Воистину, это самые настоящие тории!
"Я нашел".
— Я нашел, — повторил он вслух, облизывая пересохшие от волнения губы. — Вон там, арка!
— Молодец, — отец уже успел подойти к нему и встал рядом. — Упорства не занимать. Но мог найти раньше, если бы вспомнил, чему я тебя учил. И догадайся сразу, что искать.
— Да, отец, — поник парень. Не успеешь порадоваться успеху, как начинается работа над ошибками.
Мужчина выстроил сложную фигуру из пальцев и пробормотал что-то отрывистое. Тории стали принимать окончательные очертания, остаточный слой маскировки срывался небрежными рывками, пока проход окончательно не проявился. Они были сотворены из какого-то дерева цвета молодой крови и украшены причудливыми сюжетами, большую часть которых мальчик не узнавал, находились прямо перед ним и вели куда-то вглубь склона — раньше же на месте врат был лишь лесной полог. Мальчик даже был готов поклясться, что он ходил по нему, но не стал зарекаться — это же дело рук кицунэ.
— Нет таланта — не беда. Ты добьешься всего, если будешь упорен, — глухо продолжил старик, отвечая нерадостным мыслям паренька. — Я позабочусь. Когда вернемся. Перво-наперво...
Отец принялся надевать противогаз.
— Должны уложиться за три часа. Вперед.
Прошло минут десять. Может, двадцать. Или даже целых тридцать? Мальчик совершенно потерял счет времени. Да и до его ли счета, когда видишь перед собой такое...
Откинув ветви с открывшегося прохода, исследователи прошли сквозь арку. Перед ними тянулся сплошной коридор из тории. Чудное дело — удаляясь все дальше и дальше вглубь, парень заметил — темно не было, хотя светить тут и вовсе и нечему. Оглянувшись по сторонам, он сквозь запотевшие линзы увидел только ребристый ряд тории — ни намека на то, что вокруг лишь толща земли и камня. Камни и грязь под ногами с каждым шагом становились все более ухоженными, пока и вовсе не сменились неким подобием брусчатки, неяркий, мягкий свет становился все насыщеннее и насыщеннее. Вокруг царила таинственная атмосфера неизведанного, и с каждым шагом сердце мальчика захватывало все сильнее.
Теперь коридор постепенно расширялся. Свет становился все ярче, но вот он достиг своего пика — словно они и не под землей, в одном из логов кицунэ, а дома, под полной луной в легкую безоблачную погоду, посреди чистого поля, на котором нет ничего, что не давало бы лунному свету мягко рассеяться по земле. Но — напомнил себе парень, по привычке попытавшись почесать щеку, — он под землей, где светить нечему. А если и есть, то источника этого чересчур ровного света, окутывающего подходы к храму, все еще не видать.
Отец, замедлив шаг, резко остановился. Зазевавшись, мальчик чуть не уткнулся тому противогазом промеж лопаток.
— Вот тебе и храм, — глухо, сквозь шум дыхания и неустанной работы противогаза, произнес тот.
Сын огляделся. Перекладины исчезли, как и сами тории. Проход закончился, и перед ними открылся вид, который ни нарочно не придумаешь, ни увидишь в самых причудливых снах.
Перед незваными гостями раскинулось плато, окаймленное высокими скалами. Проход вывел их как раз к лестнице, ведущей вниз, в утопленную вглубь низину. В ней раскинулся искомый храм — не только он. Мягкий свет открывал их взорам поселение из далекого прошлого, словно и не заметившее — не пожелавшее замечать — что со времен, ему родных, минуло лет двести, если не больше.
Плотно застеленная соломенная крыша и бамбуковые стены домов. Улицы, расположенные казавшимся причудливым лабиринтом, расходились в четыре стороны, примерно повторяя рисунок мандзи [12], прямиком из располагавшегося посередине тэнсю[13]. Этакий привет — скорее даже почтительный поклон — из глубины времен.
