Диалог

— На Октябрьском... Стою, любуюсь на проплывающие подо мной льдинки, большие и маленькие... Артем, знаете, это почти также интересно, как наблюдать за людьми! Они — совсем как мы — плывут между двух берегов, и никак не могут пристать ни к одному из них! И плывут, плывут, плывут... Плывут, медленно умирая. Совсем как мы...

— Мы же договорились на "ты"...

— Я же сказала, что попытаюсь. Мне трудно "тыкать" человеку, который старше меня.

Я мысленно махнул рукой — не все ли равно, как она обращается ко мне. Главное — что в ее голосе ледяным холодком сквозила печаль.

— Знаешь, Артем, — было слышно, что это "знаешь" далось ей с усилием... — А я, ведь, не из тех, кто сообщает о своих намерениях только ради того, чтобы ее отговорили. Я просто решила напоследок поговорить с кем-нибудь, лишний раз убедиться в том, что я безразлична всем и каждому, и попрощаться со всем миром в лице этого своего случайного собеседника.

— Что ты имеешь в виду?

Мое сердце словно облили ледяной водой.

Она на мосту. Говорит, видимо, по сотовому.

Она одна поздним вечером — уже почти восемь часов.

Она звонит, чтобы попрощаться со всем миром, а не для того, чтобы ее отговорили.

Отговорили от чего? Дураку ясно!

— Дина... — прошептал я в трубку, не в силах вымолвить больше ни слова.

Что полагается говорить в таких случаях? "Вспомни о своих родителях"? Быть может, она сирота! Быть может, ее родители вчера погибли под колесами грейдера, который вел пьяный водитель, и мои слова станут последней каплей.

"Вспомни о тех, кому ты не безразлична!" — нет, она явно уверена в том, что весь мир одновременно повернулся к ней жопой!

"Самоубийство — это грех! Души самоубийц попадают в ад!" — быть может, она считает, что жизнь хуже ада!

— Дина... — чувствуя предательскую сухость во рту, продолжил я, — Ты стоишь за перилами?

— Я что, ненормальная, что ли? — воскликнула она, вселив в меня толику надежды, но тут же развеяв ее продолжением фразы, — Я просто делаю вид, что гуляю и любуюсь на звезды... И на льдины. Если бы я стояла ТАМ — давно бы уже понабежали желающие стать героями и спасти жизнь глупой девчонки. И тогда мы бы с тобой не разговаривали... Я решила для себя, что не позволю себя спасать. Не хочу, чтобы потом в новостях говорили о том, что еще одна ненормальная чуть не прыгнула в Обь...

— Ты не ненормальная, — пытаясь нащупать ускользающую нить, соединявшую нас, сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Чувствую...

— Врешь!

— Вру, — покорно согласился я.

— Все врут... — она говорила спокойно, но в ее голосе я слышал нотки истерики, — Все и всегда врут. А потом оправдываются перед самими собой, что они правда хотели сделать это, просто изменились обстоятельства...

— Он обещал жениться на тебе? — наугад предположил я, почувствовав, что ее монолог уходит в подобном направлении.

— Нет! — воскликнула она, — Он мне не то, что кольца, даже цветов-то никогда не дарил! Мне вообще никогда и никто не дарил цветов! Артем, а как ты думаешь, в раю есть цветы?

— Не знаю... Не видел.

Она усмехнулась, и это вновь придало мне надежды.

Боже мой, никогда раньше мне не было так страшно...

Ни когда поздним вечером шестеро наркоманов объясняли мне, что Господь завещал делиться, ни когда мы с отцом вылетели на машине на встречную полосу. Ничто не сравнится со страхом от того, что в твоих руках чья-то жизнь, и эта жизнь постепенно ускользает от тебя.

"Мы ее теряем! Мы ее теряем!"

Как с этим справляются медики?! Наверное, они просто знают, что делают.

А я — не знаю!

Господи, помоги!

— Дина, самоубийцы не попадают в рай, — я попытался увести разговор с опасной темы. Пусть вспомнит о религии...

