Царь без царства

Тут уж притихли все — даже те, кто постарше.

— Мой отец, лекарь Зейд, учился в храме Джаха́та, Небесного Писаря, — издали начал юноша, — и было это как раз после войны. Все это рассказали тамошние хронисты. Что мы знаем о колдунах? — вопросил Джен, обведя класс взглядом. — Мы знаем, что двести лет золотую маску царя надевали чародеи. Колдуны становились вельможами и придворными, рядились в шелка и бархат... Еще мы знаем, что они возводят дворцы и крепости, помогают войскам оберегать рубежи от закованных в металл варваров из Рассветных Королевств. Мы знаем, что в стране множество чародеев, и все они могучи и могут больше нас, простых смертных. Так? — Дождавшись нестройного согласия, Джен закончил: — Так они хотят, чтобы мы думали.

Юноша перевел дыхание.

— И колдуны нам почти не лгут. На все Царство их и вправду наберется немало. Чего они не говорят, так это что большинство — травники, целители и мелкие чародеи. Им не то, что дождь призвать... для них свой дом обогреть в сезон бурь — и то большое дело. Конечно, некоторые колдуны были очень могущественны. Другие — просто умны и хитры. Подумайте сами... почему они жаждали власти и титулов? Почему колдуны владели копями и виноградниками? А потому что их власть опиралась на слуг и золото, а не на чары!

— Цари-колдуны очень долго правили, — подозрительно отметил сын ювелира. — Кто-то бы... ну... догадался, что они не так сильны.

— Правили. Потому что были царями, а не потому что были колдунами.

Отпрыска ювелира ответ не убедил, и Джен начал пояснять:

— Давайте по порядку... По правде-то, после первых трех действительно великих чародеев цари-колдуны были не такими уж властителями. Предпоследний вот совсем мальчишкой. Его интересовали стихи, роскошные дворцы и танцовщицы.

По классу пронесся сдавленный смешок. Юнцы понимали интерес к танцовщицам.

— Он даже колдовское обучение не закончил, — продолжил Джен, — когда скончался от болезни. Но дворцы ему возводили исправно, все новые и новые. И подати за них росли. А вот последний из царей-колдунов, его звали Аасим Хмурый. Он начал войну на востоке. И тут... да просто все совпало: засуха, пара неурожайных лет и эта война, которая все не заканчивалась... а подати продолжали расти. Вот тогда-то Азас Черный и другие князья провинции и подняли восстание. И выяснилось, что вельможи в шелках и бархате — они не могут воевать! Одно дело сплести мираж, одурманить, а воевать — совсем другое.

— А как же колдуны, что в войске служат? — подал голос сын кузнеца. — Мой отец знал одного такого. — И тут же, поняв, что сказал, мальчик поправился: — Ну, то есть они же не друзьями были. Он сам в войске-то, мой отец... Вот и знал.

— Ты все верно говоришь, — успокоил его Джен. — Так же подумал и Царь Царей. Быстро заключил на востоке мир и отозвал войско. Но есть и вторая тайна колдунов. Они будто бы... выдыхаются. Вложат в чары слишком много — и валятся без сил. Куда уж тут за меч хвататься? Хронисты пишут, они покидали поле боя в носилках задолго до конца схватки. Да, в битве на Реке Крови они превратили берега в выжженную пустошь, это так. Но и все! Над дворцами и крепостями работали дюжины чародеев: месяцами, а иногда годами. А собери тех колдунов и выстави против войска — они убьют сотню, две сотни врагов, но третья довершит дело. Колдуны не смогли переломить ход войны. А потом уже начались крестьянские бунты, погромы, и разъяренная толпа сожгла первую обитель чародеев. Это было на юге, в Ама́рне. Вот и все. Колдуны не могли победить, какими бы силами ни владели.

В классе вновь воцарилась тишина. По стене ползла кружевная тень растущего под окном дерева.

