Планета-мечта

После знакомства, пожатия рук и обмена ничего не значащими фразами мы пошли к зданию. Я шла как будто на автопилоте, почти не воспринимала окружающую меня действительность. Единственное — у меня мелькнула мысль, что никто из них не предложил мне помочь с сумкой, а сумка у меня все-таки не маленькая. Странно, обычно поначалу со мной бывают очень вежливы: молодая женщина все же. Потом-то они все смелеют и видят уже не меня, а только эмблему на моем рукаве.

До здания было не близко. Бетон почти не звучал под моими мягкими ботинками, шаги мужчин были слышны, а мои почти нет. Словно меня здесь и не было. Ветер метался вокруг, налетал то с одной, то с другой стороны, теплый пыльный ветер. Мне казалось, что я смотрю на все сквозь толщу воды: все вижу и слышу, но словно все это находится в другом мире. Именно так, наверное, чувствуют себя призраки. Небо было так низко, как бывает только на равнине. Иногда на равнине кажется, что от земли до неба можно буквально дотянуться рукой. Это ведь просто литературный штамп, что в горах небо близко, небо близко только на равнине, когда встречаются две бесконечности. В горах же всегда видно, как оно высоко; я целый год просидела в горах Вельда на И-16, изображала святую отшельницу, в отношениях гор и неба нет специалиста лучшего, чем я. Вообще, дурацкое это занятие: работа под прикрытием.

Ей-богу, я никак не могла собрать себя воедино. Мысли мои бродили в четыре этажа, а все мои ощущения в тот момент были: ветер, метавшийся вокруг, и бетонная поверхность под моими ногами.

— Вас по отчеству как, Тимофеевна? — спросил вдруг Барнс. Это вывело меня из состояния транса. Я перевела взгляд с моих ботинок на руководителя миссии, вяло удивляясь: что ему мое отчество, он ведь явно из англоязычной семьи, да и на галактисе тоже не принято.... Барнс верно истолковал мое удивление.

— У нас здесь много славян, я привык.

— Да, — сказала я, — Тимофеевна. Но это не обязательно, Кристины вполне достаточно. Я, в отличие от вас, — я слабо усмехнулась, — не привыкла. Я выросла на Веге, я и по-русски-то не говорю.

— А родились где, не на Земле?.. — Барнс, видно, решил, что нужно как-то загладить холодность приема и разговорился. Поглядывал он на меня довольно доброжелательно, с интересом, с таким, мужским интересом, но сумку все равно не предложил понести, — Я почему спрашиваю, — продолжал он, — Я подумал просто сначала, что вы с Земли, вы похожи на землянку. Но вы и не на Веге родились.

— А родилась я, — проговорила я, на миг вдруг взяв тот легкий тон, который обычно и является визитной карточкой координаторов, — А родилась я где-то здесь, так что я почти местная. Не на Алатороа, а в Восьмом секторе. А где точно, не скажу, — я развела руками, — поскольку, извините, корабль шел тогда на гиперскорости.... В космосе я родилась, в космосе, — прибавила я, увидев, какое лицо стало у Куна.

Он, и правда, неожиданно помрачнел, и взгляд его выразил еще большую неприязнь, чем до этого. У меня мелькнула мысль, что, по-видимому, этот человек не любит, когда кто-то начинает паясничать, а координаторам, это, в общем-то, свойственно, сама не знаю, почему. Хрящеватый нос Куна как-то странно подергался, словно он принюхивался к моим словам.

— Мои родители были исследователями, — сказала я примирительно, — Они умерли, хотя, может, еще и не умерли. Знаете, был такой проект, "Зеркало" назывался.

— А, — сказал Кун, поглядывая на меня более доброжелательно, — конечно, конечно. Про "Зеркало" я знаю, "Весна" тоже хотела участвовать, но увы....