— Я знаю, — спокойно ответила она, — Я просто так спросила.

— Но... — мне страшно не хотелось употреблять в разговоре слова "самоубийца", "грех", "ад" и так далее — поменьше бы негатива, но выбора, кажется, не было. — Но самоубийство — это грех! Страшный грех! Такой же, как и убийство! Ты хочешь отнять жизнь, данную Богом, но ты не имеешь на это права.

— Я знаю, — повторила она, — Самоубийцы попадают в ад...

— Ты же не хочешь в ад?

— Не хочу...

— Тогда спустись с моста, и давай я приеду к тебе? Мы погуляем по набережной поговорим обо всем, что тебя тревожит!

— Артем... Ты верующий?

— Нет... — сознался я, — Но я не то, чтобы и атеист.

— Тогда зачем ты говоришь мне о том, во что сам не веришь? Ты не знаешь, куда попадают души самоубийц. Ты не видел, растут ли в раю цветы... Тогда зачем ты говоришь мне все это?

— Чтобы ты спустилась с моста... — обреченно сказал я.

— А я не верю в ад! Значит, я туда не попаду.

Ну что я мог на это возразить? Что ее вера или неверие абсолютно не волнует жестокого Бога, бросающего души людей в негасимые костры, в объятия своего врага, Сатаны? Сказать, что тогда за порогом смерти ее ждет пустота, страшная, безликая бесцветная пустота?... кажется, этого она и хочет — пустоты. Пустоты, в которой нет людей, в которой нет ничего, что так ранит ее в жизни.

— Дина... Не делай этого.

— Почему?

Наивный ребенок! Сколько же ей лет, что она задает ТАКИЕ вопросы. Почему? Потому, что если ты шагнешь сейчас через перила, я никогда не смогу уснуть ночью. Потому, что ты будешь являться ко мне во сне, спрашивая, почему я не удержал тебя тогда от этого ужасного поступка? Почему на телефоне доверия, на котором должен был дежурить профессиональный психолог, оказался паршивый журналист-пиарщик, который знает, как заставить людей голосовать за того или иного кандидата, не может ответить девочке на простой вопрос: "Почему я должна жить?"

— Потому что так нельзя! — выпалил я.

— Почему?

— Дина, я не верю в Бога, но верю в то, что ТАМ, над нами, наверху, кто-то есть. Высший разум, судьба, быть может, зеленые человечки, которые ставят над нами свои эксперименты! Они, Он, Она, Оно... Эта сила делает так, чтобы мы появились на свет. Эта сила создает нас для чего-то! У каждого — свое предназначение — у деревенского пьяницы — служить отрицательным примером для сельчан, у поп-певца — быть кумиром молодежи. У каждого из нас свой путь, и мы должны пойти его до конца, чтобы этой силе, там, наверху, не было обидно за то, что она потратила столько сил, создавая нас. У каждого из нас — свое предназначение...

— Он был моим предназначением.

— Почему ты так уверена в этом?

— Потому, что я чувствую, что это так! — выкрикнула она, — потому, что кроме него мне никто не нужен, и потому, что кроме него у меня все равно никого не будет! Я никому не нужна!

— Это не так.

— Почему? Знаешь, пару дней назад, я прижалась к стене дома в самом центре города, закрыла глаза, и представила, что меня нет. И знаешь, ничего не изменилось. Все также ехали машины, люди торопились по своим непонятным делам... Где-то далеко мои родители шли на работу, мои подружки обсуждали вчерашний вечер в клубе, и этот человек также занимался своим делом, не зная о том, что меня больше нет... То есть, не зная о том, что я представила, что меня нет.

Вот и сейчас, когда на моем телефоне кончатся деньги, я полечу вниз, и ничего не изменится во всем мире, кроме того, что от моего падения поднимется небольшая волна... Все!

— Нет, изменится! Многое изменится для меня. Потому, что я буду знать, что одной милой девушкой на свете стало меньше. Что мир потерял будущего поэта, врача, или ученого — кто знает, в чем было твое предназначения. И что я потерял друга, которого так и не успел обрести! Дина... Я бы хотел быть твоим другом...

