О, Боже!
Против воли Агния прокашлялась, у нее сразу запершило в горле от сигаретной гари, которую она на дух не переносила. Еще больше испугавшись из-за этого, она непроизвольно зажала ладонью рот и нос. Сбоку кто-то насмешливо засмеялся. Но и в сторону весельчака Агния не повернулась, продолжая изучать пол и свои туфли.
Хмыкнул и Вячеслав Генрихович, отчего по ее трясущемуся в ужасе телу, прошла новая волна нервной дрожи.
— Ну, так, с чем пожаловали... дамы? — насмешливо поинтересовался он.
— П-понимаете, — кажется, Зое Михайловне было так же страшно, как и самой Агнии. Она еще никогда не слышала, чтобы эта крупная, добрая и надежная женщина заикалась перед кем-то. — Мы хотели поговорить с вами о работе. Девочка — сирота, и ей нужны деньги, а она...
— К Геле, — Вячеслав Генрихович грубо прервал нескладный лепет ее преподавателя. — Я шлюхами не занимаюсь и девочек не курирую. Не мой профиль. Да и щупловата она, долго на панели не протянет. Вы бы что-то другое придумали.
Судя по резкому скрежету, Вячеслав Генрихович поднялся. И Агния отчетливо поняла, что все — аудиенция окончена. И ей отказано до того, как нормально выслушали. Страх потерять единственный шанс оказался сильнее боязни этого человека. Ну, уж нет!
Резко подняв голову, она смело ступила ближе к столу и дерзко посмотрела прямо в глаза Борову. Глаза у него были страшные. То есть, обычные, конечно, веки там, ресницы, зрачки. Темно-каряя радужка. Но смотрели эти глаза так, что человек, наверное, мог на месте умереть от такого внимания и угрозы. Не целенаправленной, нет. Просто...
Будучи человеком набожным, Агния едва удержалась, чтобы не перекреститься. Так, в ее понимании, смотрел бы демон, а не человек. Не дьявол, тот должен был бы искушать человеческие души даже глазами. А этот — он просто смотрел, и от этого язык отнимался, и сердце леденело. Убьет, ведь, и не вздрогнет ничего. Отвернется потом, и не вспомнит. Как таракана раздавит. Или это у нее воображение разыгралось?
И на какой-то миг замерев под этим его взглядом, Агния разом поняв три вещи.
Этот человек был не таким старым, как ей показалось вначале. Не ее ровесник, само собой, но и не пожилой дядечка шестидесяти лет, как ей подумалось. Хотя, лет двадцать разницы между ними, наверное, имелось. Больше, чем вся ее жизнь.
Он действительно собирался сейчас уйти, и никак не отреагировал на ее движение. Агния для него была не значимей надоедливей мелкой мошки.
И еще, самое последнее, и самое страшное — она в него влюбилась. Вот так — разом. С первого взгляда...
Или, нет, это потом, через пару лет, Агния пришла к выводу, что влюбилась в Вячеслава уже тогда, в первую встречу. А в тот момент она ощутила почти жгучую ярость, что ее не хотят слушать и не видят.
Видимо, ярость и гнев, ходят рядом с любовью. Тоже ведь, страстные чувства.
— Я не шлюхой пришла проситься, Вячеслав Генрихович! — громко заявила она, не обратив внимания на то, что мужчина отворачивается. — А певицей!
Зоя Михайловна сдавленно ухнула за ее спиной, но тут же бросилась на подмогу ученице.
— Верно! Девочка очень талантлива, у нее мощный и глубокий голос, меццо-сопрано. Еще не полностью развитый, но она....
Не было похоже, чтобы Вячеслава Генриховича заинтересовали их объяснения. Мужчина продолжал курить и смотреть и на нее, и на Зою Михайловну безразличным взглядом.
— Щуплая ты,— хмыкнул он, вновь затянувшись. — И мелкая. Какая певица, ...? Ты мне тут про "елочку" петь собралась, что ли? Тебе лет-то сколько, дите? Хочешь, чтоб меня мусора загребли за труд несовершеннолетних? Еще и проституцию припишут, сто пудово ведь. Катись отсюда, дите, и не мозоль мне глаза. — Он отвернулся.