Но мальчик во второй раз готов был поклясться, что на карте не было никакого плато — лишь гора. Он поднял голову и присмотрелся к небу — тому, что было вместо него.
Сквозь серебристую дымку пробивались редкие солнечные лучи. Приглядевшись, он различил редкие полупрозрачные деревья, уходящие вверх и спускавшиеся со склона призрачной горной породы. Словно смотрел сквозь стекло.
Так оно и было.
"Здесь и должна быть вершина горы. Мастера отводить глаза. Как он и говорил".
Вокруг царила тишина. Нарушал ее лишь скрип прорезиненных сапог о неровные ступени ведущей к храмовому поселению лестницы. Эйфория медленно сходила прочь, и, по здравому рассуждению, атмосфера вокруг была не таинственной — скорее отчужденной.
Никаких звуков. Голоса людей и животных, шум, свидетельствующий о том, что где-то поблизости идет работа, храмовые песнопения — ничего не было слышно. А без этих звуков, неизменно сопутствующих жизни общины, какое может быть поселение?
Мальчику вдруг вспомнились слова отца.
Разве что вымершее.
Они почти спустились, как парень заметил что-то мешковатое, развалившееся на половину дорожки.
— А вот тебе и ад, сынок, — протянул старик, указав на загадочный "предмет". — Смотри. Запоминай. И ничего не трогай.
И потусторонние чудеса сменились потусторонним же кошмаром — стоило лишь сделать шаг.
"Предмет" оказался телом мужчины — когда-то грузного, бледного, в распахнутом на груди старинном хакама[14], с не менее старинной косичкой на лысом черепе. Руки с отросшими когтями, покрытые темно-рыжей шерстью, навеки застыли на груди. Судя по глубоким ранам, в свои последние минуты он стремился разодрать ее на тонкие лоскуты. А судя по мелкой красной сыпи, покрывшей всю кожу и уходящей под одежду, стремился он не просто так.
Мальчик всмотрелся в лицо покойного. Желтовато-серого оттенка кожа, покрытая уродливыми оспинами со все той же сыпью, сочащийся гной из ранок на лице, высохшие следы пены на губах и безжизненный взгляд таких же пожелтевших, схваченных льдом смерти, окаймленных засохшим гноем глаз, устремленный ввысь, к едва видному сквозь полотно иллюзии небу.
Смерть этого существа явно была не из легких. Ужасное зрелище. Парень задышал глубже, словно забыв наказ о том, что воздух надо экономить — но лучше отдышаться сейчас, чем извергнуть скудный завтрак прямо в маску. Благо, было время научиться сдерживать отвращение — спасибо отцу. Занятия с ним помогали унять брезгливость, пускай и на время.
Отец тем временем делал несколько шагов вперед и остановился.
— Пытался очистить источник. Видишь?
Действительно, недалеко, в нескольких шагах, располагалось диковинное сооружение — богато украшенный серебряной вязью колодец в виде небольшой беседки из того же загадочного багрового дерева. Из глубины доносилось журчание и плеск. Деревянное ведерко, успевшее порядком иссохнуть, валялось рядом.
— Еще и воду отравили, — прокомментировал отец, указав налево. — Он пытался очистить, как умел.
"Не помогло", — мысленно закончил за него сын. Странно, что у этого "монаха" хватило сил вообще дойти до источника и сделать хоть что-то. Глядя на остывшее тело, мальчик представлял муки, которое испытывало это создание — и становилось не по себе. Живого места нет — а таки нашел в себе силы. Смог ли сам парень так же? И что он смог бы противопоставить?
Ответ был очевиден. Против такого безжалостного противника, не моргнувшего и глазом перед угрозой тотальной эпидемии — ничего. Совершенно ничего.
Старик тем временем внимательно осматривал колодец, не обращая внимания на мертвое тело.
— Понятно. Смог ограничить распространение. Частично.
Он шумно выдохнул и отвернулся прочь, в сторону домов.
— Мне меньше работы. Пошли, не на что больше смотреть.