Она молчала. Я и сам понимал, почему... Напрашивалось банальное и избитое "Ты будешь со мной дружить?", и она, естественно, не хотела банальностей и детского лепета, но что сказать вместо этого, не знала.

— Ты ничего не знаешь обо мне... — наконец сказала она, и в ее голосе теперь была нерешительность. Кажется, мне все же удалось выиграть хоть несколько минут, хотя бы заинтересовать ее. В том, что она всерьез настроена броситься с моста, я не сомневался... Слишком много тоски было в каждом ее слове, слишком тихо звучал ее голос. Она и в самом деле не хотела жить, и я проклинал себя за то, что не заметил этого сразу.

— Да, не знаю, — согласился я, — Не знаю, но чувствую. Хочешь, я расскажу тебе, что чувствую? Какой портрет рисует мне мое воображение?

— Попробуй, — теперь она и в самом деле заинтересовалась.

— Ты еще учишься в школе, но ,наверное уже в 11-м классе. Угадал? — она молчала, и я принял ее молчание за согласие, — Ты образована, умна для своих лет — это чувствуется по манере речи... Скорее всего, твои родители — важные шишки, или просто бизнесмены, которые с детства готовили тебя к тому, что ты пойдешь по их стопам, что тоже заберешься наверх, очень высоко, быть может, даже выше их...

— Промазал! — сказала она, и я слышал, что она улыбается, говоря это, — Они не то, чтобы шишки, и не то, чтобы очень высоко забрались. Но тут ты почти прав — мои родители люди очень серьезные, считающие, что воспитание и образование — превыше всего... Вот только до недавнего времени они никогда не говорили мне о том, что я умная или образованная — скорее наоборот... В их глазах я всегда была гадким утенком, невзрачным существом, которому ничего не светит в этой жизни...

— До недавнего времени? А сейчас?

— Сейчас я для них вдруг стала опорой и надеждой. Просто школу я, кажется, закончу с медалью, и собираюсь поступать в НГУ... Вот они и поняли, что я чего-то стою...

Это "чего-то стою" как-то не вязалось с "Я никому не нужна..." интересно, сталкивались ли психологи с таким любопытным сочетанием мании величия с комплексом неполноценности.

— Но это еще хуже... — вновь забросил я пробный шар, — Я угадал? Теперь ты — дорогая игрушка, которую холят, лелеют и боятся сломать. Тобой, наверное, хвастаются перед гостями...

По ее тяжелому вздоху я понял, что опять попал в цель. Быть может. и зря я в свое время, выбрал пиар а не психологию... Впрочем, догадаться, о чем она думает, было не трудно — я и сам прошел через это примерно в том же возрасте, да и все дети, наверное, проходят... Отчетливо помню, обиду, когда мама говорила гостям про шести-... семи-... десятилетнего меня, что Тема не помогает ей по дому, не моет посуду, не вытирает пыль... Этакий воспитательный метод, чтоб ему провалиться! Почему-то родители, получившие советское воспитание и образование, никак не могли понять правдивости известной истины: "Говори человеку "Свинья, свинья", и он захрюкает..." Дети жаждут похвалы! Тогда она для меня значила столько же, сколько сейчас зарплата. А как мне платят, так я и работаю...

И вот, лет в шестнадцать меня, вдруг, осенило, что неплохо было бы побелить потолок в кухне... И когда я справился с этим элементарным занятием я, вдруг, превратился для матери в защиту, опору и лучшего помошника в мире. И точно также мною хвастались гостям: "А мой Темочка потолок побелил! А ваш Максимка вам по дому помогает?" Словно охотники рассказывают о своих собаках: "А моя уток за километр находит...", "А моя — еще и чужих собак отбирает и мне несет!"

Вот только, или у Дины эта ситуация приняла гипертрофированные размеры, или же она просто принимала это слишком близко к сердцу... Вероятнее всего — второе.

— Как ты определил? — спросила она.

