И для того, чтобы программа нашего Бойда разошлась как можно шире, в тех же самых обновлениях ежемесячно задавалась модель поведения на рынке. Отыгрывались все даты, что я смог вспомнить: мы уберегли клиентов Эндрю от падения рынка 11 сентября 86 года, предсказали рост выше двух тысяч пунктов в январе восемьдесят седьмого. Наше совместное детище приобрело известную популярность в определенных кругах — вовремя обновленный робот Бойда практически не ошибался!

Для самого Эндрю все даты легендировались "знанием рынка, человечек один нашептал, вставляй, не думай...", и другими убойными аргументами. Поначалу это вызывало у него недоумение, но постепенно, видя четкую и эффективную работу своего детища, он успокоился и достаточно было перед очередным апдейтом просто поднять трубку и назвать числа — когда следует делать те или иные действия. Иногда он звонил сам — сильно переживал за репутацию созданной программы.

На случай, если бы такое вмешательство обнаружили — Бойдом были подобраны и назначены козлами отпущения пара бестолковых, но умеющих молчать, человек, в случае ареста которых мы были готовы внести залог и отправить парней в какую-нибудь Бразилию или на Мальдивы.

Робот не ошибался. Ошибся я.

"Черный понедельник" начался на несколько часов раньше. В Токио и Сиднее, а не в Гонконге!

Едва увидев темные свечки котировок, я уже все понял!

Захар оглянулся на меня:

— Чего это они все сбрасывают? Ты же говорил, китайцы первыми начнут?

Я на самом деле закрутился с текучкой и не "отследил" детальное развитие кризиса, понадеявшись на... не знаю на что — и сейчас это стало очевидно! Но догадка у меня была.

Я схватился за телефон и набрал номер Эндрю Бойда.

Разумеется, он еще не спал.

— Эндрю, у тебя есть заказчики из оззи и самураев?

— Сардж, ты отвлекаешь меня от такой... цыпы. Чего тебе?

— Ты австралийцам с джаппами что-то продавал?

— Конечно! — обрадовался понятному вопросу Бойд. — Копий тридцать-сорок в Тихом океане у меня болтаются. Туда-то в последнее время все почти и уходило. А чего?

— Все хорошо, Эндрю, и ты молодец, — похвалил я программиста и положил трубку. — Захар, наша положительная связь начала работать. Несколько раньше ожидаемого! А мы с тобой два идиота! Как можно было не проверить географию продаж Эндрю?! И я еще тупорылая свиноматка! Как можно было пустить это на самотек?! Так был уверен в незыблемости, что...

Я плеснул в стакан немного бурбона.

— И что теперь? — Майцев последовал моему примеру и не стал игнорировать запах кукурузного виски.

Ничего особенного не должно было измениться: немножко будет шире волатильность на рынках в последующие дни, и на несколько десятков процентов вырастет наш доход. Но звоночек был все равно серьезный — значимые события нужно контролировать полностью, а не время от времени. Своими действиями мы постоянно меняем текущую реальность, но отследить все изменения в будущем невозможно — поэтому я и успокоился, решив, что оно достаточно стабильно. Видимо, серьезные события и их последствия нужно отслеживать тщательнее обычного.

Я объяснил Захару суть своей тревоги.

— Фигня, — отмахнулся Майцев. — Так даже интереснее. А то наши спекуляции выглядят как сбор кукурузы на ферме Сэма: запрягай трактор, да езжай отсюда и до обеда. А после обеда — обратно. Вот и вся интрига. Скучно. Нет драйва, нет жизни!

Наверное, это очень важно — получать от работы какое-то удовольствие. Но для всех людей оно разное. Один, выточив на станке шестьдесят патрубков без брака будет доволен, что не напортачил, его сменщик, сделав семьдесят, будет расстраиваться, что не изобрел способа сделать восемьдесят, а человек за соседним станком, изготовив всего лишь пятьдесят, скажет, что план выполнен, зарплата отработана и ему пора домой к жене. А всякие премии и подвиги ему не нужны, рыбалка дороже.

