Человек, которого нет

Но это все потом. А сейчас посмотрите на него. Он только что проснулся и не знает, что его ждет.

Записки сумасшедшего: Не кино

Мне было бы спокойнее, если бы мое появление в этом теле сопровождалось экстраординарными (то есть выбивающимися из привычного порядка вещей) событиями. Если бы я, заглянув спросонок в зеркало, отшатнулся от него с криком, как показывают в фантастических фильмах.

Но нет, все было буднично и обыденно, я проснулся, кое-как умылся — зеркала возле умывальника в той квартире не было, потому что не было и самого умывальника, была ванна, установленная прямо в кухне. Вот в той же самой кухне, в которой я пил чай по утрам уже около двух лет, сидя на самой обыкновенной табуретке, я в то утро и заметил, что со мной что-то неладно.

Я налил в кружку заварки, долил доверху кипятком, вернул чайник на плиту и сел на табуретку. Тут-то все и началось.

Хотя, конечно, все началось гораздо раньше, но я к этому еще вернусь.

А в то утро я просто чувствовал себя как-то необычно, как будто мне странно непонятно отчего. Все было как всегда, по крайней мере — как вчера. Рядом с моей подушкой лежала книга, раскрытая на середине, и я помнил, на чем остановился. На столе стояла знакомая кружка с чаем, я сидел на табуретке... мне было неудобно. Табуретка была та же, что и вчера, я сел так же, как сидел вчера — ну, примерно так же. У нас ведь есть тот самый удобный способ для того, чтобы делать что-то, что мы делаем ежедневно и даже по несколько раз в день. Мы не замечаем эти способы, наши базальные ядра (такие штуки в мозгу, которые управляют привычными движениями) сами об этом позаботятся, предоставив префронтальной коре заниматься более творческой работой. Что-то случилось с моими базальными ядрами в тот день. Они промахнулись. Мне было неудобно сидеть на моем обычном месте.

От этого неудобства я проснулся чуть более, чем был пробужден до того, и почувствовал, что я не только не знаю, как мне сесть (мне так и не удалось нащупать эту привычную позу, пришлось изобретать ее заново). Я обнаружил, что я не знаю еще и того, кто я.

Я помнил содержание паспорта и вчерашнего дня, а также последних тридцати с небольшим лет, прожитых этим телом. Но я не знал, кто я. Это все — в паспорте и в памяти — как будто не имело ко мне особого отношения. То есть на самом деле это я не имел особого отношения к этому всему. Я не знал, как я отношусь к прочитанному в оставленной рядом с подушкой книге. Я не знал, как мне сидеть на табуретке. И в довершение ко всему — я не знал, сколько ложек сахара я кладу в чай. Это знание так и осталось утраченным, я какое-то время страдал, каждый раз добавляя по пол-ложки и пробуя на вкус, но потом просто перестал класть в чай сахар, потому что так и не понял, как мне вкусно.

Она-то это знала точно. Она пила чай с сахаром всегда.

Может быть, я не пил чай с сахаром? Может быть, я не пил чай вообще?

Так что можно сказать, что мое появление здесь сопровождалось не приобретением новых, доселе не наблюдавшихся у этого тела навыков и привычек, а напротив — утратой кое-чего из старых. И это происходило совсем не так, как показывают в кино или пишут в фантастических романах. Я просто проснулся, без воплей и драматических эффектов, я просто почувствовал себя не в своей тарелке, я просто не знал, кто я. И я не знал этого еще много лет. Но надо было как-то справляться с текущей жизнью, и я справлялся.

Выписки:

"Если дни в впрямь падают в ночь,

значит, надо сесть на закраинку тьмы

и терпеливо удить

упавший туда свет".

Пабло Неруда

Неокончательный диагноз: Стоит попробовать...

Как объяснить решение М. работать с Лу?

Мы можем только предполагать. Допустим, она взвешивала альтернативы. Отказать? "Извините, я не могу вам помочь"? Или перенаправить к врачам: "Извините, я не могу вам помочь, вам нужно к психиатру"? Скорее всего, такой вариант был бы самым нейтральным, самым безопасным и, в целом, наиболее правильным.

Но — может быть, ей было просто... интересно? Приходит человек, и то, что он о себе рассказывает, очень необычно по содержанию, и можно принять за бред, но человек сохраняет критичность, у него нет проблем с ориентацией во внешнем мире. Он знает, кто он, где он. В его мыслях нет навязчивости — только настойчивое желание разобраться в происходящем. Он стабилен, он около четырех лет посещал терапевтическую группу и не рассказывал там о своих "фантазиях". Группа принимала его, ведущие не пытались направить к психиатру. Вот уже три года он ходит на личную терапию. Он вполне мотивирован и способен поддерживать длительные отношения.