Агния поняла, что у нее один шанс. И сделала единственное, что действительно хорошо умела. Она запела.
Да, это была не консерватория. Акустика не та. Но ее голосу, голосу дочери двух известных оперных певцов, и это помешать не могло. И пусть ее меццо-сопрано еще не было зрелым, пусть не полностью еще раскрыло все возможности, не зря им восхищались все преподаватели их консерватории. И не только они.
Агния, не задумываясь, выбрала партию Розины из "Сивильского цирюльника". Она очень любила эту оперу. И настолько часто напевала сама себе, что и сейчас отрывок из той сам пришел на ум.
Впрочем, долго петь ей не дали.
— Это что за белиберда? — Вячеслав Генрихович смотрел на нее раздраженно. И вот то недоброе, что было в его глазах, проступила четче. — Ни хрена не понял из этой фигни. Дуй отсюда, и быстро, пока я добрый.
Он резко вдавил окурок в пепельницу, стоящую на столике.
М-да, явно не угадала с отрывком. Еще никогда Агния не чувствовала себя настолько униженной. Ее до жути обидело то, как относился и держал себя с ней этот мужчина. Ясно, что она пришла на положении просителя, но разве так можно с людьми?! И правда — бандит, что еще скажешь?!
Нет, точно, она не тогда в него влюбилась. Тогда Боров всколыхнул в ее душе только ярость.
Да и его пособники, открыто и с издевкой смеющиеся над ней, не улучшали самоощущения Агнии. Глаза обожгли подступающие слезы, но она сумела их подавить. Плакать могут слабые, те, о ком есть кому побеспокоиться. Ей сейчас не до подобной роскоши.
— Я спою любую песню, которую вы выберите, только...
— Свободна. — Не дослушав ее, Вячеслав Генрихович развернулся и вышел из зала.
Агния не знала, что на нее нашло. Наверное, от усталости из-за постоянного напряжения и поиска выхода, чувство самосохранения и здравый смысл напрочь отказали. Хотя, какой здравый смысл, когда она пришла проситься на работу к бандиту?
Не дав себе времени на размышления и сомнения, Агния так резво рванула следом за этим страшным мужчиной, что ни его помощники, ни Зоя Михайловна, ни Щур не успели ее перехватить.
— Скажите мне песню, и я буду исполнять ее. Какую угодно. — Торопливо и громко тараторила она в спину удаляющегося бандита, спеша за ним по тесному коридорчику, тускло освещенному одной единственной лампочкой. — Мне очень нужна работа. Деньги. А я умею только петь, понимаете? Я готова петь, что угодно...
Он толкнул дверь, не обращая на нее никакого внимания, и вышел в холодную октябрьскую ночь, прикуривая новую вонючую сигарету. Агния вылетела на холод следом за ним.
— Вячеслав Генрихович...
— Тебе хоть четырнадцать есть, кроха? — Мужчина глянул на нее скептичным взглядом. — Тебе спать сейчас надо в кровати, под бдительным оком родителей, а не по кабакам шляться. Тем более, таким. Дуй отсюда, пока неприятностей не отгребла по полной.
— Мне шестнадцать! — Уверенно заявила Агния, остановившись прямо перед ним, чтобы Вячеслав Генрихович не мог ее игнорировать.
Он насмешливо изогнул брови на это заявление, и она почувствовала смущение.
— Будет шестнадцать. — Поправилась она со вздохом. Он смотрел с той же насмешкой. — Через пять месяцев. — Честно призналась Агния. — А родителей у меня нет. Погибли. Одна бабушка осталась. Но она... немного не в себе. — Как можно деликатней попыталась описать она состояние единственного родного человека. — А я не хочу попасть в детдом или интернат. И сама позабочусь о себе, и о ней. — Зло и дерзко, чтобы спрятать боль от нахлынувшей тоски по родителям, заявила она.
Что-то во взгляде Вячеслава Генриховича изменилось. Возможно, там появилась жалость. Но сейчас было не до гордости. Агния готова была принять и жалость, если та поможет. А может, Агния просто хваталась за соломинку и обманывала саму себя, ища сострадание там, где не было ничего, кроме безразличия и жестокости.
— Давно сирота? — Его голос оставался таким же безразличным и насмешливым.