— Это была жестокая и кровавая война, в следующий раз я расскажу о восстании побольше. Но эта тайна — тайна не только колдунов. Ни лучезарный, ни его придворные, бывшие провинциальные князьки, а теперь вознесшиеся на самую вершину — не признают ее, потому что чем больше живописуешь врага, тем больше твоя победа. С тех пор чародеи живут среди нас, но держатся своих обителей и подчиняются эдикту о Правосудии, потому что помнят...

Занавесившая вход парусина откинулась, и в дверном проеме показался Ма́зрой, тот ювелир, чьего сына юноша переубеждал.

— ...помнят: нас, простых смертных, всегда больше, — лишь на мгновение запнувшись, продолжил Джен, — и в любой миг мы сметем их обители к песчаным бесам. Лишь в последние годы...

Тогда-то ювелир и подал голос. Громко и отчетливо, чтобы перекрыть басом все, что мог сказать юноша, купец рявкнул:

— Довольно! На сегодня вы закончили.

Джен любил такие мгновения — когда видел, что ученики с сожалением покидают класс. Любил детское любопытство: густое, осязаемое, оно льстило, как оценивающий женский взгляд. Юноша хотел напомнить, что ювелир может забрать сына, но не остановить урок — когда увидел и других отцов.

— Здесь ваши родители, — обратился Джен к ученикам. — Закончим в следующий раз. Не забудьте, что будет не только история, но и счет.

Взгляд его метнулся к Мазрою. Два, три, пять человек... Все те, что собрались и вскладчину наняли сына лекаря, сейчас стояли там, молчаливые и угрюмые — и отчего-то душа у Джена ушла в пятки. Пока дети собирали вощеные дощечки, обрезки пергамента и тушь, юноша застыл в неловкой позе, не зная, куда деть руки. 'Сейчас случится что-то очень плохое'. Он уже знал это. Равно как и то, что следующего раза не будет.

Отцы ввалились в комнату вслед за ювелиром, стоило последнему ученику покинуть класс.

— Так-так... — неприятным голосом проговорил купец. — Что тут у нас? Рассказываешь детям про колдунов?

Торговец никогда не нравился Джену. С его полных губ не сходила липкая, слащавая улыбка. Бордовый, изрядно засаленный халат туго натягивался на животе, и говорил толстяк презрительно, чего юноша никак не понимал. Ведь он же сам нанял не жреца, не книжника и даже не писаря! Если презираешь бедняка-учителя — найми другого! Но Мазрой предпочитал краснеть, потеть и поджимать губы, отсчитывая медяки.

— При всем почтении, господин, — как можно любезнее ответил Джен, — детям нужно знать не только счет и грамоту. Достойные учатся при храмах, там рассказывают историю, учат каллиграфии и тому, как складывать слова в поэзию.

— А ты в этом разбираешься не хуже вельмож. Не в пример нам, торгашам, — хмыкнул Мазрой.

— Вовсе нет, господин! — поспешил заверить юноша. — Но вы не станете отрицать, что мой отец образованный человек. Все, чему он меня учил, я передаю вашим детям.

Юноша скользнул взглядом по собравшимся. Торговец тканями прятал глаза. Мастер благовоний сложил на животе пухлые, нежные, как у его покупательниц, руки и смотрел вдаль. Кузнец, самый бедный из них, молча разглаживал складки чистой белой галибии. Он не смел показаться в таком обществе, не принарядившись.

Ювелир вытянул губы в трубочку.

— Кто учил твоего отца, мальчик? Бродячий сказитель? Гадальщик? Продавец козлятины с Речного базара?

Юноша вздрогнул, как от пощечины, но смолчал. Он успел вдохнуть и выдохнуть, прежде чем ответить:

— Я рассказывал всем об отце, когда вы меня нанимали. Мой дед Зуба́р был лекарем в дружине Черного Азаса и спас жизнь лучезарному, когда того поразила отравленная стрела. В благодарность он получил вознаграждение и стал целителем здесь, в Джамайе. Моего отца, тоже лекаря, учили жрецы из храма Джахата.

Его прервал смех торговца, похожий на треск грошовой погремушки.

