Илья. Быль первая. Целители. Пролог и начало

К тому времени я давно уже бил голыми руками, потому как на своём же горьком опыте постиг, что на улице никто ждать не будет, пока ты наденешь боксёрские перчатки. Да и чувство удара и дистанции при таком тренинге максимально приближены к реальному бою. И пусть многие "специалисты" говорили мне, что так разбиваются суставы и можно покалечиться, я продолжал заниматься именно так. Другое дело, что к такому состоянию набитости рук я подошёл не сразу, а постепенно, перейдя от перчаток к одним только бинтам, а затем и с ними потихоньку распрощался, плавно уменьшая количество намотки.

Не скажу, что за семь лет я стал таким уж великим рукопашником. Но и того, чего я достиг, мне вполне хватало, к тому же эти навыки подкреплялись неплохой массой тела и оставшейся от занятий тяжёлой атлетикой способностью к взрывному выбросу силы. Так что всё это в сумме не раз выручало меня на неспокойных улицах родного города.

Было, правда, и ещё одно интересное свойство моего организма, которое давало мне ещё больше преимуществ перед другими, но о нём, для того, чтобы замутить некую интригу в повествовании, расскажу чуть позже.

Отработав положенное по мешку, я понял, что вполне разогрелся и подошло время грузиться железом.

Начав с жима лёжа, я плавно, "пирамидой"*, "шагами" по двадцать килограмм, добрался до ста пятидесяти.

И хотя по плану у меня этот вес стоял на шесть раз, но, под скрежет зубовный и с небольшой помощью страховщика в самом уже конце, я добил аж до восьмёрочки. И пусть серьёзные силовики, увидав такие цифры, усмехнуться, замечу, что достигнуты они были мной без "химии" и с неплохой техникой. К тому же и отдых, даже между самыми тяжёлыми подходами, я никогда не затягивал дольше трёх минут, так что, как мне кажется, результат такой не так уж и плох.

Чуток передохнув, я сделал пару сетов отжиманий на брусьях.

Тренировку я закончил растяжкой груди и трицепса.

Заболтав в раздевалке поднадоевший уже послетренировочный коктейль, я, стараясь не фиксироваться на ощущениях, одним махом влил его в себя.

Немного потрепавшись с пацанами за жизнь, переоделся и двинул на остановку.

Замечу, что пользование общественного транспорта никогда не входило в число моих самых любимых занятий. Но и гонять машину из-за пары-тройки остановок тоже, согласитесь, не сильно умнО. Тем более что и гаражный кооператив, в котором обретался мой железный конь, располагался в паре кварталов от дома. Так что, в принципе, то на то и выходило. Риск же, оставив машину у подъезда на ночь, обнаружить её утром без колёс и прочих необходимых в транспортном средстве предметов, что не раз уже происходило с моими незадачливыми соседями по двору, был слишком велик. Учитывая же то, что на следующий день у меня было намечено одно грандиозное мероприятие, в котором мне без моего четырёхколёсного друга было никак не обойтись, так и вовсе мои поездочные мучения того вечера можно было б считать следствием немалой моей рассудительности и благоразумия, если б не то самое происшествие.

______________________________________

* — Пирамида — тренировочный принцип бодибилдинга, заключающийся в том, что к "рабочему" весу подходят плавно, начиная с малых весов, тем самым позволяя связкам, мышцам и суставам разогреться и втянуться в работу.

* * *

Не прошло и пары минут, как я уже трясся в чреве полуразвалившегося фанерно-жестяного монстра, коего лишь в шутку можно было б назвать троллейбусом.

Растопырив поустойчивее нижние конечности и всеми руками покрепче уцепившись за поручни, я постарался отключиться от окружающей меня действительности. Что мне, благодаря многолетней практике таких поездок, более-менее и удалось. Напряжение, имевшее место быть после интенсивной тренировки, понемногу отпускало. Перед глазами, за грязным стеклом, размытыми пятнами мелькали огни города, готовящегося к бурной предвыходной ночи. Голова была абсолютно пустой, и лишь изредка какая-нибудь одинокая мысль вдруг сдуру, непонятно откуда, появлялась в этой пустоте, какое-то время беспрепятственно болталась там, натыкаясь впотьмах на стенки моей черепной коробки в поисках выхода, и потом также потихоньку куда-то исчезала, не замеченная мной.

