— Можно. Можно и без меда, — Млад вздохнул: студенты никогда его ни во что не ставили — строгим профессором он не был.
— А с медом? — поинтересовался тот же голос.
— И с медом тоже можно... — вздохнул Млад еще тяжелей.
По рядам студентов сразу прошло оживление, глухо стукнули деревянные кружки, а потом на второй стол с грохотом взгромоздили ведерный бочонок.
— Подготовились, значит? — хмыкнул Млад. — Ну, тогда скамейки вокруг печки ставьте... Чего за столами сидеть, как на лекции?
Они только этого и ждали: загремели столами, сдвигая их в стороны, зашумели радостно, словно предвкушали вечеринку, а не дополнительное занятие. Младу в руки сунули полную кружку теплого меда и не стали дожидаться, когда он предложит задавать вопросы.
— Млад Мстиславич, а это правда, что ты — шаман?
— Правда. Летом на практике увидите.
— А шаманом может каждый стать, если долго учиться?
— Нет, разумеется.
Сразу же раздался обиженный стон и вслед за ним — шепот:
— Я ж тебе говорил!
— Ничего хорошего в этом нет. Шаманство — это болезнь, в какой-то степени — уродство, — попробовал пояснить Млад, — стремиться к этому не имеет никакого смысла. Ваша задача — использовать шаманов, а не становиться ими.
— А их много? Или это редкость?
— Их не много и не мало. Шаманство наследственно, передается через поколение. Сейчас у меня учатся два мальчика, у которых деды не дожили до их пересотворения. А всего в Новгороде и окрестностях белых шаманов около двух десятков. А во всей новгородской земле — не меньше сотни. Особенно их много на севере, среди карел.
— А что такое "пересотворение"?
— А почему только белых?
— Я не очень хорошо знаю темных шаманов, их знают на медицинском факультете, — ответил Млад и вздохнул, — а пересотворение... Это когда шаман становится шаманом. Ну, как юноша превращается в мужчину... Примерно. Испытание.
Наверное, он объяснил плохо, потому что никто ничего не понял и все ждали продолжения. Продолжать Младу не хотелось, шаманские практики входили в программу третьей ступени. Перед экзаменом следовало обсудить более насущные вопросы. Но из него все равно вытянули рассказ — как обычно, впрочем: он никогда не мог устоять перед настойчивостью студентов. А через полчаса, когда в голове зашумело от сладкого меда, он и вовсе забыл об экзаменах и пустился в долгий спор об отличиях между волхованием и шаманством, о глубине помрачения сознания, о том, что нет разницы между шаманом и волхвом, если результаты их волшбы одинаковы. Говорил он, как всегда, увлеченно, забыв о времени, размахивал кружкой и не заметил, как поднялся на ноги, — так же, как и другие особо рьяные спорщики.
В ту минуту, когда он взобрался на скамейку, показывая, как волхв притягивает к себе облака за невидимые нити, дверь в учебную комнату распахнулась: на пороге стоял декан.
— Млад! — с прежней укоризной начал он, но только покачал головой и процедил сквозь зубы: — Затейник...
Млад спрыгнул со скамейки, пряча за спиной полупустую кружку, и ее тут же подхватил кто-то из студентов.
— К сожалению, вынужден прервать дополнительное занятие, — декан слегка поморщился, говоря о "дополнительном занятии". — Млад Мстиславич, тебя срочно зовут в Новгород.
— Что-то случилось?
Декан то ли кивнул, то ли покачал головой и показал на дверь.
— Извините, ребята... — Млад пожал плечами. — Но раз мы сегодня не успели, придется завтра собраться еще раз...
Похоже, они нисколько не обрадовались окончанию занятия, но повеселели, услышав о продолжении. Млад решил, что студенты со времен его молодости сильно изменились: в его бытность студентом все обычно скучали, слушая профессоров.
Как только он прикрыл за собой дверь в учебную комнату, декан скорым шагом направился к выходу и быстро заговорил:
— За тобой прислал нарочного доктор Велезар. Медицинский факультет сани дает — чтоб быстрей ветра... Как профессор поедешь, а не как голодранец, в кои-то веки.
— Что случилось-то? — Млад едва поспевал за деканом. То, что за ним прислал нарочного сам доктор Велезар, не могло не польстить...
— Он подозревает у мальчика шаманскую болезнь. Все думали — падучая... Велезар Светич посмотрел и решил посоветоваться с тобой.
— Юноша в больнице?
— Нет. Там все очень непросто. Мальчик из христианской семьи... Его лечили крестом и молитвой, изгоняли какого-то дьявола. А ему, понятно, все хуже. Так что жди отпора, христианские жрецы сбегутся — на весь свет орать станут. Ну да Велезар Светич знает, как с ними разбираться, не в первый раз. Дикие люди эти христиане... Дитя родное угробят за свою истинную веру.
У выхода их поджидал Пифагорыч.
— Мстиславич, платок возьми теплый... В санях шкуры постелены, а грудь-то голая. К ночи, небось, еще холодней станет.
