| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Как и пишет Гомиш, гробница Генриха находится в часовне Основателя (9), а под ней — его лежащая статуя в доспехах, с изящным балдахином над его головой. На лицевой стороне гробницы — три гербовых щита с его личным гербом, крестом и девизом ордена Подвязки и крестом ордена Христа; на фризе начертан его девиз: "Talant de bien faire" ("Талант к благим делам" фр.)) (10), окруженный ветвями падуба и надписью, в которой говорится о том, кто покоится в этой гробнице, и в которой на месте даты смерти оставлен пробел. Портрет принца в Парижском манускрипте "Хроники Гвинеи" также обрамлен ветвями падуба, а под ним и среди ветвей — пирамиды в двух овалах с его девизом. Фрей Луиш де Соуза полагает, что дерево и пирамиды были выбраны принцем в качестве своих эмблем по следующим причинам. Дикость и невзрачность падуба и сухие, несъедобные плоды, которые он приносит, символизируют трудность и бесплодность природы предприятия, за которое он взялся в стремлении возделать пустыни Африки, подвергаясь многочисленным опасностям на море и на суше; а с помощью пирамид, творения древних царей Египта, бесполезного труда, в то же время считавшегося одним из чудес света, он хотел показать величие своего ума, и что он не ожидал никакого вознаграждения от своих открытий.
Город, построенный инфантом, находился на мысе, согласно Зураре (11), который сообщает, что он собрался сделать его торговым портом, где идущие с Востока на Запад суда могли бы найти укрытие и принять на борт съестные припасы и лоцманов, как в Кадисе. Согласно Кадамосто, Генрих также построил замок в Сагреше, который был сожжен Дрейком в 1587 г., когда этот английский пират занял бухту у его подножия в качестве базы, из которой планировал напасть на возвращавшийся из Нового Света испанский флот с грузом золота и серебра. Рука времени и небрежение завершили дело разрушения, и когда в 1840 г. Мэйджор составлял план этого места, от замка уцелело лишь несколько руин (12). В воротах форта, который перекрывает перешеек полуострова, в том же году находившимся тогда у власти правительством была установлена мраморная плита с гербом инфанта — армиллярной сферой, современным кораблем под всеми парусами, и надписями на латыни и португальском. Но инфант достоин более внушительного памятника, который был бы виден тысячам проходящих мимо кораблей и напоминал бы мореплавателям, что в этом месте или рядом с ним провел всю свою жизнь один из героев всемирной истории и организатор череды морских открытий. Португальские корабли, огибающие мыс, обычно опускают свои паруса в знак уважения перед Св. Винсентом, который покоится там и считается небесным покровителем столицы, и они вполне могли бы опускать паруса и здесь.
Есть также три статуи инфанта: одна — под южным крыльцом церкви Жеронимуш в Белене, около Лиссабона, которая была построена королем Мануэлом в память об открытии морского пути в Индию; вторая — недавно воздвигнутая на берегах Тежу около церкви; и третья, также современной работы, перед фондовой биржей в Порту, недалеко от дома, в котором он, как предполагается, появился на свет. Его родной город отпраздновал 500-летнюю годовщину этого события в 1894 г., в то время как в Англии, к которой он наполовину принадлежал по крови, появились две его самых лучших биографии, написанных Мэйджором и сэром Раймондом Бизли (13). У нас есть два современных портрета Мореплавателя (14) — один, датированный ок. 1453 г., в манускрипте "Хроники Гвинеи" в Парижской Национальной библиотеке, а другой содержится в одном из триптихов Нуньо Гонсалвиша, датируемом 1457-59 гг., в Музее старинного искусства в Лиссабоне (15). Они очень похожи позой и даже одеждой, хотя цвет последней отличается; фактически, единственное существенное отличие заключается в выражении лица, которое на миниатюре — более ясное, но несколько статичное, тогда как на портрете у инфанта мечтательное выражение, соответствующее одной из сторон его двойственной личности, ибо он был как идеалистом, так и практиком.