Кивнув, парень поспешил за ним.
Они, наконец, вошли в поселение. Самое жуткое уже произошло, и взору теперь открывались последствия ужасной атаки. Казалось, что даже сквозь маску и фильтр противогаза пробивался этот мерзкий трупный запах — оставалось надеяться, что он не пропустит и причины гибели всего поселения. Улица, и без того не очень широкая, была завалена мертвыми телами человекоподобных существ. Когда-то дорога была покрыта мелкой галькой — но теперь ее нельзя было увидеть за останками.
"Вот так и выглядят кицунэ..."
На первый взгляд — те же люди. Только у кого-то пробивается шерсть на лице, у кого-то — на руках, у кого-то безжизненно распушились по земле хвосты — ни у кого не больше двух. Была и живность, которую поначалу мальчик не ожидал тут увидеть — в основном домашняя.
Вот посреди дороги развалилось вздувшееся коровье тело, все в язвах и пятнах. Около него, морда к морде, лежал молодой пегий теленок, до последних мгновений своей короткой жизни пытавшийся разбудить свою мать.
Вот кошачье семейство встретило кончину у порога своего дома — мама-кошка вылизывала котенка до последнего, стремясь облегчить его страдания. Серенький комок, который свернулся в лапах у безжизненно свесившей голову матери, врезался мальчику в память даже сквозь запотевшие линзы противогаза.
Седой мужчина в домашнем сидит, прислонившись спиной к стене и мечтательно смотрит в залитую неестественным светом пустоту. В ногах у него спит светлый пес — чем-то похож на сиба-ину, возможно, один из его предков. Трогательная картина — если бы не остекленевшие глаза на изуродованном болезнью лице. Если бы не тощий, облезший мохнатый спутник, чьи бока уже никогда не будут вздыматься во вдохе и опускаться на выдохе.
Мужчины, женщины, дети, домашняя (а может и лесная) живность — все были мертвы. На всех оставила свой отпечаток страшная болезнь — точнее, болезни. Десятки их.
"Даже мух — и тех нет", — тревожно подметил мальчик, стараясь не смотреть лишний раз на посиневшие, залитые слюной, кровью и собственной рвотой лица мертвецов. Заглянув мельком во дворы, он заметил выложенные ряды тел. Где-то успели сложить второй ряд, где-то — третий, словно поленья в поленницу, где-то остались лишь обугленные остовы тел, укрытые саваном серого пепла.
"Пытались избавиться от тел. Но их уже никто не похоронит".
— Не один штамм использовали, — бубнил отец. — Оспа, сибирская язва, чума. Много того, что видно только изнутри. Ударили дважды. Сначала заслали зараженных пленных. Потом отравили подземную реку. Выше по течению, когда поняли, куда копать. Слышал, они поскребли по всем запасам, до которых дотянулись. Своим, чужим — и у наших тоже. Самое заразное, что только было. Чтобы никто не смог уйти. Чтобы выкосить подчистую. Наверняка еще с войны образцы у нас с немцами позаимствовали...
— Это все сделали русские, да? Их армия?
— Не просто армия, — старик, не сбавляя шага, указал на плечо. — Видишь нашивку?
Точно, нашивка. Раньше мальчик не придавал ей значения — эмблема и эмблема, может, это отметка производителя. А спрашивать отца о такой мелочи он и думать не думал.
Три стрелки в виде креста, увенчанного звездой. Подпись снизу на каком-то европейском языке — плавностью линий напомнившая о нудных часах каллиграфии.
— Вижу. Но ты так и не...
— "Атропа", с греческого — "неотвратимый". Одна из мойр, воплощений судьбы у древних греков.
"При чем тут греки? Мы же про русских говорим..."
— Клото, Лахеса, Атропа. Первая — прядет нити жизни. Вторая — плетет из них узор судьбы. Третья — отрезает положенное, когда приходит срок. Суть начало пути, сам путь и его конец. Последняя — смерть, которая ждет всех в назначенный час. Так называют себя эти русские.
