В Третью Стражу(Автономное плавание)

Пятизначный номер, извлечённый из памяти, дребезжание наборного диска и приторно-медовый голос в трубке: "Экспортно-импортные услуги Мензиса, слушаю вас, сэр!"

— Лонгфилд. "Дейли мэйл". Срочно.

— Диктуйте, — манера речи изменилась сразу же. Вместо слащавости появились сухие, деловые нотки человека готового к исполнению распоряжений.

— Записывайте... — Майкл передавал обстоятельства отправки телеграммы короткими, рублеными фразами. — Содержание послания... — время поджимало, в любой момент могли вернуться "обитатели" комнаты. Гринвуд продиктовал текст по-немецки, чтобы исключить разночтения в значимых нюансах при возможном переводе.

Он почти успел, не хватило каких-то секунд... В трубке то и дело что-то шипело, и голос на том конце просил, почти умолял говорить громче. И Майкл говорил. Последние слова он прокричал уже под дулом пистолета, направленного на него человеком в кожаном мотоциклетном костюме. Тем самым, кто выскочил с графином тушить пожар в коридоре.

Гринвуд улыбнулся, положил трубку на рычаги аппарата, и поднял руки.

Вена, 12-13 февраля 1934 года

"И чего я добился?"

Утром стало известно, что телеграмму перехватила полиция, а шутцбундовцы в Линце начали восстание — бессмысленное, неподготовленное, кровавое. Вслед за ними за оружие взялись рабочие Вены. А Дольфус только этого и ждал. В город вошли армейские подразделения, подкрепления к жандармам, хеймвер стягивал силы из других регионов. Рабочие кварталы блокированы...

"Неужели, всё случилось из-за одной единственной телеграммы, не дошедшей до адресата?"

Вчера его даже не били, разве что пихнули пару раз прикладом между лопаток усаживая в грязный развозной фургон, провонявший кислой капустой, и привезли сюда — в Карл-Маркс-Хоф. Фотоаппарат, блокнот, документы и всю мелочевку, что была в карманах, отобрали, как и пальто со шляпой. Оставили только портсигар и свободные руки...

Гринвуд достал из портсигара последнюю сигарету, и жестом попросил огня у долговязого охранника — мрачного юноши с чёрными кудрями и библейским именем Иосиф. Зажигалку, серебряный "Ронсон-Банджо", после эскапады с подожжённой урной тоже реквизировали.

Парень, не вставая со стула, бросил Майклу коробок спичек. Поблагодарив коротким кивком, оставшимся, впрочем, без ответа, Гринвуд прикурил и отправил спички в обратный короткий полёт. Иосиф лениво, без резкого движения, просто протянул руку и достал коробок из воздуха, а лежащий у него на коленях манлихеровский карабин даже не шевельнулся.

"Опасный противник, — мысли баронета текли неспешно. — Молодой, но реакция... Уличного бойца видно сразу, и такого я вполне мог встретить где-нибудь в Сохо, возле артистического кафе. Мятущаяся душа в поисках приключений. Если не усыпить его бдительность — исход возможного поединка трудно предсказать. Ну, да ладно. Здесь не Олимпийские игры. Буду ждать".

Иосиф сидел практически неподвижно час за часом. Его не беспокоила даже перестрелка время от времени вспыхивавшая за окнами большого дома. Только один раз, когда шальная очередь из пулемёта разбила окна в соседней комнате, он переставил свой стул поближе к глухой части стены и жестами приказал Гринвуду сесть на пол, от греха подальше.

А ещё, к охраннику несколько раз приходила девушка, чем-то неуловимо похожая на него — такая же тонкая, гибкая брюнетка, с огромными глазами и роскошной шевелюрой, которую не мог скрыть даже безобразно повязанный красный платок. Сначала, Майкл решил, что это сестра стража. Но, увидев какими взглядами обмениваются молодые люди, и как Иосиф прикасается к девушке, принимая от неё тарелку дер Хафебрай — местного аналога с детства не любимого Майклом порриджа, — переменил мнение.