Внешность и характер Генриха подробно описаны его панегиристом Зурарой:
"Благородный принц ростом тела достигал доброй высоты и был человеком плотного сложения, с широкими и сильными членами; волосы имел несколько стоявшие; цвет [тела] от природы [имел] белый (16), однако, вследствие продолжительного труда, [цвет] со временем сделался иного вида. Его наружность с первого взгляда внушала страх непривыкшим [к ней]; в гневе [был] безудержен (хотя и в редких случаях), с каковым имел весьма грозный вид. Крепость сердца и острота ума достигали в нем весьма превосходной степени; никто не мог сравниться с ним в стремлении завершить великие и высокие деяния. Сластолюбие и корысть никогда не находили приюта в груди его, ибо был он столь умерен с первого же своего поступка, что всю свою жизнь провел в целомудренной чистоте; и, таким образом, девственным, приняла его земля...
Его дом был общим приютом для всех добрых людей королевства, и еще более — чужестранцев, какового великого слава вынудила его весьма увеличить свои расходы, ибо обычно при нем находились люди разнообразных народов, столь далеко отстоящих от нашего обычая, что почти все принимали сие за чудо; от лица коего ни один [из них] никогда не смог уйти без полезного [для себя] благодеяния.
Все свои дни проводил он в величайшем труде, так что среди всех народов людских поистине нельзя сказать ни об одном [человеке], что он в большей мере сделался господином самому себе. Едва ли можно было бы счесть, сколько пар ночей его очи не знали сна, и столь упорно [было] тело [его], что почти казалось, будто он преобразил свою [человеческую] природу, сделав ее иною. Такова была продолжительность его труда, и таким суровым образом [он велся], что, подобно тому, как поэты измыслили, будто Атлас, гигант, держал небеса на своих плечах (по причине великого познания, кое было в нем относительно движений небесных тел), так же и у людей нашего королевства вошло в пословицу, что великие труды сего принца сокрушали высоты гор.
Он был человеком великой рассудительности и влияния, благоразумным и добропамятным, однако в некоторых случаях медлительным, либо вследствие власти, кою имела флегма над его нравом, либо же по причине выбора его воли, движимой некою определенною целью, людям неизвестною. Его манеры были спокойны, а слова мягки; [он был] тверд в горести и смирен в благоденствии.
Никогда не знали в нем ненависти, как и недоброжелательства, в отношении какого-либо человека, сколь бы тяжко тот ни провинился перед ним. И таково было его благодушие относительно сего, что сведущие люди его порицали за то, что ему недоставало распределительной справедливости, ибо и во всех остальных делах он держался того же. И сие полагали таковым оттого, что некоторых из своих слуг, что покинули его при осаде Танжера (каковое было самым опасным из происшествий, в коих он только находился, как прежде, так и после того), не только оставил без какого-либо наказания и примирил их с собою, но даже и наградил их по преимуществу, сверх некоторых других, кои хорошо ему служили; каковые [награды], согласно людскому суждению, были далеки от их заслуг. И только сей его недостаток нашел я, о котором [подобает] написать.
Весьма малую часть своей жизни он пил вино (и сие было вскоре с началом его воспитания); однако затем всю свою жизнь был его лишен. Великую любовь питал [он] всегда к государственным делам сих королевств, посвящая большую часть своего труда их благому развитию; и весьма радовался, испытывая пробные новшества, для всеобщей пользы, хотя бы то и было сопряжено для него с великими расходами. И, таким образом, он услаждался работою с оружием, и особенно против врагов святой веры; и тем же образом желал мира со всеми христианами.
Обычно он был любим всеми, ибо почти всем приносил пользу и никому — ущерба. Его ответы были неизменно ласковы, каковыми он весьма чтил положение каждого из людей, не преуменьшая его состояния.