— Нет. Месяц. — Она проглотила комок в горле и повыше вскинула голову, стараясь быть наравне с собеседником.
Хотя, видит Бог, это казалось почти невозможным, Вячеслав Генрихович превышал ее ростом головы на две.
Он как-то скупо кивнул и глубоко затянулся, посмотрев на черное небо, затянутое тучами.
— Это тебе не театр, малышка, или где ты там привыкла петь. Это — кабак, и люди тут собираются... особые. Им "Владимирский централ" и Круга подавай.— Он глянул на нее свысока, так, как на пятилетних карапузов, играющих в песочнице, смотрят взрослые.
Наверное, имел право. Она для него, и правда, карапуз.
— Ты хоть приблизительно представляешь, что такое пьяные мужики, привыкшие решать дело кулаками, а то и поножовщиной? И ты собираешься здесь петь? Девочка, не смеши никого. Это уже если не вспоминать о том, что у меня есть певицы, которые сживут тебя со свету, загрызут, чтобы не терять заработок. И которые, не побрезгуют и перепихнуться с клиентом, чтобы лишний рубль получить. Хоть это и запрещено. А что ты будешь делать, если к тебе полезут, если в углу зажмут? Их ведь не остановит, что тебе шестнадцать, без пяти месяцев. — С издевкой заметил он, выпустив облако дыма в ее сторону. — Тебе в куклы играть надо.
Ее бросало то в жар, то в холод от его слов. Было и страшно, и противно, и непонятно, и стыдно отчего-то. Но отступить она не могла.
— Можно подумать, что в ваш круг, только с паспортом пускают! — Огрызнулась Агния.
— "Ваш круг". — Передразнил ее Боров и расхохотался. Грубо, скрипяще. — Ты послушай себя только. Ты что тут делаешь, принцесска? Ни фига же не понимаешь, куда лезешь, да? Думаешь, здесь все так весело и мы в игры играем? Сказок начиталась, веришь в добрых и благородных разбойников? Так их тут нет. — Он хохотнул, затянувшись так, что сигарета выгорела до фильтра. — Небось, понятия не имеешь, с кем разговариваешь. — Вячеслав Генрихович прищурился, глядя на нее. — И не понимаешь, что я могу прихлопнуть тебя сейчас, как муху, одним ударом. А потом развернусь и уйду. И ни фига мне за это не будет. И не вспомню я о тебе, как и о надоедливой мошке.
Он хотел ее напугать. Это было ясно как день. И что скрывать, ему это удавалось просто прекрасно. Агния поверила, поверила каждому слову. Даже тому, что он сейчас с размаху разобьет ей голову, или что там надо разбить, чтоб убить. Глядя на огромные, нескладные ручищи Борова она могла поверить, что ему это не составит трудностей.
Стало так страшно, как еще ни разу за вечер. Так, что захотелось в туалет, и во рту пересохло. И он увидел этот страх в ее глазах так же четко, как любой хищник видит ужас в жертве.
— Дуй отсюда. — Медленно повторил он. Бросил на асфальт окурок и неторопливо затоптал. — И не попадайся мне больше на глаза.
И она ушла. Да, что там, убежала, слыша только грохот сердца в ушах. Заскочила в коридорчик, по которому его догоняла, наскочила на застывшую там Зою Михайловну. И, схватив преподавателя за руку, потащила прочь из этого ужасного места, не обращая внимания на одышку и испуганную дрожь полной и немолодой женщины.
А на следующий вечер — пришла опять, выучив дословно "Владимирский централ" и еще несколько песен из репертуара Круга, Цыгановой и Успенской. Большую часть слов Агния просто не понимала, музыка к песням казалась ей бедной и плоской, и ее коробило от необходимости такое произносить.
Но она решила настойчиво идти к своей цели, веря, что путь осилит идущий.
И приходила опять, и опять, к концу октября выучив едва ли не весь репертуар исполнителей "шансона". После третьего раза Вячеслав Генрихович Боруцкий (наконец-то она поняла, откуда у него это странное прозвище), велел своим людям прекратить ее пускать. Но Агния настойчиво продолжала караулить его под окнами и, рискуя простудиться, распевала песни во весь свой, неслабый голос. Охранники, кажется, вообще, причислили ее к ненормальным и поглядывали как-то настороженно.