Внезапно гладкая поверхность моего расслабленно-задумчивого состояния пошла вдруг мелкой волной, словно кто-то метнул в тихий омут булыжником. Что-то в окружающей меня обстановке изменилось, причём, похоже, не в самую лучшую сторону.

Обернувшись, я увидел, что какой-то раскормленный гражданин немалых размеров туловища, с руками густо "изукрашенными" партакАми* и симптомами серьёзного подпития в поведении, зажав в углу тощего парнишку, что-то ему там втирает.

Судя по доносившимся до меня обрывкам фраз, щедро сдобренным матом и феней*, происходил банальнейший отъём материальных ценностей, без применения, по-крайней мере, на тот момент, физического воздействия, то есть, говоря человеческим языком, самый обычный грабёж. Пацан же, бедолага, напуганный до белизны лица, с глазами полными тоски, стоял молча и на помощь почему-то не звал...

Почему, почему?..

А хрен бы его знал почему. Гордый, видать, шибко был.

Я в его годы тоже гордый был. Но только ещё и наглый. И я б в такой ситуации саданул бы уже дяде коленкой по яйцам, или пальцами в глаза, а то и основанием открытой ладони снизу в нос. Очень, замечу вам, отрезвляет. Главное — не переборщить! Особенно при наличии целого троллейбуса свидетелей.

Я оглянулся по сторонам.

И почему же это у меня не вызвал никакого удивления тот факт, что все вышеупомянутые "свидетели" резко вдруг нашли себе различные занятия, не позволяющие замечать происходящего?

Кто-то внезапно увидел за окном что-то необычайно интересное, да такое, что прям и глаз не оторвать, иные, вдруг, также внезапно, задремали. И хотя один из моих внутренних принципов гласит, что если меня не трогают, то и я не лезу, но уж больно жалко выглядел пацан. И уж больно отвратно вёл себя свиноподобный гражданин. Я снова посмотрел на парня, встретил его испуганный взгляд, в котором читались и неверие в то, что кто-то поможет, и слабая, но всё же надежда.

Вздохнув, я опустил сумку на пол.

Сделал шаг.

Тот самый, первый шаг, решившись на который, мы преодолеваем ту незримую черту, за которой поздно уже отступать...

— Слышь, мужик, ты б нашёл себе кого-нибудь по габаритам? — спокойно сказал я в жировые складки на не очень свежем воротнике и кончиками пальцев постучал в его правое плечо. Но тот, словно бы и не заметив появления нового действующего лица, продолжал общаться со своей жертвой. Я немного подождал, и, по отсутствию реакции, решив, было, что до него с первого раза не дошло, снова потянулся рукой для повторения своих действий. Но тут он, осознав-таки, что что-то мешает ему культурно проводить досуг, на полуслове умолк и начал разворачиваться в мою сторону. Закончив разворот, он несколько мгновений мучительно пытался сконцентрировать на мне свой расфокусированный взгляд. Когда это ему, наконец, удалось, он ещё какое-то время тупо продолжал рассматривать невесть откуда взявшегося возмутителя его спокойствия.

— Ты чё, козёл, чё-та тут прокрякал? — обдав меня вонью гнилых зубов и застарелого перегара, заметно заплетаясь языком, процедил он и довольно хрюкнул. И хотя реплика его содержала явное противоречие (ну сами подумайте, как козёл может крякать?), его, заросшим жиром и залитым водкой, мозгам фраза эта представлялась, по всей видимости, верхом остроумия. Но мне его веселье показалось несколько неуместным, наверное, имело место быть некоторое несовпадение в нашем с ним понимании смешного. И поэтому я начал немножко разазливаться.