Захару нужны были приключения, полет мысли, нечеловеческое напряжение и как апофеоз — подвиг и заслуженный восторг окружающих. Мне же вполне было достаточно, если все развивалось в строгом соответствии с планом — не выше и не ниже. Если выходило так, значит, я все подготовил верно и расчет мой оправдан. И ни к чему мне похвалы посторонних — достаточно своей собственной гордости за хорошо сделанное дело.

— Нам же ничего не нужно менять? — уточнил Майцев.

— Сейчас — нет, — подтвердил я. — Но если еще будет что-то подобное... В общем, аккуратнее нужно быть.

— Так мы и будем! — Подняв стакан над головой, пообещал Майцев. — В следующий раз — непременно будем!

Дальнейшие события были вполне в рамках ожиданий и ничего нового не принесли. К концу торгового дня мы последовательно закрывали свои позиции на закрывающихся биржах и переносили активность на только открывающиеся площадки — вслед за солнцем, последовательно освещающим бока планеты. Закрыв шортовые позиции в Токио и Сиднее, мы как раз успели к открытию Лондонской и Мадридской и Парижской бирж, где на весь доступный капитал влезли опять в короткие продажи. Завершив торги в Гонконге и Бомбее, мы даже немного передохнули, потому что до открытия американских бирж у нас оставалось еще три часа. Я даже успел немного поспать, а возбужденный Захар за это время прилично нагрузился бурбоном, хотя соображал по-прежнему быстро.

Американские финансисты, видя, что происходит во всем мире, тоже не сомневались ни секунды: избавляться от бумаг они начали в первую же секунду торгов. Сбрасывали такие крупные пакеты, что у меня едва не шевелились волосы — из рук в руки переходили состояния размером с приличный бюджет не последней африканской страны. И все это делалось в мгновение. Без лишних сожалений и терзаний. "Лошадь сдохла, и дальше не повезет". Здесь не было места излишним сантиментам.

Финансовая война вообще странное явление. В ней нет никакого героизма, в ней нет места ярости, храбрости и отваге. А потери у сражающихся часто таковы, что лучше бы тысячу раз убили. И многие действительно убивают себя сами — потом, когда приходит понимание, что они смогли проиграть. Потому что после реальной войны еще можно что-то построить и надеяться на хорошее, а после поражения в финансовой войне проигравшему уготована роль вечного раба.

Казалось бы, что тут такого, если какой-то там рынок просел на двадцать процентов? Делов-то! Обыкновенному обывателю от этого ни прибыли, ни убытков. Но нет, нынешняя экономическая модель такова, что отсидеться спокойно не может никто.

Цепочка проста. Есть Большой Производственный Концерн. Его акции находятся в свободном обращении на рынке ценных бумаг. Цена на них кажется людям привлекательной и они покупают акции этого БПК. Однако самому Концерну часто бывает недосуг ждать, когда его счета пополнятся прибылью от торговых операций по продаже шоколада или аспирина. Он хочет купить конкурента, он желает построить новый цех или фабрику и т.д. — у работающего предприятия всегда есть необходимость в оборотных средствах. А где их взять? Можно, конечно, тупо просидеть полгода, ожидая скопления на счетах приличных капиталов, но за это время многое может произойти — конкурента купит кто-то другой, сам БПК может поглотить какой-нибудь более расторопный Самый Большой Производственный Концерн и так далее. Где взять деньги? Там, где их много — в банке. Но банку требуется обеспечение! А что возьмет банк в обеспечение? Правильно, акции БПК. С приличной премией к рынку — то есть дешевле их рыночной стоимости. И под залог акций на 100 миллионов, наш концерн получает 80 миллионов живых денег. Но вот происходит "черный понедельник"! И что делает банк? Банк не желает нести коньюнктурные риски вместе со своим клиентом — банк не страховая компания. Банку подавай деньги с процентами! А обеспечение кредита стремительно дешевеет. И вот получается, что в обеспечение ссуды в 80 миллионов на депозите у банка есть акции стоимостью всего лишь в 75. Ни один банк в здравом уме такой ситуации не допустит. Поэтому банк требует выкупа БПК своих акций — естественно по старой рыночной цене. А где наш БПК возьмет деньги? Они ведь у него в проектах, материалах, акциях других компаний — в общем, не на счетах.