"Интересно, как её зовут? Не удивлюсь, если Мириам, или как-то так... Уж очень всё... хм-м-м... прозрачно. Её не портит даже этот мешковатый френч, перепоясанный грубым ремнём, да и деревянная кобура с тяжёлым автоматическим "штайром" вполне органично дополняет образ экзальтированной девы-революционерки. А как блестят большие карие глаза! Как, как? Мне — с презрением и любопытством, этому бабуину — с любовью..."

Стрельба за окном участилась. Защитники "дома Маркса" вели огонь всё сильнее, пытаясь поразить какую-то невидимую Гринвуду цель. Выстрелы слились в сплошной треск, как от ломящегося сквозь сухостойный кустарник кабана. Пальцы Иосифа, сжатые на цевье карабина, заметно побелели.

"Похоже, дело плохо, — решил Майкл — вон как мой цербер нервничает". И в этот момент дверь распахнулась, в комнату ворвалась "Мириам" и суматошно закричала:

— Быстрее, Иосиф! Нужно уходить! Забирай этого шпиона, армейцы подтянули... — окончание фразы утонуло в грохоте артиллерийского залпа. Разом осыпались последние остававшиеся целыми стёкла, вылетела в коридор выбитая взрывной волной дверь, воздух заволокло пылью и дымом.

Полуоглохший Гринвуд пришёл в себя стоя на четвереньках и мотая головой, как собака, пытаясь стряхнуть с себя эту пыль, эту грязь и внезапную тишину. Подняв голову, он увидел, огромный пролом — части наружной стены как небывало. А на полу высилась груда битых кирпичей, и из-под неё торчали ноги в солдатских ботинках с обмотками. Ноги Иосифа. Левая несколько раз судорожно дёрнулась и замерла.

В дальнем углу, отброшенное взрывом, в неестественном изломе лежало тело "Мириам". Этот порыв Майкл не объяснил бы даже себе, — он рванулся к девушке, не сумев распрямиться в полный рост, шатаясь, и почти ничего не видя. Она была ещё жива и в сознании. Она пыталась пошевелиться, и рука её скребла по дереву кобуры, а глаза с ненавистью впились в лицо британца.

Гринвуд растянулся рядом, всё ещё опасаясь нового залпа. Помотал головой и протянул руку к кобуре с пистолетом. Девушка не сопротивлялась, лишь слёзы прочертили две дорожки на запылённом лице.

"Откинуть крышку. Выцарапать этот чёртов "штайр". Где у него предохранитель? Во-о-т... Спокойной ночи, my darling!"

Громкий хлопок выстрела и, вслед за ним, издевательский лязг вставшего на задержку затвора. Это был последний патрон. Гринвуд отбросил три фунта никчемного железа и грязно выругался.

Вена, Дёблинг, 13 февраля 1934 года

— Halt! Zu schweigen! HДnde hinter den Kopf!

Невесело усмехнувшись, Гринвуд, уже в который раз за последние дни, начал поднимать руки. Нажим винтовочного ствола — а в том, что человек за его спиной вооружён винтовкой Майкл нисколько не сомневался — чуть ослабел, и этим стоило воспользоваться.

Пальцы вместо затылка сомкнулись на мушке винтовки, голова ушла с линии огня вместе с наклоном корпуса, а пятка правой ноги, будто копыто мула, выстрелила назад. Яростно, наугад, почти без надежды... Сдавленный хрип и, следом за ним, торжествующий вопль озверевшего человека.

Вывернувшись до хруста в суставах, Гринвуд поднялся на ноги одним резким движением, вторым — ухватил ствол и ложе винтовки как древко копья. Окованный затыльник приклада со страшной силой вошёл в контакт с лицом неудачливого конвоира, пока тот стоял на коленях и зажимал обеими руками пах... и ещё раз... и ещё. Пока вместо головы у солдата не осталось месиво из разорванных мышц, размозжённых костей и ещё чего-то липкого, серого, перемешанного с алым.