Он так и сказал: не "я хотел", а "Весна" хотела". А я в тот момент со странной отчетливостью представила себя пульт управления и темный палец Куна, нажимающий кнопку подтверждения. На миг я закрыла глаза; видение это было так отчетливо, что я все равно не видела ничего перед собой, только сероватую поверхность генерального пульта и руку Куна, тянущуюся к кнопке. В этот миг мне просто захотелось убить его; может быть, я просто не пришла еще в себя после ослепительного безумства в горах Вельда, которое действительно закончилось убийством. На миг это состояние священной ярости действительно вернулось ко мне, то состояние, в котором я прожила почти год на И-16, планете, которую местные жители называют словом "спекв", а потом я очнулась и осознала заново, что я на Алатороа, на моей Алатороа, и что мне, как это ни странно, нужно работать. И, наверное, чтобы отвлечься от состояния священной ярости отшельников Вельда, которая почти овладела мной, я и задала этот дурацкий вопрос.

— После вашей... мм... акции волнения были? — спросила я у них обоих, запнувшись об слово "акция", я не сразу сообразила, как это можно назвать — уничтожение Альвердена и Серых гор.

— Нет, — спокойно отозвался Барнс.

Я кивнула и ничего не сказала. В те первые минуты моего прилета мое настроение менялось едва ли не каждую минуту, меня буквально бросало из одного состояния в другое. Когда Барнс сказал это свое "нет", на меня вдруг после беспричинной ярости напала грусть. Мне действительно казалось, что настроения на планете довольно мирные, а почему — я даже не знаю. Если рассуждать здраво, все должно бы быть наоборот. Да, вороны мертвы, да, маги Альвердена мертвы, мертвы все правители северного континента, но неужели все приняли это так просто? Ведь они мертвы, неужели никто из правителей не загорелся жаждой мести? У людей нет на этой планете правителя, у файнов тоже, но тороны, например? Неужели они все так же мирно живут в степи? Кто сейчас князь торонов? Если еще Тэй, неужели он так просто забыл бы смерть Царя-Ворона, неужели не стал бы мстить за побратима? Странно все это. И чувствовала я себя все еще странно. Словно это вовсе и не я, словно меня и вовсе здесь нет. Очень тихо было здесь, пахло травой и пылью, очень тихо здесь было.

— И что, все спокойно? — сказала я, — Все действительно спокойно?

— Да, — сказал Барнс, приостанавливаясь и поглядывая на меня, — Да, вы правы. Спокойно. И не спокойно. Ничего не заметно, но я уверен, что нам этого не простят. Хотя никто не показывает вида. Знаете, будто ничего и не произошло. Это меня и настораживает.

— Не знаю, — сказала я в ответ задумчиво, поправляя ремень сумки, — Вы ведь общаетесь только с людьми?

— Да.

— Людям, может, и все равно. Особенно здесь, в степных районах. Что им Альверден, здешние жители и не бывали там никогда. Слишком далеко. Новости из дальних краев обычно мало кого интересуют, свою бы голову уберечь. Альверден далеко, а вы близко, Стэнли, понимаете?

— Знаете, что странно? — сказал вдруг Кун, — Тот город...

— Да? — я вдруг без причины насторожилась. Это было такое странное чувство, нежность и настороженность вперемешку, ведь речь зашла об Альвердене, и я не помнила уже, что он уничтожен, я только помнила город, красные особняки и алые розы во дворах. Моя нежность.... Ведь это был, наверное, единственный город, который я любила, вообще-то я девочка наполовину космическая, наполовину деревенская; всю мою профессиональную жизнь я работала, в основном, в сельской местности, в городах никогда не работала и потому к ним не привыкла.

— Там.... Как бы вам это объяснить... — неуверенно говорил Кун.

— Как есть, — сказала я быстро, — Что с городом? Вы про Альверден говорите?

— Да. Про него. Город, знаете ли, стоит. Жители мертвы, а город стоит. Даже пожаров не было.

— Что?! — сказала я резко, останавливаясь у самых дверей. Двери были зеркальные, и в каком-то странном искажении там отразились мы трое: высокий светловолосый Барнс, невысокий худой смуглый Кун, маленькая я в серо-серебристой форме, и над нами облака, вытянутые через все небо. Я повернулась к Куну и требовательно смотрела на него.