— У меня есть друг, Бахри, он готовит тростниковую бумагу для палаты писарей, — вкрадчиво заговорил купец, и по спине юноши пробежал холодок. Бахри, это имя из самого страшного кошмара. Джен дорого бы дал, чтобы никогда его не слышать. Торговец, между тем, продолжал:

— Его жена недавно померла от укуса черепной мухи. Ее лечил Зейд, сын Зубара, и, скажу тебе, лечил без толку. Бахри нашел лучших лекарей, и что они ему сказали? Клянусь всеми бесами, ему сказали, что толстуху убивает не яд мухи, а лекарства! В гневе мой друг рассказал об этом своим друзьям и узнал, что Зейд лечил старика от болезни живота, и убил его, лечил парня, у которого загнила пораненная нога... твой ублюдок-отец отрезал мальчику ногу, но гниль дошла до сердца и убила его!

К щекам Джена прилила кровь. Отвечать было нечего, и он молчал, слушая, как переходя на визг, тараторит купец:

— Бахри говорит, у твоего дома толкутся люди! Требуют деньги за убитых! Палата писарей пошлет твоего отца рыть каналы с преступниками! И я должен доверить тебе сына?

'Какой свинье доверял твой отец, когда воспитывал тебя?' — хотелось спросить Джену. Наверное, он бы даже сказал это. Он потерял заработок, ему опостылел жирдяй, осыпающий больного старика оскорблениями, надоели прячущие глаза родители.

— Господин должен деньги за этот урок, последний, — спокойно произнес юноша, едва торговец умолк.

Он догадывался, что ему не заплатят. Но если он не находит слов в защиту собственного отца — должен же он отыскать хотя бы денег.

Над головой Джена голосили вороны. Неряшливые птицы считались спутниками Джахата, бога ученых и мудрецов, и со всей Джамайи слетались на храмовую площадь, где жрецы в плащах из черных перьев бросали им мясо. Близился Час Пыли, следующий за третьим пополуденным звоном, и уличные торговцы прятались в тени в ожидании вечернего наплыва покупателей.

'Храмовый круг заложен Аасимом ас-Джаркалом, первым из царей-колдунов. Лучезарный сам отмерял землю и проводил дуги и линии — может, потому-то храмовая площадь совсем не круглая', — некогда рассказывал Джен. И добавлял: 'А может, потому, что владыка отмерял круг в чистом поле, а теперь вокруг нагромоздили зданий'.

Парень поморщился, отгоняя воспоминания. Кто знает, когда еще он будет это рассказывать — и кто его будет слушать?

Меньше всего Джену хотелось идти домой — хоть он и знал, что именно так следует поступить. Однако он брел наугад: куда глядят глаза, куда выведут ноги — не особо заботясь, куда его занесет. Тонкие белые иглы колоннады отбрасывали такие же тонкие иглы теней, протянувшиеся по позолоченной солнцем пыли. Казалось, тощие лошади и изнуренные ослы переступают по мерцающей дороге.

Идиот. Трусливый идиот! Не ввязываться в перепалку с торгашом — это хорошее воспитание. Да, как же! Как теперь показаться на глаза Сахре? Как вообще возвращаться к отцу после всего, что он наговорил, но главное — не сказал и не вытребовал?

Кривые улицы сплетались, уводя все дальше от родных кварталов. Сперва храмы и торговые дома сменились районом старинных зданий и аллей, что пролегли меж особняками богатых, но незнатных горожан. Старый город был так тесен, что казалось, здесь нечем дышать. Джен почти обрадовался, когда вдоль улицы потянулся запах хлеба. Юноша ускорил шаг в надежде проскочить Мучной квартал, где располагались харчевни, чайные дома и продуктовые лавки. Сегодня за пазухой не звенела мелочь, и он не мог, как прежде, зайти по пути домой в харчевню.

За Мучным кварталом дорога уходила вниз, и Джен не заметил, когда в лицо дохнуло рыбой, запахом водорослей и дегтя. Речной базар раскрыл непритязательные объятия, он принимал всех: и тех, кому не хватало денег на краюху хлеба, и посланцев из белокаменных дворцов по ту сторону реки.