Майкл яростно плюнул на то, что ещё недавно было человеческим лицом, вытер приклад винтовки полой короткой синевато-серой шинели мертвеца, сорвал с него ремень с подсумками и направился на восток, в сторону Дуная. В голове его, поглотив всё сознание без остатка, билась одна мысль: "Будьте вы все прокляты!"

"Будьте вы все прокляты!

2. "Русский" - "сеген" ("старший лейтенант") ОАИ Олег Ицкович, Долина Бекаа ("Бекаат Леванон"), 11 июня 1982

— Русский, — в наушнике со всеми характерными для коммуникатора скрипами и тресками шуршит голос командира, — говорит Багет. Ну, что ты выставился! Ты же не трахаться сюда пришел!

Вообще-то комроты Омер — позывной Багет — сказал не "русский", а "харуси" с ударениями на первом и последнем слогах. Получается, не просто русский, а "тот самый, один единственный русский". И это, разумеется, Ицкович, хотя во взводе есть еще парочка "русских", не говоря уже о роте. Но — да, "харуси" — один единственный, и это Олег.

— Всем Пирожкам! — объявляет он, переключаясь на взводную сеть. — Говорит "Главный пирожок", всем сдать к деревьям. Кибенимат. Я все сказал.

"Кибенимат" — это как подпись, лучше любого позывного. Это "русский" так прикалывается, потому что воспроизвести аутентичный русский мат могут только "русские" и примкнувшие к ним "румыны".

— Дани, это и тебя касается, мой друг. Сдай, пожалуйста, назад и не делай вид, что не слышал.

Водитель не отвечает, но дает газ и врубает задний ход.

Танк пятится, медленно взбираясь по каменистому склону. Олег высовывается из люка и пытается "определиться с неприятностями", то есть, разглядеть среди поднятой гусеницами пыли препятствия — вроде чреватых проблемами скальных выходов — но ничего толком не видно. Слева от них, добавляя дыма и пыли, карабкается на гору начавший подъем на несколько секунд раньше "Пирожок-2". Справа — тоже обогнавший командира "Пирожок-4". Третий "пай" — замешкался и несколько отстал, тяжело ворочаясь среди колючих кустов и крупных валунов на крайне-левом фланге.

— Не торопись, — предлагает Олег своему водителю, оценив крутизну склона. — Не гони лошадей, Дани. Здесь угол большой, как бы не навернуться на фиг!

Мысль о падении "с переворачиванием" подтягивает за собой другую, грустную мысль: "могут ведь и пальнуть".

Олег поворачивается лицом к долине. Если смотреть над уровнем "запыления", вид со склона горы Джабель Барук открывается, прямо сказать, изумительный, вот только на той стороне — всего в каких-то трех километрах по прямой — засели сирийцы, их покоцанная накануне Третья бронетанковая дивизия. И щекочет яйца холодком нетривиальное предположение: а что как у арабов есть про запас какая-нибудь хрень покруче танковой стопятнадцатимиллиметровой пушки? Впрочем, как помнилось из давнего уже курса подготовки, и "елда" с Т-62 могла закинуть осколочно-фугасный снаряд аж на шесть километров. Не подкалиберный, конечно, тем более, не кумулятивный, однако, проверять на себе эффективность такой стрельбы не хотелось. Особенно если торчишь из башни "Паттона" словно средний палец в американском нецензурном жесте.

Танки ревут, пыль, ожившая под легким ветерком, тянущим вдоль горного склона, начинает подниматься выше. А еще выше — над пылью и танками, над долиной и горами — растворяется в хрустальной голубизне необъятный купол летнего неба, чистого, прозрачного, наполненного лишь солнечным сиянием. Впрочем, тут же — словно желая вернуть Ицковича к реальности, — над долиной проносится пара геликоптеров.

"Хорошо хоть не сирийские..." — но додумать не удается.

"Всем Самцам, — раздается в эфире на батальонной волне, — говорит Главный Самец, противник с фронта, огонь!"