Наш БПК несется на биржу, чтобы продать столько своих акций, сколько нужно для покрытия образовавшейся разницы по кредиту. Но дело в том, что на бирже и без того все только продается. И ничего не покупается! И значит, свои акции он продаст еще дешевле, чем мог продать банк час назад, когда озвучил свое требование по возврату кредита от БПК. Но и те акции, что у банка, подешевели еще. И получается замкнутый круг: мы продаем, чтобы компенсировать разницу между прежней стоимостью актива и текущей, но с каждой нашей продажей наш актив дешевеет еще сильнее, требуя еще раз провести эту компенсацию!

В конечном итоге наш БПК останавливает все текущие платежи, отменяет оплату за материалы и электроэнергию, выдачу зарплат и премий, замораживает авансы покупателей — все ради того, чтобы расплатиться с банком, потому что "нужно поддерживать репутацию хорошего заемщика", потому что с банками лучше не судиться, потому что так принято.

И вот уже несколько фабрик сидят без материалов, без рабочих, без оборотных средств, а их директора и владельцы снуют между банками и кабинетами чиновников, выпрашивая новые кредиты под залог уже никому не нужной бумаги.

И так происходит повсеместно, если государство не додумается нарисовать новые деньги. Но и эти деньги пойдут не в реальный сектор — там им делать нечего, потому что кредиты, выданные этими деньгами, сразу вернутся в банки в оплату долгов предприятий-производственников. И банки понесут их на биржу, начиная опять игру — "кто последний купит игрушечного медведя".

Об этой игре мне рассказал Захар. Иногда на рынках наступает затишье — флэт, когда котировки вяло болтаются долгое время на одном месте, не давая сигналов ни на покупку, ни на продажу, и тогда пытливые умы трейдеров ищут, чем бы себя занять. Кто-то приволакивает из дома старого плюшевого мишку и продает соседу за доллар, тот другому за два и начинается игра. Расплачиваются настоящими деньгами. Медведь переходит из рук в руки, цена на него растет постоянно. Вот он стоит сто долларов, вот триста, а вот пятьсот. Очень многие успели погреть на нем руки, а многие и не по одному разу, но наступает момент, когда люди начинают понимать, что старая игрушка никак не может стоить тысячу долларов и покупатели кончаются. Последний, заплативший больше всех, назначается главным терпилой, ведь интуиция ничего ему не подсказала и не уберегла от неоправданной глупости.

Торговля акциями и есть эта игра в медведя. Только обретшая масштабы поистине циклопические. На доходах от нее живут целые страны, вроде Англии. Хотя первопроходцами в этой сфере были французы.

Но мало самого медведя, — ведь покупателей много, а медведей поменьше, поэтому люди придумают производные от самого медведя — права на покупку или продажу этой игрушки в какое-то определенное время. Потом это право застрахуют, а владельца медведя прокредитуют на его стоимость, и сам кредит, да и страховку тоже — непременно вынесут на рынок, сделав его правом требования права на покупку медведя. И вот уже вокруг медведя, текущая стоимость которого триста долларов, образуется бумажный ком прав, требований прав, страховок и прочих производных, ценой в десятки тысяч долларов. Все чем-то торгуют, но ни у кого нет медведя.