Постыдного или же бесчестного слова никогда не слышали из его уст. Он был весьма покорен всем велениям святой Церкви, и с великим благочестием слушал все ее службы; и с не меньшею торжественностью и церемонностью проводились они в его часовне, нежели могли быть проведены где-нибудь в коллегии какой-либо кафедральной церкви... Почти половину года проводил он в постах, руки же бедняков никогда не оставались пусты, когда те покидали его присутствие... Сердце его никогда не ведало страха [иного], нежели страх согрешить" (17).
Этот панегирик — вполне искренний, и все же, хотя Барруш последовал в том же духе, он звучит для многих преувеличенно и неубедительно; он может даже вызвать у них предубеждение против Генриха, ибо великих добродетелей, в отличие от других редкостей, обычно не ищут и не восхищаются ими, так как цена их приобретения обычно превышает ту, которую может заставить себя заплатить большинство людей. И, тем не менее, Кадамосто, иностранец, описавший свое путешествие в Венеции после смерти инфанта, немало хвалит принца, хотя и уделяет ему меньше места, как если бы было излишним говорить больше о столь знаменитом человеке. Он описывает Генриха как первого, кто задумался над тем, чтобы осуществить исследования той части Моря-Океана, которая простиралась к югу, и как столь же достойного похвалы за свои исследования в области астрономии. Наполовину извиняясь перед читателем за свою краткость, он добавляет: "Я скажу лишь, что принц, обладая великодушным сердцем и величественными и высокими талантами, полностью посвятил себя рыцарскому служению Господу Нашему Иисусу Христу в ведении войны с варварами, и не вступал в брак, но хранил целомудрие в своей молодости; он весьма отличился в войне с маврами, как лично, так и благодаря принятым им мерам, которые достойны большой памяти". Затем он рассказывает о клятве, данной Генрихом своему отцу на его смертном ложе — продолжать крестовый поход, и показывает, как она была выполнена, и он приписывает проход мыса Бохадор желанию инфанта узнать лежащие за ним земли, чтобы нанести ущерб маврам (18). Следует сказать, тем не менее, что король Дуарте изобличает другую сторону личности Генриха в советах, которые он дал ему перед экспедицией против Танжера (19); из них следует, что последний был человеком непостоянным, поспешным в своих решениях, слишком готовым взять на себя обязательства, но не выполнить их, наконец, что он слишком щедро тратил деньги, а собирал их, не проявляя особой скрупулезности в этом. Его щедрость к талантливым людям, как мы видели, комментирует Зурара, и вместе с огромными расходами на снаряжение исследовательских экспедиций она позволяет объяснить оставшиеся после него долги.
Генриха обвиняли в эгоизме и ставили ему в вину смерть его братьев Фернанду и Педру. В последнем случае Оливейра Мартинш, один из главных критиков, следует авторитету Руи де Пина (20), который, вероятно, повторил обвинения, циркулировавшие в его время, но несправедливо по отношению к исторической правде возлагать на Генриха всю ответственность за ту или иную из этих трагедий. Когда в 1438 г. король Дуарте созвал кортесы, чтобы обсудить сдачу Сеуты, оказалось, что мнения разделились. Инфанты Педру и Жуан, многие представители знати и третьего сословия считали, что необходимо выполнить условия, выдвинутые маврами. Архиепископ Лиссабона и большинство собрания считали, что король не может сдать Сеуту без согласия папы римского, потому что это будет означать, что ради спасения одного человека допустимо осквернение церквей. Третья партия проголосовала за то, чтобы как можно больше затянуть время и убедить мавров принять денежный выкуп вместо города; если же они откажутся, король должен обратиться за помощью к Святейшему престолу и другим монархам, чтобы добиться освобождения Фернанду, и только в крайнем случае должен передать Сеуту. Четвертая партия утверждала, что Сеута имела слишком большую ценность для христианского мира, чтобы ее уступать. После долгих колебаний Дуарте решил запросить мнения папы и королей Кастилии, Арагона, Франции и Англии; первый не дал прямого ответа, другие же увещевали его, что необходимо удержать город и выкупить брата, но не предложили никакой денежной помощи для этого, и в конечном итоге ничего не было сделано. Генрих согласился с последней партией. Пребывание Сеуты под властью Португалии означало постоянную угрозу для ислама, поскольку она должна была послужить базой для новых кампаний против старинного врага христианства! Стратегическое значение города побудило короля считать Сеуту собственностью Бога и более ценной, чем жизнь его брата.