Лу передал ей свои дневники — записки в тетрадях за много лет, когда у него еще не было компьютера, и ссылку на свой блог. Да, он стабилен. С ним случаются регулярные кризисы, каждое лето он теряется и теряет уверенность в том, кто он. Но он выходит из этих кризисов сам, раз за разом, выходит живым, не потеряв отношений, продолжая работать. Он достаточно успешен профессионально, и работа имеет для него смысл. Его второе дело — писательство — также стабильно и приносит ему удовлетворение. Он развивается. Он способен любить, работать и играть — три важнейших признака душевного здоровья.

Но что неизменно и не проходит само собой — это смятение, этот тревожащий его постоянно, особенно обостряясь в летние месяцы, вопрос: "кто я?" Это страдание не утихает.

Может быть, хорошо подобранные лекарства избавят его от тревоги... но не избавят ли они его от него самого? Сто... ну, девяносто девять из ста, что он не пойдет к психиатру — из тех же соображений. Он дорожит этими сомнениями, как бы мучительны они ни были.

И ведь этот вариант всегда останется как запасной. Если вдруг что-то пойдет сильно не так, можно связаться с людьми, которые знают его давно. И с психиатрами тоже можно.

Стоит попробовать... Стоит.

М. находит единственный способ как-то это нормализовать для себя или предъявить вовне: назвать работой в метафорическом поле. В конце концов — чем не правда? Человек пишущий, творческий, с богатой и активной фантазией. Возможно, пережитая им когда-то в прошлом травма так сильна и защиты настолько мощные, что работа с содержанием возможна лишь в такой форме, но не напрямую. Может быть, понадобятся годы и годы работы, чтобы можно было пройти к травме. А мы торопимся?

Записки сумасшедшего: Не поворачивайся спиной

Душа — это в теле, эмоции — это в мышцах, и чтобы чувствовать, нужно дышать (как чувствуешь, так и дышишь).

Я не знал, кто я, в том числе и потому, что я не знал, как мне привычно двигаться и покоиться, дышать и жевать, в какой позе я размышляю, как мое тело проживает возмущение или радость, усталость, боль, наслаждение...

Мне ведь именно потому и пришла в голову мысль о том, что я кто-то не тот, кто был здесь вчера. Именно потому, что тело не знало, как ему быть со мной.

Человек — как будто собрание движений во всей тонкости оттенков и особенностей. И эти оттенки и особенности движений соответствуют оттенкам и особенностям переживаемых человеком чувств, рождаемых его разумом мыслей. Это как вдох и выдох, этот как шаг левой ногой и следом — правой. Тело и душа танцуют друг с другом, как старые партнеры, в согласии и в ладу, улавливая на лету малейший намек на движение, передавая и поддерживая импульсы друг друга. Тело и душа всегда танцуют друг с другом...

В то утро оказалось, что мои танцоры из разных пар — и танцуют разные танцы.

Это испугало... их обоих? Меня? А кем я был теперь?

С тех пор прошло двадцать лет. Я многого не помню — слишком давно и болезненно это было, что-то стерлось само собой со временем, что-то — стерто, замазано, как страшный рисунок на стене, чтобы не бояться жить в этой комнате... Но те первые дни, когда я пытался понять, кто же это такой — я, остались в памяти одновременно очень четко — острым переживанием потерянности и неуюта, — и совершенно размыто: я не помню, чем я занимался, куда ходил, с кем разговаривал... Только несколько моментов, как солнечные зайчики, кружат в этой мгле. Я помню голубой сарафан из марлевки, надетый на мне, я помню обрывки из того утра — табуретку, сахарницу, книгу возле подушки. Помню разговор со старой подругой, как я пытаюсь ей объяснить, что со мной происходит, и не нахожу слов. Похоже, у нас вообще нет подходящих слов для описания такого опыта.

Голубой сарафан, оранжевые сандалии, лето, я хожу на работу и готовлю там счета и накладные, и я же непрестанно снедаем тревогой и растерянностью. Я стал ее снедью, ее пищей.

На самом деле непонятно, должен ли я говорить о себе в том времени — безвременье, скорее, — в женском роде или в мужском. Наверное, если бы рассказывала она, то говорила бы в женском. Но рассказываю я, и я уже присвоил этот кусок времени, по сути — ничейный, себе. А мой род — мужской. Но даже это не сразу стало мне понятно.

Она играла. Не была ролевиком — о таких в нашем городе тогда и не слышали, а если и слышали, то уж точно не она и не кто-то из ее знакомых, в общем, она просто играла всю жизнь, это был ее способ рассказывать истории. У нее всегда была подруга, с которой можно было играть. Когда-то очень давно, классе в четвертом-пятом, они лепили человечков из пластилина и упоенно сочиняли истории про них, которые тут же и разыгрывали на ступеньках крыльца, выходившего в старый сад — та подруга приезжала на лето к бабушке, а бабушка жила в особняке еще довоенной немецкой постройки, разделенном на квартиры. Потом подруга повзрослела и перестала интересоваться играми в других человеков, но после недолгого одиночества нашлась девочка из параллельного класса, которой было интересно играть. Уже без пластилина, самими собой, они разыгрывали истории с героями из прочитанных книг, или в мире прочитанных книг, просмотренных фильмов, уходя все дальше и дальше от оригинала. Потом они стали придумывать собственные города и страны, немного похожие на настоящие, но как будто существующие в параллельном мире. И в этих городах и странах они проживали жизни, устраивали перевороты, плели интриги, ловили преступников и сочиняли трогательные и невероятные истории про любовь.

