелище вполне приятным. — Могу доказать. Я сам-то свят, воистину. Утром добыл себе бумагу на искупление грехов, и лишь затем купил грех, — Эспада раздвинул края шали и пальцем провел по своей покупке от шеи до нижних ребер, видимых в расшнурованной кофте. — На закате отправлюсь к духовнику, и мы обсудим мой день, пусть пускает слюни от зависти. Это называется покаяние. Искреннее! А ты? Какое у тебя есть право каяться, да еще по жаре, до заката? Ты грешила?