— В любом ином случае мы так или иначе упремся в очередную Мировую Войну. Только с термоядерными бомбами. Все прогнозы сходятся на этом, разница только в сроках. Ну и, говоря высоким штилем, хочется оставить потомкам хотя бы пашню без камней. Коль скоро мы не в силах оставить им хорошую погоду.

Серов усмехнулся:

— След в истории. Кровавым палачом Сталина я уже побывал. В рептилоиды пойду, пусть меня научат. Не одним только масонам с иллюминатами коварные планы строить.

Переглянувшись, ветераны снова ухватились за толстенные подстаканники и принялись тянуть время, отхлебывая чай. Наивные! Мия не могла перемолчать одного лишь Капитана. А у Келдыша и Серова еще и срок на переговоры ограничен. Не могут они привлекать излишнее внимание даже собственных соратников длинной беседой с какими-то посторонними блондинками.

Поэтому довольно скоро Келдыш заговорил снова:

— Так вот, Мия, мы тут в мае собрались, посовещались, и получилось, что Ремнант трогать нельзя. То есть, кроме очень ограниченных торговых контактов. Медицинский туризм, разве что. А нам бы такую планету, которую трогать можно. Чтобы колонизировать в четыре руки с американцами. И вокруг этого строить комбинации.

Мия улыбнулась облегченно:

— Вот оно что, а я-то голову ломала. Ну, тут мы в силах вам помочь. Есть у нас местечко, которое не жалко.

— Что будем должны?

Девушка развела руками:

— Вы же понимаете, что сегодня мы не ответим. Соберемся, послушаем, что мама скажет.

— В таком случае, благодарим за быстрый отклик на просьбу. Отвезти вас к порталу?

Все поднялись, одинаково загремели стульями.

— Нет, я хочу Клару навестить. — Мия убрала уши под косынку, украдкой поправила воротник белой блузки. Кинула быстрый взгляд на длинную, не по жаркой погоде, юбку: кажется, хвост нигде не выдает оборотня.

Обернулась к собеседникам:

— Так что сейчас я на вокзал.

На вокзал Гиря прибыл вовремя. Как раз “Вена-экспресс” выгружается, есть где затеряться.

Придав себе деловой вид, Гиря пробежался сначала мимо приличной толпы интербригадовцев в зеленых “юнгштурмовках” — вроде как с ними. Интербригадовцы — судя по наклейкам на чемоданах, только что из Пловдива — угрюмо переглядывались с не меньшей толпой комсомольцев, одетых в оливковые штормовки, и обшитых шевронами стройотрядов на каждом свободном клочке ткани. Пока те и другие прикидывали, где и как лучше урегулировать идейные разногласия, чтобы не помешали “гвардейцы кардинала”, и есть ли у мушкетеров при себе достаточно йода и лейкопластыря для достойного увенчания диспута, Гиря скользнул к сигаретным автоматам. Убедившись, что на него впрямую никто не смотрит, Гиря затолкал конфетные фантики в приемники монет всех четырех машинок, после чего еще раз осторожно зыркнул по сторонам и перебежал к следующей толпе.

Здесь верховодила “курица в фольге” — тетка-общественница, нацепившая куртку “металлик”, называемую еще “газолиновой”. По июльской-то жаре!

Приблизившись, Гиря понял: тетка инструктирует как раз туристов, перед поездом на Варну.

— … Лишние деньги перевести на аккредитив, для себя оставить лишь тридцать рублей. Обратный билет из Москвы куда вам… В Ташкент? Возьмите заранее, время есть пока.

Гиря прибился с краю и тоже изобразил внимательного слушателя. Тетка, со вполне комиссарской яростью, рубя рукой июльскую жарищу, вещала:

— … Не надо ходить «всей толпой». И не лезьте купаться в кальсонах! Там вокруг представители разных стран! Особо предупреждаю: никаких бумаг не подписывать, а требовать вызова консула!