— Вот так, — сказал он, — Горный массив полностью разрушен, а город стоит. Будто ничего и не было.

— Вы уверены? — сказала я одними губами. Я растерялась. И немного испугалась. Он кивнул, но я и так уже поверила. Странно, что случилось так, а не наоборот. Я поняла тогда, именно тогда, что уничтожением Альвердена и Серых гор дело не ограничивается, что было еще что-то, что-то очень плохое, хотя почему именно так я подумала, именно "плохое", я так и не понимаю. Но именно я так подумала и думаю до сих пор: разрушение Альвердена и Серых гор — это не самое худшее, что случилось здесь. И это что-то нам еще совершенно не известно, что-то твориться тут — помимо нас. Может быть, поэтому местное население так и равнодушно.

Уже открывая дверь, Барнс сказал весело:

— Говорят, вы уже бывали здесь?

— Кто говорит? — сказала я быстро и настороженно.

Он развел руками:

— Прошел такой слух.... Говорят, эту планету открыла экспедиция вашего отца.

Кун, уже зашедший в темный холл, оглянулся на нас. Барнс с улыбкой поглядывал на меня; я заметила, что глаза у него голубые, но не яркие, а ближе к серому, цвета зимнего неба.

— Мне было пять лет, — сказала я беспомощно, словно защищаясь этой бессмысленной фразой, мне неприятно было, что он заговорил об этом, — Всего пять лет.

— Я читал отчеты той экспедиции, — сказал Кун из холла, слегка улыбнувшись, — но не думал, что это вы... та девочка, которая потерялась и нашлась только через год.

Я улыбнулась беспомощно и виновато, как улыбаются обычно люди, когда им рассказывают о том, какими они были в детстве, какие глупости говорили и делали. Расспросы о моем "чудесном путешествии" всегда вызывают у меня чувства, аналогичные тем, которые я испытываю, когда у меня спрашивают о том, как я в три года залезла под генеральный пульт управления и потом не смогла вылезти. Это всегда так неприятно.

В холле космопорта было темно и довольно прохладно. Мы вошли и остановились посредине этого пустого помещения с серыми панельными стенами. Два темных коридора отходили в разные стороны, там по обеим стенам тянулись белые двери; прямо перед нами начиналась лестница на второй этаж, широкая и пологая, с белыми широкими перилами. Откуда-то с лестницы струился сероватый рассеянный свет. В здании было страшно тихо, так иногда бывает в учебных заведениях, когда все студенты на лекциях, но не во всех, а только в некоторых. Там, где я училась, так бывало в корпусе химического факультета. Каждый раз, когда заходишь туда, там было темно и тихо, на всех четырех этажах тихо, все сидели по лабораториям.

Кун, извинившись, тотчас же ушел в боковой коридор. Барнс слегка улыбнулся, проводив его взглядом, и повернулся ко мне.

— Ну, что же, — сказал он, словно рад был освободиться и от меня, и от Куна, — Я думаю, показывать вам ничего не нужно, здание типовое. Нет?

— Нет, — сказала я, — не нужно.

— Вы извините, мне бежать надо. Найдете нежилую комнату, смело селитесь. Народу у нас сейчас мало.

— А на звездолетах? — сказала я, — В смысле, там я могу пожить?

— Это вы с капитанами. Извините, — сказал он, прижимая руки к груди. При его комплекции это выглядело комично, — Я уж побегу.

Он, и правда, побежал. Я посмотрела ему вслед, слабо усмехаясь: что же он, ни одного живого координатора не видел? Меня это каждый раз так неприятно поражает, а потом забывается: и ими забывается, и мной. Как-то когда разработаешься, все эти условности забываются: кто координатор, а кто не координатор.