— Станет, станет, — улыбнулся Млад, — и не "небось", а в точности так.
И хотя восемь верст до стольного града тройка лошадей и впрямь пролетела быстрей ветра, на торговую сторону въезжали в сумерках. Млад не любил путешествовать в санях и снизу смотреть в спину вознице. В Новгород ему нравилось въезжать верхом, когда над берегом издали, постепенно, поднималась громада детинца, сравнимая величием с крутыми берегами Волхова, и хотелось, вслед за Садко, скинуть шапку, поклониться и сказать:
— Здравствуй, Государь Великий Новгород!
Сегодня и красные стены детинца покрылись инеем, и он слился с белым берегом, белым Волховом, белым сумеречным небом, в которое упирались его сторожевые башни.
Кони пронеслись по льду Волхова мимо гостиного двора, мимо торга, мимо Ярославова Дворища, свернули к Славянскому концу, миновали земляной вал и потрусили по узким улицам к Ручью.
Возница остановил сани около покосившегося забора: дом за ним напоминал согбенного временем старца. Один угол просел в землю, крыша накренилась в его сторону, оконные рамы смялись перекошенными тяжелыми бревнами и почернели от времени. Словно не было в доме хозяина... Впрочем, Млад не осуждал, он и сам хорошим хозяином себя не считал. Если бы сычёвские мужики не следили за жильем студентов и профессоров, он бы давно переселился в землянку.
Доктор Велезар — красивый стройный старик, убеленный сединами, с умным лицом и внимательным, добрым взглядом — вышел на улицу встречать Млада, пригнувшись под сломанную перекладину калитки.
— Здравствуй, Велезар Светич! — Млад еле дождался, когда кони остановятся, и немедленно выкарабкался из-под овчины, в избытке наваленной на сани.
Доктор, конечно, считался профессором университета, причем старейшим и весьма уважаемым, и счастливы были те студенты, которым довелось слушать его лекции. Но основное время Велезар Светич уделял практике и в ученики брал молодых врачей, осиливших знания, данные университетом. Млад иногда задавался вопросом: а когда старый доктор спит? Три новгородские больницы, бесконечное число больных по всему городу и округе, университет, ученики, новые изыскания, поездки чуть не по всей Руси, встречи с другими врачами! Говорят, доктор Велезар лечил самого князя Бориса. А кого еще могли позвать к князьям в случае тяжелой болезни? При этом доктор не обращал внимания на мошну своих больных — легкие, неинтересные для него случаи тут же отдавал ученикам.
Он терпеть не мог исконно русского слова "врач", говорил, что оно происходит от слова "вранье" и порочит его доброе имя, поэтому предпочитал зваться по-латыни — доктором.
Нельзя сказать, что Велезар Светич ничего не понимал в шаманской болезни: он частенько прибегал к помощи темных шаманов и знал их подноготную досконально, но одно дело — знать понаслышке, и совсем другое — за руку вести молодого шамана к пересотворению. Такое может только другой шаман, который сам когда-то прошел этот путь, который знает, что происходит за плотно сомкнутыми веками бесчувственного тела, какие видения преследуют юношу на этом пути, какая смертельная опасность его подстерегает. Млад не мог не отдать должного знаменитому доктору — не каждый в его положении способен сказать: я плохо в этом разбираюсь, позовем того, кто знает об этом больше меня.
— Мальчику стало лучше, — вместо приветствия ответил он Младу, — наверное, ты сможешь с ним поговорить.
— Откуда шаман мог взяться в христианской семье? — вполголоса спросил Млад, пока они поднимались на крыльцо.
— Это новообращенные. Дед умер, отец погиб на войне, остались мать, бабка и молодая тетка. Вот они и окрестились, чтоб не скучать... И юношу, конечно, втянули. Я побоялся спросить, по какой линии идет наследственность: по отцовской или по материнской. Ты бы слышал, что началось, когда я только заикнулся о шаманах! Пришлось брать свои слова назад, иначе бы их жрецы оказались тут раньше тебя. Так что... поосторожней. Они и в больницу не хотят его отдавать, иначе бы давно забрал.
— Они католики или ортодоксы?
— Какая разница? Похоже, ортодоксы, — пожал плечами доктор Велезар и распахнул дверь.
В нос сразу ударил тяжелый масляный запах благовоний, вырвавшийся на крыльцо с облаком мутного, серого пара. По всей избе горели свечи, не меньше сотни тонких свечей, распространявших, кроме чада, непривычный аромат, которого не дает обычный воск. Млад перешагнул через порог, и взгляд его сам собой тут же уперся в темный лик одного из христианских богов, облаченный в блестящий золотом оклад. Взгляд бога показался Младу угрожающим, несмотря на благостное выражение лица и приподнятые домиком брови: рука сама потянулась к оберегам на поясе. В убогой обстановке полунищей избы, потерявшей кормильца, блеск золота выглядел, по меньшей мере, странно. Словно бог оттяпал у горькой вдовы лучший кусок и не погнушался этим.