Со временем — и с возрастом — в жизни появилось слишком много взрослых тягот и забот, чтобы предаваться этим играм с прежним пылом и постоянством. Но все же и в тридцать лет им иногда удавалось урвать клочок времени и рассказать друг другу невероятную историю о жизни и смерти. Их герои и героини были прекрасны и отважны, ни в каком кино такого не покажут, и ни в каком кино невозможно направлять сюжет так, как тебе нравится, высказывать то, что наболело, выбирать самую подходящую форму для этого высказывания — и тут же ее воплощать. Это был мир на двоих, богатый, яркий, нереальный. И в нем было полно восхитительных персонажей, которыми было головокружительно прекрасно побыть.

Поэтому естественно, что, когда я пытался нащупать какого-нибудь себя или хоть кого-то в образовавшемся разломе, я стала думать о тех персонажах, вспоминать героев ближайших игр и прикладывать их к себе — вдруг совпадет? Некоторые из них были очень прилипчивыми, особенно те, которые больше всего нравились, в них увлекательно и страстно игралось годами. Мало ли... А вдруг она просто застряла в ком-то из них?

Нет, ни один не подошел. И ни одна не подошла. Они все были — какие-то, с определенным эмоциональным фоном, со своей осанкой, своими манерами, они были определенные личности, как в кино, или в книге, или как роль в театре: одного с другим не спутаешь даже и без грима.

Я определенно тоже был "какой-то", поскольку чувствовал, что чужое "какое-то" мне не подходит. Я был какой-то еще, кроме них. Я был кто-то другой.

Я помню, она когда-то читала книгу, в которой рассказывалось о человеке, тайно вернувшемся в родную страну, когда там был у власти фашистский режим. Он был режиссер, он хотел снять фильм о том, как на самом деле живется людям, в то время как пропаганда рассказывает сказки о расцвете экономики и соблюдении прав человека. Но он был известен до переворота, его многие знали в лицо, у него было много знакомых, которые просто могли узнать его на улице. Он отрастил бороду, изменил манеру одеваться. И он получил от людей, помогавших ему подготовиться к поездке, такие советы. Если встретишь на улице знакомого, ни в коем случае нельзя разворачиваться и уходить. Борода, измененная прическа, очки, другая одежда — достаточно маскируют тебя. Но если ты повернешься к человеку спиной, спрячешь от него лицо — останешься только ты и твоя осанка, твоя походка. Тебя узнают.

Вот в то утро я, кто бы я ни был, встретил себя — и не узнал. Это была не моя спина, не моя осанка. И походка была не моя. И самое страшное: я не знал, какая должна быть моя. Я не знал, какой я.

Я не знал, кто я есть.

Разговоры на полях: Различение духов

Однажды друг, которому он попытался рассказать свою историю, задал ему вопрос.

Знаешь, сказал друг, бывает, что просто душа ловит чужую волну, чужие воспоминания. И видит их — то, что видел когда-то тот человек, то, что он слышал, чувствовал и знал. Как ты можешь знать, что это вот, эти как бы твои воспоминания — это именно ты, а не чужая потерянная в пространстве и времени память?

Да никак он не может знать.

Выписки:

"Ритуал "возвращения души" присутствует в шаманской картине мира. Вот молитва для возвращения души, так созвучная мифу о Деметре и Коре: "Мать, один из твоих детей хочет вернуться домой. Помоги мне принести его назад к тебе, чтобы он мог занять то место на земле, что принадлежит ему по праву". И как знакомо оказывается то, что пишет в своей книге Сандра Ингерман:

"Сегодня нередко оказывается, что к утрате души привели такие травмы, как инцест, изнасилование, потеря любимого человека, хирургическое вмешательство, катастрофа, болезнь, выкидыш, аборт, стресс, пережитый в бою, или пагубная привычка.

Основная предпосылка здесь такова: когда мы получаем травму, часть нашей витальной сущности отделяется, чтобы выжить в этом испытании, спасаясь бегством от невыносимой боли... Утрату души вызывает именно то, что данный человек воспринимает как травму, даже если кто-то другой не видит в этом событии ничего травмирующего".

В современной неошаманской картине мира шаман помогает человеку найти и вернуть потерянную часть души. В этом его роль подобна миссии Гермеса в древнегреческом мифе. Основная, осознанная и развивавшаяся в течение жизни часть души подобна матери-Деметре, воссоединяющейся наконец со своим чадом. Папа-Зевс в этом мифе напоминает сознание и волю, решимость осознать, что "что-то не так", и пойти на достаточно необычный для нашего общества ритуал. А в конце этого обряда участники группы, если они есть, или друзья клиента говорят ему, обращаясь к этой возвращенной части: "Добро пожаловать домой!"

Г.Б. Бедненко, Греческие Богини, Архетипы женственности