... Резервистов подняли по тревоге за три дня до начала операции "Мир Галилее". Ну, то есть, что дело идет к войне, не знали только дураки и дети. Однако танкистам "цав шмоне" разослали буквально накануне. А девятого, то есть, позавчера — уже шел третий день войны, и ЦАХАЛ бодро продвигалась по всем трем направлениям — приказом штаба из резервистов сформировали сводную дивизию "Коах Йоси", имевшую ярко выраженный противотанковый характер. В самой же дивизии, как можно догадаться, специально заточенной под выбивание сирийских танков в долине Бекаа, бронетехники было мало — сплошь мотострелки и противотанковые средства. Но одной из бригад, придали батальон Магах-6. Вот так, проведший начало войны в тылах наступающей армии, Олег Ицкович со своим экипажем и танками взвода оказался на направлении главного удара, в нескольких километрах от стратегического шоссе Дамаск-Бейрут. Однако, уже одиннадцатого, когда они вошли в долину, заняв позиции на склоне горы Джабель Барук, танкисты со смешанным чувством разочарования и облегчения узнали, что на полдень назначено прекращение огня. Ну, а отходить под прикрытие деревьев, буквально жопой нащупывая дорогу на крутом склоне, танки начали в одиннадцать тридцать три...

"Всем Самцам, — раздается в эфире на батальонной волне, — говорит Главный Самец, противник с фронта, огонь!"

И тут же справа, из болота, где прятались машины с противотанковыми ракетами "Тоу", и откуда-то сверху — из-за спины танкистов — на асфальтовую нитку шоссе, тянущуюся внизу по долине, с визгом и свистом сыпанули медлительные, словно шершни, тушки ракет. Олег как завороженный смотрел им вслед, но недолго. Двинулась башня, шевельнув стволом, и Ицкович увидел неизвестно откуда взявшуюся внизу на дороге колонну сирийских танков.

"Твою мать!" — мелькнуло в голове, пока он падал в люк и прижимался к окулярам эпископа.

— Дистанция тысяча семьсот. Огонь!

Ари стреляет — успев, видимо, навестись еще до приказа, — и тут же докладывается о готовности.

— Давай! — кричит Олег. — Давай! Давай!

Пушка стреляет. Один, два... серия!

— Меняем позицию!

Взревывает двигатель, танк дергает в сторону...

— Огонь! Огонь! — требует рация.

— Встал! — командует Олег. — Дистанция тысяча шестьсот. Огонь!

— Есть попадание! — кричит наводчик.

— Не суетись под клиентом, Ари, это уже второй пендаль!

Разрыв где-то слева, но в целом, сирийцы почти не обстреливают гору, им хватает проблем с болотом, которого они почти не видят.

— Огонь! Смена позиции!

Рёв танковых моторов и звуки разрывов сирийских снарядов броня башни приглушает, но Олег, конечно же, их слышит.

— Быстрее, кибенимат!

— Есть!

— Огонь!

Сирийцы поставили дымзавесу, но и без того головные танки колонны, от попаданий чуть не по дюжине ракет и снарядов в каждый, горят, добавляя к стелющейся серой пелене искусственного дыма свои черные, коптящие столбы...

Кайзерина эдле фон Лангенфельд Кински, Констанц, Германская Республика, 4 мая 1929 года

На платформе железнодорожного вокзала в Констанце она остановилась на мгновение, отстав от Луи-Виктора на пару шагов. Ее очаровал вид Боденского озера: недвижная, как стекло, вода отливала ультрамарином и золотом. От сияния начинали слезиться глаза, но красота невероятного простора, пронизанного солнечным сиянием и резкими росчерками птичьих крыльев, завораживала, не позволяя отвести взгляд.

— Эдле фон Лангенфельд, не так ли? — вопрос, раздавшийся откуда-то из-за правого плеча, застал ее врасплох. Кайзерина вздрогнула, оборачиваясь на жесткий заставляющий трепетать сердце голос, и все волшебное очарование момента разбилось вдребезги. Исчезло безвозвратно. Растворилась в "нигде и никогда" сказка Боденского озера, подул ветерок, пахнуло сиренью и жасмином, и люди вокруг задвигались и загомонили. Женщины открывали кружевные зонтики и поправляли шляпки, выходя из-под натянутого над платформой парусинового тента, закуривали мужчины...