Мальчику было лет пятнадцать, хотя больше двенадцати-тринадцати никто бы ему не дал: не потому, что он похудел до прозрачности — это стоило списать на болезнь, — просто выражение его лица показалось Младу не соответствующим возрасту, слишком детским, что ли... Он и сам всегда выглядел моложе своих лет, что в профессорском деле сильно смущало его и мешало; всю вину за это он сложил на имя, полученное после пересотворения.
С таким лицом — беспомощным, ищущим заступничества у всех вокруг — подходить к пересотворению нельзя... А Младу хватило одного взгляда, чтоб не сомневаться в подозрениях доктора Велезара: это именно шаманская болезнь. И, похоже, на завершающей своей стадии: еще несколько дней, самое большее — неделя, и начнется испытание... Но зимой? Неужели боги не видят, когда призывать парня к себе? Когда они так далеко, а ему так трудно будет остаться с ними наедине?
Млад осмотрелся и заметил трех женщин за столом, глядевших на него подозрительно и без надежды. Все три были одеты в темно-серые широкие балахоны, с платками на головах.
— Погасите свечи, — велел он им, — и оставьте нас ненадолго. И не мешало бы проветрить...
— Щас! — поднялась с места самая молодая из них. — Ишь, чего захотел! Чтоб дьяволу в нем вольготней было, что ли?
— Видали, видали мы, как ты от ладана-то шарахнулся! Будто кипятком тебя ошпарили! — заголосила вторая.
— У него только что закончился судорожный припадок, — доктор Велезар нагнулся к юноше и заглянул в глаза.
— От ладана, да от свеч, да от молитвы дьявола в нем корчит! — пояснила молодая — видимо, тетка. — И в церкви его всегда корчит!
Младу показалось, что он на минуту сошел с ума. От какого ладана? В какой церкви? Мальчику нужен свежий ветер и одиночество... И не лежать он должен сейчас, а бежать от всех, прочь из города, в лес, в поле, где никто не помешает ему слышать зов богов.
— Как давно он заболел? — спросил он у Велезара.
— Прошлой зимой он стал раздражительным и беспокойным. Все время норовил убежать...
— Зимой? — едва не вскрикнул Млад. — Да ты что? Как это — зимой? Ты хочешь сказать, боги зовут его больше полугода?
— Да год скоро, — вставила бабка.
— Спасибо отцу Константину! — проворчала тетка. — Не дает дьяволу забрать нашу кровиночку...
Если боги зовут будущего шамана, а он не идет им навстречу, он умирает. Зов сжигает его. Может, у христиан все иначе? Что станет с мальчиком, если он не откликнется на зов? Если он захочет служить чужому богу? Млад никогда с этим не встречался. Бывало так, что юноша не понимал, что с ним происходит, но инстинкт заставлял его искать уединения, и, рано или поздно, голоса из густого белого тумана видений становились осмысленными и объясняли, куда его зовут. Конечно, с наставником было легче, быстрей, проще. Млада готовили к пересотворению с младенчества, его учили быть сильным и в трудную минуту полагаться только на себя. И болел он совсем недолго: от первых смутных ощущений до судорожных припадков прошло едва ли два месяца. Ему было тогда всего тринадцать, за что он и получил свое имя.
Пересотворение — всегда смертельный риск. Но целый год противиться воле богов? Целый год мучительной, страшной болезни, выворачивающей душу наизнанку? Млад отлично помнил тот день, когда его дед понял, что происходит. Ни дед, ни отец не ждали этого так рано: чем раньше боги призывали шамана, тем верней была его смерть во время испытания.
Тогда его звали Лютиком... Млад привык вспоминать свое детство так, словно это произошло с кем-то другим, с мальчиком по имени Лютик... Сначала он чувствовал лишь странную опустошенность, от которой хотелось выть на луну. Тогда он убегал в лес и бесцельно бродил там, стараясь разогнать непонятную, неприятную тоску. Сперва ему хватало нескольких минут, чтобы прийти в себя и вернуться в хорошем настроении, но с каждым днем времени требовалось все больше, а тоска накатывала все чаще. Потом к тоске прибавилось странное ощущение: Лютик чувствовал, как в нем что-то ноет, доводит его до дрожи — это было похоже на зуд, но внутри. Как будто он долго лежал в неудобной позе и должен немедленно пошевелиться, что-то изменить.
Ощущение было ярким и нестерпимым, и если в эту минуту он не мог уйти и побродить где-нибудь, то становился раздражительным, чего с ним обычно не бывало. А потом внутренний зуд обернулся муторной болью в суставах и судорогами, он стал плохо спать. Он не мог долго обходиться без движения, в нем что-то клокотало, накапливалось, набухало. Он помогал отцу и деду, играл со сверстниками, но это перестало его радовать, раздражало, ему все время хотелось побыть одному. Однако когда он оказывался в одиночестве, становилось ненамного легче: ему слышались странные пугающие голоса и мерещились тени там, где их вовсе не было. Он не просто ходил — он метался по лесу, бился головой о стволы деревьев, падал ничком на землю и стучал по ней кулаками.