И все же мне страшно, и когда я стояла там, в темном и пустом холле с серыми стенами, ноги у меня подгибались от неожиданной слабости. Я здесь, думала я. Я на Алатороа. Сколько лет прошло, а я снова здесь. Как это странно. Как это могло случиться в моей жизни, в моей упорядоченной жизни как это могло случиться? Словно не просто я вернулась, а чудо вернулось в мою жизнь и принялось куролесить, как тогда. В какой-то книжке еще на Веге я прочла одну строчку, которая запомнилась мне. "Сонм безнадежный чудес". Был это какой-то поэтический сборник, но я не запомнила ни имени поэта, ни даже о чем было стихотворение. Только это. И я помню, когда мой взгляд упал на эти слова, мне с ужасающей ясностью привиделась Алатороа. Не что-то конкретное, а просто она — со всем, что было на ней; мне вспомнилось ощущение. Ощущение Алатороа. То самое, тревожащее сердце. Словно даль перед тобой светла. Не знаю даже, как объяснить это ощущение. Я помню, когда я была маленькой, я написала такой стишок:

По ночам зовет дорога.

Плачет посох одиноко.

Плачет посох одиноко

За сервантом в уголке.

Вот это оно самое. По ночам зовет дорога. Простое чувство и ужасное в то же время. И не хочешь, а все равно зовет. Не хочешь, а чудеса подхватывают тебя и кружат, не давая спуститься на землю. Пятилетний ребенок год блуждал по чужой планете — бывает ли так, было ли так хоть с кем-то еще. И ведь я хотела обратно, к маме, но чудеса уводили меня — все дальше. Это только в сказках чудо бывает к месту, в жизни оно обычное мешает, раздражает, уводит куда-то в сторону. Но из этой сети когда-то я не могла выпутаться, и мне кажется, что не сумею и сейчас, если те же охотники набросятся на меня, путая мою жизнь. Вот что пугает меня. Это чувство, дрязняще-знакомое, эта дрожь души, вспоминающей свои детские метания. Даль светла. И она уведет меня, заведет меня, запутает. Боже мой, ведь я вернулась сюда. Боже мой, ведь я сюда вернулась.

Долго я простояла так, опустив сумку на пол и слушая тишину миссии. Что же, здесь совсем никого нет? Я тряхнула головой, нетерпеливо поправила волосы, свесившиеся на глаза, и пошла в тот коридор, в который ушел Кун. В коридоре было темно и тихо. Шаги мои и здесь не были слышны, я уже действительно начинала чувствовать себя чертовым призраком. Куна я нашла в третьей комнате, в которую я заглянула, здесь было нечто вроде рабочего кабинета. Комната была небольшая и светлая, на окнах висели желтые занавески, и желтый солнечный свет заливал комнату, словно растительное масло. В комнате был стол с раскиданными бумагами, стулья и невысокий шкаф в углу, на стенах висели фрагменты фотографических карт, на одной было, по-моему, Поозерье, столько озер могло быть только там, что было на других, я не знаю. Трое мужчин стояли у стола, склонившись над ним. Все трое были исследователями, в серых форменных рубашках. Все оглянулись на меня. Я слабо улыбнулась и вошла в комнату.

После сбивчивых приветствий и представлений мне предложили стул. Я села и поставила сумку на пол возле ног. Кун внимательно выслушал мою сбивчивую просьбу.

— Я не претендую именно на "Весну", — закончила я неловко, — Просто я, кроме вас, пока никого не знаю.

— Нет, отчего же, я буду только рад, — спокойно сказал Кун, — У меня есть свободные каюты, подождите немного, я вас провожу.

Я покорно подождала. Ждать пришлось недолго, минут пять, потом мы распрощались с оставшимися в комнате и снова пошли на улицу. Кун не самый разговорчивый человек, всю дорогу он молчал. "Весна" оказалась веганским звездолетом, и вообще-то, мне здесь понравилось. На исследовательских звездолетах мне всегда нравится, наверное, потому что я сама на таком родилась. Ну, не совсем на таком, но помещения и на старых и на новых звездолетах одинаковые.