Бог знает, кто или что ее берегло. На самом деле, только спустя два года, окончательно узнав, что за человек Боруцкий, Агния действительно поняла, как ей невероятно везло. И что Вячеслав, и правда, жалел сироту, не понаслышке зная, насколько невеселая это доля. Возможно, он даже стал уважать ее за настойчивость и целеустремленность, за то, что не пасовала. За смелость и силу воли, чтобы перебороть страх, который никуда не делся. Как бы там ни было, но на десятый или одиннадцатый вечер, он соизволил выйти на улицу, где она в очередной раз распевала эти непонятные песни.
Увидев Боруцкого, Агния испугалась пуще прежнего, по виду решив, что таки достала того, и он приведет в жизнь свою угрозу, убив ее. Уж больно злым и яростным выглядел мужчина. Но и, несмотря на страх, петь не перестала.
— Ты сама убежишь, не выдержишь и два вечера. — Проревел Вячеслав Генрихович едва ли не в самое ее ухо. — Завтра, в пять, чтоб была здесь. С прикидом и макияжем. И сделай с собой что-то. Не хватало мне из-за шмакодявки еще проблем с ментами заиметь.
Глава 1
Наши дни
— Спой, птичка.
Агния не нуждалась в слухе, чтобы по губам прочитать насмешливое приказание человека, севшего за ее столик. Тем не менее, она отключила плеер и вынула из ушей наушники. Мужчина, усевшийся напротив нее, ехидно поднял бровь.
— Какой моветон, Агния Валерьевна. Одиннадцать утра, а вы водку глушите, и без закуски. А ведь вам еще выступать.
Виктор Шамалко, депутат, один из кандидатов в Президенты их страны на предстоящих в будущем выборах, бандит в прошлом, и олигарх в настоящем, владелец этого ресторана, и хозяин Агнии, выигравший ее у предателя в карты, осуждающе хмыкнул. Потом жестом руки подозвал официанта, и велел принести еды.
Интересно, как он подавал знак, чтобы туда что-то добавили? Или наркотик растворяли в напитках? Той же водке...
Кто сказал, что рабства уже не существует на планете? Бред. Есть оно. Просто кандалы изменили вид, а рабовладельцы научились играть благородные роли.
Ничего не сказав в ответ на этот упрек, Агния молча наблюдала за тем, как расторопный официант расставляет на столе тарелочки. Если она и была голодна, то не ощущала этого. Однако отказываться было весьма чревато.
Сейчас Виктор Шамалко смотрел на нее снисходительно и, даже, благожелательно. Без сомнения, он прекрасно знал, отчего это Агнии пришло в голову напиваться с утра. Таких триумфов не забывают и спустя много лет. А тут лишь год прошел. Поддевая ее, он лишь усиливал страдания самой Агнии, получая большее удовольствие. Садистская натура этого человека, всегда и во всем требовала большей боли от подвластных ему жертв. И никто не гарантировал, что, к примеру, в следующую секунду, благожелательность темных глаз не сменится гневом и бешенством. А от этих эмоций Шамалко не могло спасти или защитить никто и ничто. Он всего лишь выведет ее в подсобное помещение, и изобьет там. Не в полную силу, нет, такого он себе не позволял. На Агнии можно было зарабатывать. И весьма неплохо. Потому, полную силу своему садизму он давал на других. Но и того, что перепадало ей — с лихвой хватало, чтобы неделями мучиться от боли. Причем, Виктор бил ее так, чтоб не оставить следов. Не хотел портить "товарный вид" своей звезды. Оттого, для нее, по большей части, он приберегал свой арсенал моральных пыток.
Впрочем, ничего из вышеперечисленного не мешало Виктору время от времени просто избивать ее. Так, для собственного удовольствия. Или за провинности и ошибки с его точки зрения. Шамалко любил мучить тех, кто слабее. Любил причинять страдания и боль. Обожал издеваться над женщинами. Мучить же жену убитого им давнего врага — доставляло ему особое, изощренное удовольствие. Вероятно, он сильно жалел о том, что не может воскресить того, чтобы вновь повторить вершину своего успеха в области мучений женщин. И снова избить Агнию тогда, когда она была беременна...