— Очень просто... Когда-то мне тоже было шестнадцать лет, при чем не так уж давно.

— Понятно... — оттенок улыбки исчез из ее голоса... Я вновь промахнулся! Какой же я кретин! Она ждала не этого ответа... Ей хотелось услышать о возникшей, вдруг, между нами тоненькой нити, готовой прерваться в любой момент. О том, что я чувствую то же, что и она, о родстве душ... О чем угодно, но только не полные прагматизма и расчетливости слова очередного взрослого, попавшегося ей на жизненному пути: "Я тоже прошел через это. Мне тоже было шестнадцать лет..." Идиот!

Я вновь не знал, что сказать ей. Едва возникшая между нами связь вновь готова была порваться, и тогда она нажмет на телефоне на кнопку отбоя, наберет воздуху в грудь, и перешагнет через перила, тряпичной куклой полетев вниз.

"Если тебе плохо — подумай о том, что кому-то, где-то, еще хуже..."

"Кроме чужих неприятностей есть еще и другие радости в жизни..."

Сыграть на этом?...

— Дина... — позвал я, молясь, чтобы она все еще держала трубку возле уха.

— Да?..

— Я, ведь, не спроста говорил тебе о том, что у меня сегодня день не задался. У отца моей девушки инфаркт... Я очень переживаю за него, и за нее, поэтому и попытался отделаться от тебя, когда ты позвонила...

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Просто потому, что хочу поделиться. Ведь ты позвонила сюда, чтобы рассказать о своих проблемах... А мне некуда позвонить.

— Об этом надо говорить с друзьями...

— О твоих проблемах — тоже. Но ты позвонила мне, значит хотела, чтобы я стал твоим другом, не так ли?

— Наверное, да.

Она еще сомневается! "Наверное"! Более одинокого существа я еще не встречал. Потерянная, заблудившаяся в этом огромном городе... И я должен был стать ее маяком, свет которого позволит ей отойти от края пропасти. К сожалению, пропасть в этой аналогии являлась вполне реальной а неметафоричной.

Помнится, герой Сэллинджера мечтал быть тем, кто будет охранять детей, играющих над пропастью во ржи... Мне не понять его. Я не хочу такой ответственности. Я никогда не желал ее, и не желаю сейчас.

— Понимаешь, — продолжил я, — Мне тоже тяжело. Я боюсь. Я испуган и подавлен возможно еще больше, чем ты. Но я же сижу здесь, на работе, в то время, когда ты стоишь на мосту, раздумывая, прыгнуть вниз, или нет.

— Я не раздумываю! — взвилась она, зацепившись за мою корявую фразу, — Я не из тех, о ком ты говорил. Если я решила, я прыгну! Веришь?!

— Верю! — выкрикнул я, — Только не вздумай доказывать мне свою решимость. Я знаю, что ты можешь это сделать.

— Не "Могу", Сделаю!

— Нет, не сделаешь! — взорвался я, — Потому, что я тебе не позволю!

— Интересно, как ты мне помешаешь?! Вот прямо сейчас я встану на перила, и все!

— Я докажу тебе, что ты не должна этого делать!

— И как же?

Действительно, как же я докажу ей, что жизнь прекрасно. Особенно если учесть, что я и сам так не думаю?

— Дина, давай я к тебе приеду? — вдруг предложил я. — Давай сейчас ты скажешь мне номер своего сотового, и я перезвоню тебе, а то я боюсь, что у тебя кончатся деньги на счете...

— Какой ты заботливый! — съерничала она, уже успокаиваясь после недавней вспышки. Девушка-спичка, девушка-огонь... Об такую легко обжечься, если попытаться взять голыми руками.

— Я не о твоих финансах забочусь, а о тебе самой. Я перезвоню тебе, и поеду к мосту, не выключая телефон, не отнимая его от уха. И по пути ты расскажешь мне о том человеке, который тебя так обидел. Ты расскажешь мне все, а когда я приеду, мы поговорим с тобой обо всем этом. Погуляем по набережной, я угощу тебя мороженным, и мы все обсудим.