Все это еще только нарождается, потому что такие операции требуют соответствующего машинного обеспечения — компьютеры и программы, высчитывающие эффективность вложений, интернета, позволяющего мгновенно перемещать капиталы из одной точки планеты в другую, соответствующее законодательство, позволяющего такие операции производить и получать от них колоссальную прибыль, совершенно несравнимую с теми крохами, что дает реальное хозяйство вроде карьеров, мясокомбинатов и прочих конфетных фабрик.

Но если ничего подобного еще нет, то...

Глядя на прекрасные черные свечи, усеявшие графики бумаг практически всех эмитентов, я спросил Захара:

— Мы сможем открыть банк?

Захар едва не поперхнулся своим виски:

— Гм... банк? А зачем нам банк?

— Хороший банк, Зак, это пропуск в мир больших денег. Если хочешь, чтобы с тобой считались — тебе нужен банк. Не большой автозавод, ни нефтяные пласты, ни полеты в космос, ни какой-нибудь хэдж-фонд. Только банк. Пока у тебя нет банка, ты тот, кого доят, когда у тебя появляется банк, ты становишься тем, кто доит. Да и растущий объем наших операций не дает мне покоя. Это, конечно, хорошо, что нас пока не вычислили. Но такой момент наступит обязательно. И если к тому времени мы не будем "слишком большими, чтобы рухнуть", нас сожрут с потрохами. А имея банк, мы сможем какое-то время поторговаться и если и уступить, то не очень много. Опять же, это солидно расширит наши возможности.

Вот сам посуди — сейчас азиатские биржи закрылись, а деньги мы с них еле успели выдернуть, чтобы успеть к открытию американских. А был бы у нас банк с филиалами повсюду — это была бы рядовая операция, без всех этих хитрых заморочек. Сидели бы там люди, зарабатывали бы деньги и никто не сказал бы нам плохого слова. Да и пора нам уже задуматься о том, как размещать капитал после того как...

Захар задумался минут на двадцать.

— Знаешь, что-то в этом есть. — Ответил он, опять прикладываясь к бурбону. — Только не один банк, а три, чтобы можно было гонять бумаги между своими. И еще небольшую региональную биржу. Где-нибудь на Филлипинах.

— Ты наконец-то начинаешь думать! — похвалил я друга. — Но все нужно делать последовательно. Сейчас, если мы все правильно просчитали, общий доход от наших эволюций составит миллиардов двадцать пять — двадцать семь. Представляю себе глаза наших брокеров. Какой там Сорос с миллиардом фунтов за день!

— Сорос — это который из лондонского Квантума? А что с ним такое?

— Через пять лет без одного месяца — в сентябре 1992-го — обвалится английский фунт. Винить в этом будут несчастного венгра, якобы заработавшего на этом движении миллиард то ли фунтов, то ли долларов. Но это все лабуда. Реклама и самопиар. Люди любят громкие слова, страшные подробности и прочую белиберду. Там на самом деле история длинная. И началась она, как ни странно, с развала Советского Союза, объединения Германий, действий немецкого Бундесбанка, не пожелавшего снижать учетные ставки — они боролись таким образом с инфляцией. Фунт будет падать две недели, даже почти три — а не только в "черную среду". И пятью ярдами фунтов, что будут в тот момент у Квантума, его так низко не уронить. Кстати, гораздо динамичнее фунт падал не против немецкой марки, в которой сидел Сорос, а против доллара, где никакого Квантума не было. Там многие погрели руки. И больше всех — американские и английские банки. Но главным героем и виновником назначили венгерского еврея. Да и то верно: настоящие деньги любят тишину.

Захар одобрительно хмыкнул:

— Его нужно купить.

— Сороса? — теперь чуть я не подавился. — Он-то нам зачем?

— Не, не Сороса, — замахал руками Майцев. — Банк нужно купить. С солидной историей, с хорошей сетью филиалов, чтобы не выглядеть белыми воронами и нуворишами — таким не очень верят. И биржу на Фиджи. Маленькая, свободная, за небольшую премию тамошние власти позволят нам делать все, что угодно. Сколько мы отдадим Павлову?