Явная безучастность Генриха в защите Педру от интриг герцога Браганса и других, которая привела к битве при Альфарробейре, также объяснима. Король принял их сторону, и встать на сторону Педру означало бы разделить его заблуждения, восстать против своего господина и повелителя, центральной власти и подвергнуть опасности единство страны; лояльность запрещала принцу пойти на такой шаг. Кроме того, переход в лагерь сторонников Педру подверг бы опасности дело всей его жизни, которое не могло продолжаться без доброй воли Афонсу V и даже семейства Браганса, у которого Генрих был вынужден впоследствии брать в долг деньги для организации своих морских экспедиций. Между принесением в жертву дела, которое он считал служением Богу, и принесением в жертву своего брата он мог выбрать только второе, в соответствии с идеями, в которых был воспитан (21).
Связь Генриха с университетом (22), его так называемая академия в Сагреше и конечные цели организованных им исследовательских экспедиций — те детали его биографии, которые вызывают особенно много споров. В отношении первого существует традиция, что он основал кафедру математики в Лиссабоне, и он, несомненно, приобрел дома для университета и выделял субсидии кафедре теологии, поскольку хотел увеличить знания, "от которых проистекают все блага"; профессор должен был получать 12 марок серебра каждое Рождество из десятины, получаемой орденом Христа с Мадейры. Титул, принятый инфантом, — "Покровитель португальских наук" — должен объяснить это благоволение. Некоторые современные авторы, рассматривающие прошлое с точки зрения настоящего и не осведомленные о политике секретности, выражают удивление, что они не включали кафедру космографии. Его дарения ордену Христа уже упоминались, но в дополнение к ним он построил два монастыря и хоры в монастыре Богородицы в Томаре, церкви в Помбале и Соуре и на Азорских островах, и часовне в Рестелло в Лиссабоне на Тежу, где Васко да Гама молился и бодрствовал всю ночь перед началом своего плавания в Индию. Впоследствии ее место заняла величественная громада Жеронимуш.
Мало известно, но создано много гипотез и написано об Академии, или школе в Сагреше, в "Tercena Nabal", или военно-морском арсенале, который постепенно вырос в небольшой город, называвшийся "Город инфанта", где Генрих некоторое время проживал и откуда он издавал грамоты. Строительство арсенала началось после его возвращения из экспедиции в Танжер, и когда Зурара писал "Хронику Гвинеи", его стены еще строили, и только несколько домов существовали, хотя работы непрерывно продолжались. Здесь, по-видимому, находился дворец Генриха, несомненно, очень скромный, ввиду его привычек, церковь Св. Екатерины, часовня, посвященная Богородице, дом для исследований и обсерватория, и очень большая роза ветров, руины которых можно видеть до сих пор, но нет ничего, что могло бы подтвердить пышное название "Академии". Как пишет барон Норденшельд, "Академия", вероятно, состояла из обучения навигации, важной для того периода, но в небольшом объеме (23). Никаких карт или географических трудов, созданных в стенах "школы Сагреша", не дошло до нас, но в хрониках есть упоминания о выполнявшихся там работах, и их подтверждения на картах итальянских картографов, Андреа Бьянко, Фра Мауро и Бенинказы. Зурара утверждает, что очертания западного побережья Африки на "Mappa Mundi" были не истиной, а только плодом фантазии, но те, что были нанесены на карты по приказу Генриха, были основаны на результатах исследований, выполненных его моряками (24). Самое лучшее доказательство продуктивности "школы Сагреша", тем не менее, состоит в организованных по указу Генриха морских плаваниях и колониальных предприятиях, ставших их следствием (25).
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