Будто нарочно издеваясь, мысли возвращались к тому мигу, когда Мазрой выплюнул:

— Ты свободен.

Парень не двинулся с места, и купец крикнул:

— Мы с тобой закончили! Убирайся!

Больней всего ранили не слова, а то, что в глубине души юноша понимал ювелира. Будь у Джена деньги, он бы и сам поступил так же. Одно дело, если не можешь похвалиться именем известного книжника, и другое — скрывать, кто учит твоих детей. Конечно, он прогнал бы сам себя. Тут даже спорить не о чем! 'Дурак... дурак! — твердил Джен. — Меньше бы разглагольствовал о царях с колдунами — мог бы стать незаменимым наставником! Научил бы писать вязь быстро, как секретари в палате писарей. Рассказал, как складывать в уме большие числа. Как бы они отказались от тебя? Хоть бы ты сам пробирался к больным и душил удавкой'.

Широкая, с достоинством несущая мутные воды река успокаивала. Пьяные крики, ругань, матросский смех — все осталось в другом мире, а в этом был прохладный речной воздух, который так приятно глотать пересохшим горлом.

'Дурак...' — напоследок повторил юноша, дойдя до последнего пирса, где заборы и склады преградили ему дорогу. Вздохнув, он опустился на край причала и свесил ноги. На воде плавали масляные пятна, меж ними отражались подошвы его сандалий и худое скуластое лицо под встрепанными черными кудрями. Глаза, бывшие в жизни теплыми, карими и задорными — там, в воде, казались черными провалами.

Должно быть, он задремал, прислонившись спиной к нагретой солнцем тумбе кнехта — потому что следующее, что он услышал, было:

— Пошел вон, попрошайка! Убирайся!

Над ним стоял бородатый мужик в зеленом халате, уже отведя ногу для хорошего пинка. За спиной незнакомца на плечах носильщиков покоился паланкин. Пока, слава богам, пустой — не хватало еще перейти дорогу достойному.

Вскочив на ноги, Джен хотел поклониться — но увидел, что ругательства застряли в глотке распорядителя. Лицо бородача скривилось, словно тот надкусил недозрелый лимон, взгляд его метнулся поверх плеча юноши.

Джен обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как навстречу идет широкоплечий человек в черном. Юноша не успел его как следует разглядеть, лишь на мгновение в лицо пахнуло терпким запахом благовоний. Проходя мимо, вельможа положил Джену на плечо руку, словно бы говоря: 'Все в порядке, он мне не помешал' — и вот он удаляется, и все, что можно увидеть — черные одежды и стянутые в косу темные волосы. Бородач-распорядитель угодливо семенил следом, расторопные слуги поспешили опустить носилки.

Еще не сбросив оковы дремы, Джен наблюдал, как паланкин тронулся в путь, а вровень с ним бежали выряженные, как на парад, охранники. Юноша обернулся к реке — и сонная одурь мигом выветрилась из головы. Зачем угадывать эмблему на вымпеле быстроходной галеры? Знамя было черным. В последние двадцать лет этот цвет поднимали лишь самые близкие к царской семье люди. Черное знамя Азаса.

'Стоило вернуться пораньше', — подумал юноша, едва завидев родную калитку. А ну как Сахра приходила и снова сбежала в свой притон?

В крохотном дворике в последнее время росли лишь два чахлых тамариска: ни цветов, ни лекарственных трав — Джен преодолел его бегом и, ворвавшись в дом, прислушался, не раздастся ли звонкий голос сестры. Тихо, душно и полутемно, только гудит сонный шмель. Сердце юноши упало. Но было и малодушное облегчение: Сахры нет, а значит, и объяснения откладываются на потом.

Он нашел отца в задней комнате, отгороженной цветастой льняной занавеской. Лежа на широкой скамье, старик читал. Кислый запах болезни пропитал каждую щель в бывшей мастерской, и Джен первым делом кинулся раскрывать ставни. Только когда снопы закатного света упали на порядком выцветшую бумагу, старик заметил сына.

— Как ты? — глухо поинтересовался Джен.