Стиснув зубы, Гиря протолкался через возбужденных туристов к стене, где изловчился заклинить еще три автомата с мороженым. Хотя на него никто не смотрел, пришлось повозиться: автоматы с мороженым проектировали лучшие в мире советские инженеры. А бесчеловечные коммунистические палачи догадались предварительно испытать автоматы на детях, в пионерлагерях и школах. Поэтому автоматы, дожившие до серийного выпуска, конфетные фантики просто глотали с удовольствием. Ходили слухи, что “Морозко” пятого типа перекусывали тонкие веточки и даже пластиковые зубья от расчески, а жвачку подогревали особой нихромовой спиралью и сдавали потом на вторсырье. Так что Гиря засунул в хитрую технику куски медной проволоки.

Представил себе, как портит автоматы в той самой Варне или на Солнечном Берегу, или куда там направлялись ошалевшие туристы. А когда ловят его болгары, кричит: “Консула!” Ну да, три раза с присвистом… Все теткины речи сводились к тому, что обязанностей у советского туриста малость побольше, чем прав. Из прав Гиря уловил только одно: если кто не хочет есть свинину, то пусть заявит руководителю группы, болгары могут пойти навстречу. Не всегда, но иногда способствуют по части замены свинины бараниной. Гиря вспомнил запах баранины и сглотнул слюну.

Оставались еще пять автоматов с газетами на противоположной стороне платформы. Но хитрые вокзальные мильтоны наверняка уже идут к нему — спокойно, уверенно, не привлекая внимания пассажиров и не создавая паники. Можно сбежать, но тогда деловары заплатят меньше. Опять же, азарт. Гиря нешуточно чувствовал себя героем-подпольщиком, диверсантом во вражеском тылу. Почти как в кино про Штирлица.

Третья толпа Гире не понравилась. Болельщики “Пахтакора” стояли плотной кучей. Видимо, ждали оборота поезда, откуда высадились ташкентские туристы. Втолкаться к болельщикам человеку постороннему вряд ли бы удалось. Огорченные проигрышем, болельщики тянули привычное: “Ооо-е гол-гол! Оо-е Пахтакор!” чуть ли не злобно; с другой стороны, и вокзальная милиция поневоле отвлекалась на эту громадную живую бомбу. Нет, надо рисковать. Четвертак сам себя не пропьет!

Гиря обернулся. Инструктаж “курица в фольге” закончила. Туристы избрали сразу двух парторгов, которые тут же занялись самой что ни на есть коммунистической деятельностью: один собирал деньги на сувениры, а второго объявили ответственным за водку. Чтобы советские гражданские даже спекулировали под надзором “руководящей и направляющей”.

— Подвинься, пацан!

Наглый таксист, отпихнув Гирю, бросился к выходящим из вагона военным, загорелым до белых бровей. Чемоданчики военные несли зарубежные, “углы фацетные”, как говорили Гирины кореша. Правый, повыше, сильно хромал — так, что второму приходилось его поддерживать… А медалей немало, есть какие-то незнакомые. Видать, зарубежные советники возвращаются, битком набитые ненашими деньгами. Вон как гнется перед ними таксист, мелким бесом рассыпается. Не, не повелись служивые. Похоже, опытные: похромали на метро прямым курсом.

Гиря совершил еще одну перебежку и оказался в двух шагах от газетных автоматов. Огляделся: кажись, все пучком. Достал фантики и уверенно двинулся к металлопластовым ящикам.

С высоты третьего этажа из остекленного перехода над путями все Гирины маневры наблюдали мужчины. Оба седые, оба одетые в превосходно сидящие костюмы цвета сливочного мороженого, обутые в хорошие чешские туфли-мокасины подходящего кремового оттенка. Мужчина повыше комментировал, словно футбольный матч:

— Гляди, комсомолия с интербригадными опять рубиться будут.

Мужчина пониже соглашался, криво ухмыляясь:

— Еще бы. Те выездные, а эти местные. Но перспективная молодежь нужна обоим. А кто там за идею, а кто ради дефицита и загранки, поди определи.

— Зато с туристами все понятно. Сейчас пойдут водку на всех закупать. Организовано.

— Не можешь предотвратить, возглавь. Логично.