— Я тебе, уроду, сказал — оставь, пидор, человека в покое, а то стоматологи уже не принимают.

— Чё-о-о? Какие, бля, стоматологи? — охренело вытаращился он на меня, явно не поняв мой тонкий намёк.

— А такие, бля, стоматологи, которым придётся тебе зубы вставлять, если ты отсюда резко щас не свалишь, — как можно спокойнее предотвратил я дальнейшие накопления двусмысленностей в нашей с ним беседе.

Несколько долгих секунд этот урод пытался осмыслить мои слова, после чего, доперев-таки, с рёвом: "Ах ты, гнида, бля!", махнул мясистой правой ручищей.

Чего я, собственно, и добивался. Потому как, дойди дело до разборок с органами защиты правопорядков, мне было крайне необходимо, чтоб присутствующие подтвердили, что "фулюган" ударил меня первым.

Если скажу, что с техникой боя у пузана было слабовато, то это всё равно, что сделаю ему комплимент. Потому как техники этой самой, у него не было и в помине. К тому же, слава богу, проявилось некое свойство моего организма, упоминавшееся уже мною мельком раньше и подробно о котором я вскоре расскажу, и мне его движения виделись в тот момент заторможено корявыми, словно при замедленной съёмке. Поэтому у меня было предостаточно времени, чтобы спокойно откачнуться назад и увидеть, как его кулак проплывает в нескольких сантиметрах от моего лица. Всё это произошло настолько неспешно, что я даже успел рассмотреть его совершенно ненабитые суставы, утопавшие в жировых подушечках и поросшие неопрятным рыжим мехом, да наколотые на пальцах перстни, один из которых был украшен пауком, сидящим в паутине, и с белым крестом на спине.

Дождавшись когда товарища, силой его же инерции, развернуло следом за конечностью, я вернулся в исходное положение и коротким прямым правой вполсилы ударил в область печени, "пропилив", как учили, место удара. Утробно хрюкнув, он тяжело сложился в середине туловища. Я тут же, на отшаге, подсёк его под колени. Дядя рухнул сначала на четыре кости, но руки его бессильно подломились и он, завалившись на бок, скрючился в позе зародыша на немножко загаженном полу. Тут как раз подоспела очередная остановка. Я, приподняв это туловище под мышки (тяжёлый был, гад!), со словами: "Осторожно, гражданину нехорошо!", выволок наружу, совершенно игнорируя удивлённые взгляды входящих пассажиров. Аккуратно пристроив страдальца спиной к чахлому деревцу, вернулся в троллейбус.

И тут же на меня обрушился "праведный" гнев какой-то тощей старушенции, ещё минуту назад старательно отводившей глаза в сторону от безобразий, творимых этим засранцем. Старая задница с чего-то вдруг необычайно осмелела и начала выступать в том духе, что, мол, как не стыдно, человек выпил немножко, а его тут же чуть и не убили, да ещё и выкинули из "транспорту".

И так далее, и всё в той же струе.

Блин, ну до чего ж подлый народишко кругом!

Ведь ещё секунду до этого, падла, боялась рта раскрыть перед пьяным мордоворотом, который мог и не посмотреть, что перед ним старуха. А тут, каким-то поганым своим чутьём определив, что меня в этом плане можно не опасаться, пасть-то свою и растопырила!..

Я ж в тот момент тоже оказался, блин, хорош!

Нет, чтоб смолчать, сделав вид, что в упор её не замечаю, или просто рассмеяться ей в её же сморщенную физиономию, я что-то вдруг вышел из себя и из меня попёрло...

— Слышь ты, мразь старая, завали-ка по-быстрому своё засохшее хлебало, а то, бля, когда пидор этот парнишку задрачивал, так вы все, суки ёб...ные, морды в сраки позасовывали, а тут, глянь-ка, раздухарилась, бл...дь, овца сушёная!..

И это было только начало моего монолога, длившегося потом ещё довольно-таки приличный промежуток времени.