— От скромности они не умрут, — шальная мысль успела вылететь изо рта прежде, чем мальчик спохватился.
— Вот уж точно, — закашлялся старик. — За ними армия, все государство — и о них никто не знает сверх положенного. А положено мало.
— Но почему именно они? — раз старик готов много говорить, то этим стоит пользоваться.
— Американцам нужна выгода, не более, — глухо, словно удар обухом, чеканил слова старик, не сбавляя шага ни на миг. — Дальше нос они не суют. И маги тоже. Неинтересно им. Союзники — есть что делить и без нас. Но русским... им было дело до наших тайн. До таких вот скрытых культов. До творений Земли, которым мы поперек горла до сих пор. Они искали, и нашли. Не абы каких, а стремящихся в Эру Богов, — проговорил отец, перешагнув через очередное тело. — Точнее, стремившихся, — поправился он.
Эра Богов...
Мальчик чуть не споткнулся о неудачно подвернувшуюся окостеневшую руку.
— Эру Богов? Но как...это же было очень давно? Это же древняя легенда?
Отец прибавил шаг, шурша многочисленными амулетами на резине защитного костюма.
— В том и дело. Слишком древняя, чтобы воплотиться снова.
Старик сбавил шаг и настороженно прислушался. Сын обрадовался короткой передышке и последовал его примеру. Когда стучащая в ушах кровь горячая кровь отхлынула прочь, он разобрал странный, едва слышный мерный рокот, нарушавший мертвую тишину уничтоженного поселения. Мальчику точно не почудилось — шум и не думал пропадать, то стихая, то становясь громче.
Старик, недовольно цыкнув, быстрым шагом сорвался с места. Мальчик поспешил за ним.
— Вот и они. Пока один вертолет. Ищет позицию — повезло, что чары не спали окончательно.
"Русские уже здесь?!"
Ноги чуть не подкосились. Те, от кого они тайком проникли внутрь, уже рядом. А что если они их найдут? Это конец...
— Пока найдут место, пока пришлют силы — время есть, но мало, — отец, не сбавляя шага, зашел внутрь тэнсю, благо ворота были открыты. — Через час их будет больше, чем один вертолет. Так что поспешим. Еще немного — и ты все увидишь сам.
Обстановка внутри казалось еще ужасней — сказывались нависшие над головой потолки и грозившие придавить стены, свободное пространство между которыми так же было занято телами. Стало теснее, и близость смертельного смрада и разложения изрядно действовала на нервы.
Выживших не было и тут. Единственное отличие от того мира, что мальчик видел снаружи — все тела были в одеждах, напоминающих старинных предков одеяний нынешних служителей синто, и среди них не было ни одного представителя того, кого можно было бы назвать "простолюдином". Вот монахи, подобные тому, что они встретили у спуска. Вот служительницы, следившие за порядком — но наряженные более ярко, более торжественно, чем мальчику прежде доводилось видеть. То, что сейчас носили те же мико [15], не годилось этим нарядам и в подметки. Выручки с одного такого одеяния хватило бы на обустройство небольшого храма — а ведь сколько тут этих одежд. Слепящая красота и роскошь...
Испорченная запекшейся кровью и заразным гноем. Потускневшее серебро украшало одинаково пожелтевшие от болезни лица, покрытые струпьями и сыпью. Нога зацепила разбросанные в предсмертной агонии четки, наступила на очередную скованную вечным сном руку, сквозь маску снова почудилась трупная вонь. Отвращение накатывало и сходило прочь, как неистовый, неугомонный, противоречащий законам природы, прилив.
Ад, как и обещал отец. Ад, уйти от лицезрения которого у него не было шансов. Каждая минута наполняла сердце смесью горечи, отвращения, отчаяния и кто еще знает каких темных чувств. Столько живых существ, столько лет истории — и все ушло в небытие. Одним простым, но действенным махом, мимоходом — и все из-за тех людей?