— Вот, а ты боялся. Не дрейфь, все получится. Большевики большевиками, Хрущев Хрущевым, а люди прежние остались. Людей не переменишь! Комсомольцы против бригадовцев. Туристы вообще сами по себе… Гляди, военных из горячей точки никто не встречает. Хотя Министерство наверняка знает, что раненые. Но машину посылать — это ж беспокоиться. Дело сделали, никому не нужны. Разве только вокзальным уксусам. Эти хоть Гитлера повезут, лишь бы деньги… Кстати. Проколется пацан, уходить ему пора.

— Жадность фраера губит. Вот прямо сейчас… Нет, все же рискнул к узбекам сунуться. Да черт с ним, что у нас — исполнителей мало?

— А узбеки набыченные… Продули, что ли? Как “Пахтакор” против ЦСКА сыграл, не видел?

— Не видел, но верю в коней. Что им хлопкоробы, они третьего дня “Локомотив” размесили.

— А вот как думаешь, если сейчас узбекам крикнуть: “Русские домой!” — подхватят?

— В Москве-то? Не дураки.

— Ну, а в Ташкенте?

— Да хоть на другой планете. Людей не переменишь. Повторяю: не мандражируй. Общество расколото. Следовательно, есть шансы, и немаленькие. Все ругаются, все сосредоточены на личном, индивидуальном…

— Так это еще при Никите, в шестьдесят третьем провозгласили постулат, что-де: “коммунизм есть набор конкурирующих проектов”. Вот, сам видишь — конкурируют.

— Можно подумать, не знал Никита, что у нас все хорошие идеи губятся исполнением.

— Лично для тебя это что? Мы все имеем: дачи, стражу, уважение, башли.

— Обижаешь, начальник. Я не для себя, не для брюха. Мне хотелось, чтоб страна цвела построже.

Собеседник не поверил, но виду не показал. Покачал ухоженными сединами, развел чистые, пахнущие дорогим одеколоном руки:

— Представляешь, вот мы тут стоим. А там, в Кремле, грибы эти семидесятилетние… Академики, мать их синхрофазотрон… Выдумывают еще что-то. И уже скоро спустят нам на исполнение. И вновь продолжается бой. Когда мы уже спокойно жить начнем?

Важные мужчины развернулись и удалились по остекленному переходу над путями, слегка морщась, когда по лицам проходились отраженные лучи жаркого июльского солнца, и где-то на середине перехода разминулись с платиновой блондинкой, одетой не по погоде в блузку с рукавами, длинную юбку и даже косынку, торопящейся как раз в сторону межвокзального экспресса. Затем они вошли в Павелецкий вокзал, но уперлись во временно перекрытый для ремонта главный портал и на площадь не попали.

Тогда мужчины пожали руки на прощание — вполне дружески. Который повыше сразу направился в сторону вокзального ресторана. Который пониже, напротив, нырнул под веревку с флажками, проворчал в нос: “Ишь ты, охоту на волков устроили тут” — но в целом вполне уверенно продвигался между лесов, штабелей горячих металлических труб сверх-супер-новомодного квадратного профиля и скоро нашел цель. Здоровенный парень в ковбойке и уже сильно потертых “рабочих брюках” синего цвета как раз получил у начальника стройотряда деньги за сегодня, хлопнул с ним по рукам и повернулся уходить.

Важный седой мужчина приветствовал студента вполне приятельски и вытащил на площадь, а оттуда подальше, в кафе, где визг болгарок и треск сварки не мешал разговаривать. И там, наконец, спросил:

— Что это вы делаете?

— Стеклянный фасад.

Стройотрядовец начал показывать руками, едва не своротив столик:

— Примерно так метр от стены будет сплошное остекление. Чтобы пыль не садилась, а зимой штукатурку не заливало. И чтобы она потом не осыпалась. Памятник архитектуры ведь.

Седой покрутил головой недоверчиво:

— С таким куполом по центру, да с такими вышками на краях — будет ли красиво?