Не без некоторой гордости замечу, что обороты речи, если не учитывать связующие слова, в нём практически не повторялись. За это большая человеческая спасиба обеим моим бабушкам, детство, молодость, зрелость, а также и совсем уж полная перезрелость которых совпали со всеми основными историческими вехами современной России, украсившими их речь настоящими шедеврами устного народного творчества, и переданными впоследствии мне в качестве практически единственного наследства.

Нехорошо, конечно же, получилось, но нельзя же, в самом деле, после тяжёлого трудового дня, после интенсивной за ним тренировки, и, наконец, после последовавшего совсем уже за ними героического подвига по спасению в общественном транспорте, ожидать от человека адекватной реакции на вонь каких-то там мерзких засохших жаб.

Я и так-то представляю из себя довольно-таки темпераментную личность, то дают себя знать имеющиеся у меня в недалёких предках запорожские казаки, цыгане, и поволжские, то ли башкиры, то ли ещё какие-то половцы. И хотя, становясь старше, я понемногу и продвигаюсь в нелёгкой науке самосдерживания, но тут, будучи в некотором напряжении после предыдущих событий, контролировал себя не вполне, а потому — не вынесла душа поэта!..

Бабка, по всему видать, не ожидамши такого хамского базара от приличного с виду гражданина, сначала опешила, но потом собралась и, злобно сверкнув мутными очами, снова растопырила свою малозубую пасть в попытке продолжить своё выступление. Тут, однако, в нашу светскую беседу вмешался пожилой, самого что ни на есть пролетарского облику дядька, сидевший от неё через проход с ведром яблок на коленях:

— Мать, ты чё к парню прицепилась? Да был бы я лет на тридцать моложе, сам бы этой свинье морду начистил. Ты ж сама подумай — а если б на месте этого парнишки внук твой был? — и уже мне, — молодец, парень! Таких сволочей давить надо!

Ещё несколько голосов поддержали мужика, и дряблая поборница справедливости, по всей видимости, вспомнив судьбу фашистской Германии, тоже пытавшейся воевать на два фронта, нехотя заткнулась. Но до конца так и не успокоилась, а, отвернувшись к окну, продолжала что-то раздражённо бурчать по поводу хамства и свинства нонешней молодёжи, имея в виду, похоже, и вставшего на мою сторону пожилого садовода. Я же, кивнув нежданному союзнику, обвёл вопрошающим взглядом остальных пассажиров, как бы интересуясь, а не найдётся ли ещё желающих подискутировать и по достоинству оценить мои героические действия по наведению порядка в отдельно взятом троллейбусе. Таковых почему-то больше не оказалось, по-крайней мере вслух об этом никто не объявил. Тогда я подобрал сумку с формой, и, отвернувшись к окну, закрыл глаза, пробуя снова абстрагироваться от окружающей меня действительности. Но это мне так и не удалось, и я с закрытыми глазами стоял и думал о том, как всёж-таки хреново устроен мир и что нету в жизни счастья...

______________________________________

* — Партаки — воровские, и не только, наколки.

* — Феня — воровской жаргон.

* * *

А сейчас, как мне кажется, пришло самое время рассказать о весьма любопытной особенности моего организма, дважды уже мной упомянутой.

Это стало происходить со мной ещё в детстве.

Почему-то врезалось в память, как однажды мы с братом дурковали в комнате у родителей и толкнули стол, на котором стояла горячо любимая мамой хрустальная ваза, имевшая в себе в тот момент немалый букет с какими-то там "гладиолусами". От толчка она покачнулась, упала на бок, и, расплёскивая воду и теряя по дороге цветы, покатилась к краю.

В первое мгновенье нас от испуга словно парализовало. Не знаю уж, что чувствовал в это время мой братец, я же, обладая неимоверно богатым воображением, словно наяву, в мельчайших деталях, видел уже страшные картины красиво разлетающихся в разные стороны осколков хрусталя, окружённых веером сверкающих брызг. И, как следствие этого, последующие получания ремнём по нашим тощим задницам.