Парень махнул рукой, не отвечая. Седой пригляделся и спросил встревоженно:

— Чего такой грустный, Мишка? Поругался с ней, что ли?

— Не, Петр Николаевич.

— В газете зажимают?

— Напротив. Только давай. А я не могу, не идет.

— О как…

Подошедшему официанту седой сунул оливковую трешницу:

— Нам так… О творчестве перекинуться словом. Немного, еще по делам ехать.

Официант кивнул и скоро притащил кружки, кувшин пива, большую тарелку жареной картошки. Мужчины разлили по первой, приняли ледяного темного, выдохнули.

— Вот сейчас, Миша, рассказывай. О чем грустишь?

— То ли вырос из старых сюжетов, то ли ссобачился.

— Это как?

— Легкость утерял. Раньше не задумывался, что читатель скажет, как воспримет. А сейчас уже читатели есть, и стиль мой они знают. И, значит, стоит мне из ожиданий выскочить, выразят недовольство. Вот я пишу и оглядываюсь. Как те воспримут, что этот напишет. Этому точно не понравится, жаль разочаровывать хорошего человека. Другому больше про любовь подавай. Третьему про войну-приключения. Зато вот эта фраза на ура пойдет — но не нужна она в книге, нюхом чую.

— Ну и не пиши по их ожиданиям, пиши против… Будем!

— Ваше здоровье… Выйдет это же самое. Так и сяк маяк у меня все равно читатель. Вот вы от меня ждете красного — а я вас белым. Но чтобы черным или там зеленым — нет. Не по правилам. Ну и что получается? Шел от маяка слева, теперь пойду справа, главное — все равно маяк… Я же писатель! Я обязан в те края ходить, где маяков нет, и сам их ставить!

— А как ты писал, когда маяков не видел?

— От героев писал. Глаза прикрою — вижу. Вот они все. Говорят, ругаются, обнимаются, делают что-то… И уже в самом конце, когда закрываю написанное — вроде как дверь за собой закрываю, выходя из комнаты с хорошими друзьями. А у тех, в комнате оставшихся, все хорошо.

— Значит, у тебя все силы на тех, в комнате, уходят. А с настоящими людьми ты как-то не очень, верно?

— Не бейте по больному, Петр Николаич. Разве вы больше не друг?

— Друг.

Седой вынул из нагрудного кармана сложенный лист бумаги:

— Я тебе вот, выбил творческую командировку. Как раз, где маяков нет. Голову проветришь. Заодно и Вероника твоя пусть определяется, неча хвостом крутить. И заплатят очень даже, не хуже, чем в стройотряде твоем. Зато работа по специальности. Впечатлений море, за это ручаюсь.

— Бам? Тайшет? Ангола? Конго? Куба? Неужели Вьетнам?

На каждое слово седой ехидно мотал головой.

— Космодром?

— Выше бери.

— Куда уж выше?

— Приходи завтра в то здание, откуда Магадан видно. Если не трусишь, конечно. Подписку дашь, и сам все узнаешь.

Собеседники молча допили пиво и прошли дальше к метро, довольно жмурясь: мимо как раз уступом ехали три ЗИЛа-цистерны, поливающие раскаленный асфальт. На веерах брызг сияли компактные модерновые радуги.

Радуги здешние кто видел, век не забудет.

Утро всегда свежее, ветер с моря, влаги в нем полно. Солнце низкое, на каплях играет сильно, бриллиантам впору. Становись лицом к западу и смотри.

Первая дуга ниже и ярче всех. От причала, над цитаделью, пониже над стадионом — и под конец упирается почти в самый вычислительный центр. Он тоже высокий, грозный, чтобы антенны повыше к небу поднять. Над Землей спутники летают, а здесь пока ничего.

Вторая дуга выше. Утром кажется, патрульный дирижабль прямо в нее уходит.

Третья дуга совсем высокая и блеклая, но тут у всех зрение хорошее. Не берут в колонисты с плохим здоровьем. Все различают на самом верху те самые семь полосок, что и в ярчайшей, чистейших красок, нижней дуге. Каждый охотник желает знать, где там сидит фазан!